Шёл второй день переговоров. В общем банке лежало двадцать семь тысяч долларов.

***

Металлодетекторы воют пронзительной трелью. Здесь, недалеко от Этны, в укромном лесу, этот звук слышат только трое: одноглазый мужик, его напарник, который вёл армейский автобус, и сам виновник музыкальной паузы — несравненный Сатору Годжо, решивший, что сможет протащить на базу работорговцев два пистолета, нож, телескопическую дубинку, кастет и гранату. Он и бровью не ведёт. Проходит через рамку, останавливается у каштана, задумчиво рассматривает его кору.

— Надо же, у шоссе одни пальмы, а здесь такие деревья, — произносит он, перебивая противный звук металлодетектора.

— Ta drevesa rastejo le na gorskih pobočjih, — с готовностью отвечает водитель автобуса: высокий, крепко сложенный парень с лысым черепом и крючковатыми линиями татуировок на нём.

— Чего?

— Хрен знает, опять что-то про деревья, — поясняет одноглазый, тоже приближаясь к каштану. — Ханами — словак, только на своём бормочет.

— Sem Slovenka.

— Захлопнись, — мужик цыкает на бледного, как пар над Этной, парня. — А ты, Годжо, шуруй вперёд.

Сатору слишком хорош в своём деле, чтобы сейчас потянуться к спрятанной под объёмным кардиганом плечевой кобуре и проверить, на месте ли пистолет. Но эта мысль предательски вспыхивает. Легче поверить в то, что он забыл вставить в крепление глок, чем в то, что постороннего с оружием так легко пропускают на базу.

Любопытство — одна из тех черт, которые многократно спасали Годжо жизнь. Так, в Канпуре он долго мучил индуса, заставляя на пальцах и школьном английском объяснять, как правильно «водить» слона. Позже на том самом слоне лучший наёмник давил проблемных клиентов, решивших наебать «Колледж» и вместо положенных денег заплатить свинцом. Но иногда — преимущественно в отсутствие Нанами — любопытство играет с Годжо дурную шутку.

Как сейчас.

— А металлодетектор у вас сломанный? — расслабленно закидывая руки за голову, спрашивает Сатору. — Для красоты поставили?

— Мне всё равно, — краем глаза наёмник подмечает кровожадную улыбку, с которой это говорит одноглазый. — Будь ты хоть весь обвешан пушками, я убью тебя быстрее, чем ты успеешь их достать.

Годжо поворачивает голову к Ханами — они почти одного роста, поэтому взгляд встречается с невыразительными карими глазами. Лицо парня выглядит так, словно его свела судорога. Ещё пара совместных миссий, и Кенто заработает себе такой же спазм.

— А ты что скажешь? — спрашивает Годжо.

— Mahito ne bo zadovoljen.

— Махито мне не приказывает, идиот, — сплёвывает одноглазый; но потом, после секундного промедления, добавляет: — И он не узнаёт. Говорю же, я пристрелю Годжо раньше, чем кто-то увидит, что он притащил.

Сатору улыбается своим мыслям. Плотнее запахивает оранжевый кардиган, через ткань прощупывая пистолетную рукоять. Если бы Годжо был ковбоем, ему бы дали прозвище «самая быстрая рука на Диком Западе». Причём с личной жизнью у него всё было бы в порядке.

— Куда идти-то? Тут кругом одни деревья, — всматриваясь в низкую зелёную листву, спрашивает Сатору.

Сопровождающие молчат, Ханами отодвигает раскидистую ветвь каштана рукой и пропадает из виду. Одноглазый тычком винтовки в спину подсказывает Годжо, что им тоже туда.

Плодородная вулканическая почва в своё время постаралась на славу. Лес густой и дикий. Сложно уследить даже за гранитно-белой спиной высоченного Ханами, который двигается уверенно, словно знает здесь каждую травинку. Металлодетектор и стена колючей проволоки быстро остаются позади. Бандиты идут молча, и Годжо скучает. Он достаёт телефон, снимает блокировку и проверяет новые уведомления. Пусто. Заходит в чат с Гето. «Привет :) Как дела?» на английском, то же самое на итальянском, фотография, стикер грустного кота в очках и десять голосовых сообщений. Все прослушаны. Последнее текстом: «Завтра с утра едем к твоему бывшему. Дашь пару советов, как это пережить?». Ответа нет.

Уголок губ Сатору досадливо дёргается. Сам по себе, потому что Годжо в это время мысленно твердит: «Меня не ебёт». Сугуру — новый способ побесить Кенто, небольшое итальянское развлечение, вроде посещения оперы или покупки шоколада из Модики. Гето красивый, у него краснеют уши, а от улыбки брови складываются домиком. Но только когда он радуется искренне, в других случаях — вежливая доброжелательность, издевательский оскал — они просто взлетают вверх, прокладывая морщины на высоком лбу. И это всё неважно. На месте Сугуру мог быть кто угодно. Да хоть тот страшненький азиат, подвернись он раньше. А кривится, глядя на неотвеченные сообщения, Годжо, потому что не любит, когда его игнорируют. Только и всего.

— Долго нам ещё идти? Тут грязно и куча мошек, — раздражённее, чем хотелось бы, спрашивает Сатору.

— Tukaj smo, — отвечает Ханами, и наёмник понимает без перевода. Пришли. Стволы деревьев расступаются, впереди появляется небольшой ангар. Будь Годжо не таким внимательным, решил бы, что работорговцы живут аскетически скромно. Но наёмник отлично видит цветные пятна справа и слева, металлический блик чуть дальше, скрытые зеленью крыши и бока ещё как минимум пяти построек.

— Махито ждёт внутри, я провожу, — одноглазый поправляет ремень винтовки, чтобы её было удобнее держать.

— А Ханами? Он мне понравился больше, — улыбается Сатору, подмигивая рослому парню. Тот хмурится и шепчет что-то на своём тарахтящем словенском.

— Он остаётся со своими кустами. Я и сам с тобой справлюсь.

Годжо кивком соглашается. С ним, может быть, если одноглазому очень сильно повезёт, он и справится. Конечно, для этого придётся взять удачу в долг у Фортуны, попросить мозги у Минервы и отдать винтовку в руки Марсу, но такой вариант возможен. Вопрос в том, что этот мужик будет делать с до зубов вооружённым отрядом наёмников, который уже должен был занять свои места.

***

Вечер вчерашнего дня

Самое гениальное оказалось самым простым. Настолько простым, что предложила это девчонка с голубыми волосами, прерывая свой монолог глотками молочного коктейля.

— Если господин Годжо так хочет пойти один, то пусть идёт. Он будет приманкой. «Проклятия» переключат всё своё внимание на него и не будут ждать подвоха. А наши отряды тем временем окружат базу и по сигналу начнут операцию.

На веранде — под конец дня все переместились туда — повисла бы гробовая тишина, если бы там уже не было тихо как на кладбище. Долгие разговоры измотали наёмников настолько, что когда Годжо снова сказал Норитоши про слишком узкие глаза — тот промолчал. Затихла даже Май, исчерпав запас ругательств. Тоджи опустил голову на сложенные в замок руки и периодически надрывно всхрапывал, пугая всех, кто ещё в состоянии был пугаться.

— И с чего вдруг им не ждать подвоха? — Утахиме растягивала слова, как жвачку; в доме Фушигуро кончился и кофе, и энергетики. — К ним ломится самый известный военный… Это очевидно плохой знак.

— Почему ломится? — удивилась девочка. Сатору попытался выудить из сознания её имя, но в мысли лезли только волнистые попугайчики, такие же голубые, как волосы этой бодрой птички. — Мы же все… Ну… Работаем не очень легально.

— Милая, мы устраиваем государственные перевороты и убиваем людей на заказ. Это совсем нелегально, — поправила Мей Мей, уперевшись ладонью в щёку; на её коленях сопел Юй.

— Вот! — птичка взбодрилась ещё больше. — А Махито продаёт людей! И их органы…

— Неплохое умозаключение для вечера второго дня, — одобрительно кивнул Сатору, его собственный неистощимый мозг на тот момент уже готовился сдаться.

— Это не всё, господин Годжо, — смутился попугайчик. — Я хотела сказать, что если Махито не знает, что мы знаем…

— Слишком сложно, — с закрытыми глазами резюмировала Утахиме. — Следующий вариант.

— Пусть говорит, — сипло выдохнул Кенто. — Она хотя бы может это делать.

— Ты бы не посадил голос, если бы…

— Махито наверняка не знает, что мы в курсе местоположения пушек! — выпалила девчонка. — Он с радостью примет у себя Сатору.