Гето остаётся только доказать Сатору, что он не предатель.

Нужно домой. Принять душ и переодеться.

А потом поехать прямиком к единственному человеку, которого Сатору выслушает в любом случае. Гето объяснит всё Фушигуро Цумики, а она поможет вразумить своего озверевшего дядюшку.

***

Дуло глока у лба. Сатору жмёт на спусковой крючок.

Тихий щелчок.

Осечка.

Сердце Годжо летит вниз. Он сам — весь, целиком — падает. Так бывает когда засыпаешь. Под тобой кровать, но ты все равно в невесомости. И для Сатору этот космос, отменивший гравитацию в квартире на окраине Таормины, — глаза Гето. Зрачки от ужаса расползлись по чёрной радужке. Дрожат, словно сейчас темнота польётся дальше. Затянет белок, каплями смолы проявится на ресницах.

— Блять, — шепчет Годжо.

Пистолет плотно прижат к лицу Гето. И он будто источник вибрации —передаёт дрожь в руку наёмника, заставляет стучать зубы информатора.

— Блять, блять, блять, — кричит Годжо, передёргивает затвор, стреляет. В стену. Пули громогласно бьют картинные рамы, лепнину, наличники дверей. Сатору этого недостаточно. Он бросает глок следом так, что звонко трещит пластиковый корпус.

Годжо опускается на колени и обхватывает двумя руками лицо Сугуру. Тот мертвенно бледный и ледяной. Не дышит.

— Не смогу ещё раз, — стонет Сатору ему в губы. Тело плавится, напряжение стекает с мышц тяжёлыми потоками воска. Годжо оседает, выгибает спину, до судороги кривит губы. Этот неслучившийся выстрел, о котором он жалел бы каждую секунду своей жизни, прибивает к земле. — Не хочу.

Гето оживает. Запоздало пугается, вздрагивает коротко и крупно. Сатору очень близко к его лицу, поэтому кожей чувствует первый вдох — рваный и несмелый. Будто Сугуру нужно разрешение, чтобы начать дышать.

— Господи, блять, — гортанно стонет Годжо и трётся щекой о разбитый нос.

Простой, совершенно невозможный, ошибочный, случайный, фатальный факт — Гето жив — вдруг становится детонатором. Кровь взрывается в венах. Сатору распирает изнутри. Он гладит прекрасное лицо Гето, зарывается пальцами в волосы, своими губами подносит к его рту воздух, с восторгом смотрит на первые эмоции, проступающие на лице.

— Хорошо, ты всё объяснишь, — нашептывает Сатору, хотя Сугуру больше ни о чем не просит. — Я выслушаю, обещаю.

— Ты больной, — это первое, что произносит Гето. Его слова скрипучие и тихие.

— Ты больной, — повторяет он громче и толкает Сатору в плечо.

— Больной, пиздец какой больной, — твердит Гето и остервенело пытается сдвинуть Сатору с места.

— Знаю, знаю, — спешно соглашается Годжо.

Он ловит ладонь Гето и сплетает пальцы со своими. Так же поступает с другой рукой. Придавливает соединённые в замок кисти к жесткому дивану. Тянется вперёд. Целует.

Конечно, Сугуру сопротивляется. В него же только что выстрелили.

И Годжо терпеливо лижет его губы. Сцеловывает корочки с уголков. Упруго толкается языком в попытке разомкнуть. Сугуру не поддаётся, но и не отворачивает лицо. Втягивает воздух ртом, отчего влажную слизистую Сатору обдаёт холодом.

— Мне прекратить?

Этот вопрос стоит усилий, которых хватило бы на ремонт всей развороченной квартиры Цумики — переклеить обои, поменять двери и заделать дыры в стенах. Но Годжо так внезапно и ясно ценит живого Гето, что не может не спросить.

Сугуру отдаляется на мгновение, чтобы шепнуть «нет», и сам соединяет губы.

Сатору отпускает его руки, чтобы залезть своими ладонями под пиджак. Выдернуть белую майку из брюк, бегло пересчитать рёбра. Все на месте.

Гето восхитительно живой.

Он целуется с непривычным напором. Кусает Годжо за нижнюю губу, оттягивая её острыми резцами. Залезает языком в рот, толкается им в нёбо. И только скользнув пальцами выше — на уровень груди — Сатору понимает причину: сердце Гето стучит так же неровно и спешно, как его собственное.

Ёбаное сумасшествие.

От Сугуру невозможно оторваться: у него прохладная кожа, маленькие соски с большими серёжками в них. Влажные податливые губы. Румянец на щеках. И чёрная краска на веках и ресницах.

— Такой красивый, — успевает прошептать Сатору, когда они вдвоём переводят дыхание между поцелуями. Теряется начало фразы, потому что должно быть «Нахуя ты такой красивый».

Гето, чтобы продолжать целовать наёмника, приходится наклоняться. Из пучка выбивается длинный локон, щекочет щеку. Сатору ловит эту прядь зубами, оттягивает, заставляя красавицу нагнуться ниже. Тот как загипнотизированный ведётся, почти укладывая голову на грудь. От этого открывается вся левая сторона шеи. Толчками бьётся кровь. И Годжо — пока Сугуру плохо соображает — прижимается губами к пульсирующей точке. Всасывает кожу, прикусывает зубами, очерчивает языком. Гето стонет.

Пальцами Годжо выкручивает серёжку на соске. Ещё стон. Царапает короткими ногтями, проводя полосы от груди к подвздошной кости. Приторно-сладкий звук.

Все мысли сводятся к банальному: что ещё заставит Гето стонать? Сатору наугад всасывает мочку уха, режет язык о штифт пирсинга. Кусает за угол челюсти. Вылизывает укус. Ощупывает рукой лопатку, гладит позвоночник. Крайняя мера: другую руку кладёт на выступающий сквозь ткань брюк член. Сугуру захлебывается и скулит. Если Гето музыкальный инструмент, то Годжо хочет быть виртуозом. Измучить струны гаммами, арпеджио и октавами. Услышать нарастающие, срывающиеся звуки.

Сатору отодвигается, чтобы посмотреть в глаза Гето. Тот запускает пальцы в волосы наёмника. Перебирает пряди, массирует кожу головы. Годжо не может оторваться от затянутых поволокой чёрных глаз красавицы. Ему нравится вот так стоять на коленях и получать такую абсурдную сейчас ласку. И когда Сатору расслабляется окончательно, жмурится и мурчит сытым котом, Сугуру сжимает волосы и наотмашь бьёт наёмника по щеке. Пощёчина тяжёлая. Удар запястьем, а не ладонью.

— Что за…

— Ты выстрелил в меня, — говорит Гето, но тут же легко оглаживает ушибленное место.

— Ага, — соглашается Сатору, ловит руку и облизывает мизинец Гето. — А ты продал всех Сукуне.

— Я не…

Наёмник цепляет палец Сугуру зубами, крепко сжимает челюсть. Так, что слышит хруст сустава. Гето отдёргивает кисть.

— Молчи. У меня есть второй пистолет, — предупреждает Сатору, но видит страх на лице Сугуру и смягчается: — Я извинюсь. Глубоко.

Слова не расходятся с делом. Годжо быстро справляется с ремнём брюк. Ртом расстёгивает молнию, тут же влажно, прямо через белье, облизывает член. Гето икает, подавившись воздухом.

— Спокойно, красавица, — посмеивается Сатору, хотя его собственные пальцы дрожат, опуская резинку белья.

— Не называй… так, — сглатывает Сугуру.

— А как? — Годжо тонкой струйкой воздуха обдувает член Гето; кто бы сомневался: он прямой, точёный, слишком, блять, красивый для пениса. Будто Сатору вот-вот по гланды вгонит себе в рот выставочный экспонат. — Малыш? Детка?

— Помолчи… — Сугуру шипит, потому что язык наёмника оставляет мокрое пятно на набухшей головке.

— Сучка? — Сатору сходит с ума от солоноватого привкуса во рту; Гето течёт, как самая настоящая сучка. — Шлюшка?

— Да… — выдыхает Сугуру, и давление крови в висках Годжо приближается к смертельно опасному. Но крысёныш набирает воздух и продолжает фразу: — Да займи ты свой рот…

Просить Годжо дважды не нужно. Он с удовольствием заглатывает глубже. Расслабляет горло, чтобы член, скользя по нёбу, проник в глотку. Гето бесстыдно подмахивает бёдрами, конвульсивно поджимает ягодицы. Сатору знает, что чертовски хорошо сосёт. Как оказалось, лучше, чем стреляет.

Сугуру давится тихими скулящими звуками. Пальцами наводит страшный хаос на белой и глупой голове Годжо. То терзает ногтями виски, то, схватившись за волосы на макушке, оттягивает от себя.

— Я сейчас… — пытается предупредить он, и в этот момент Сатору прочерчивает линию по мошонке пальцем и останавливает его у входа. Диван под Сугуру мокрый — пот, слюна, естественная смазка. Палец движется легко, но Гето кричит и выгибается так, словно даже это для него чересчур.