Все мысли Сугуру лопаются, как воздушный шар. Внутри него лава. Она растекается по телу, парализует и сжигает изнутри. Годжо целуется даже лучше, чем водит катер. Напористо сминает губы, забирает весь воздух, меняет его на свой язык, который гладит нёбо и проходится по зубам. Во рту соль и металл. Это всё кровь из разбитого носа. Гето давится ей, но понимает, что поцелуи с Сатору Годжо могут быть только такими.

Наёмник отпускает руки Сугуру, и тот хватается за шею, притягивая ближе. Разбитым носом вжимается в щёку, на которой алые разводы наспех вытертой крови. Больно и горячо — две оставшиеся у Гето мысли, переплетающиеся во всех возможных вариациях. До боли горячо. Раскалённо больно.

Годжо кусает губу. Металлический привкус усиливается, и Сугуру не знает: это всё ещё нос или слизистая тоже лопнула. Рука Сатору трогает оголённое бедро — на его месте один сплошной нерв, поэтому тело подбрасывает на диване. Гето стонет в рот. За это — новый укус. Пальцы мнут кожу, наверняка, чтобы не двигаться выше, туда, где сочится смазкой член.

— Давай быстро? — оторвавшись на секунду, в полубреду предлагает Гето. У него перед глазами мыльная пелена. Чётким остаётся только лицо Годжо. Перекошенное от возбуждения, с алыми кровавыми губами и глазами, чей лихорадочный блеск пробивается сквозь тёмные стёкла.

— Не хочу быстро, — мурлычет Годжо. Сугуру угадывает слова, потому что шум крови в ушах громче. — Потом…

Делает наёмник ровно противоположное. Гладит ногу, продвигаясь ладонью к внутренней стороне бедра, сжимает и тут же нежно растирает. Внутри Сугуру взрываются фейерверки: всполохами горят огни, давит на виски оглушительный рёв. Гето, привстав на локтях, снова целует Годжо. От страсти все движения неумелые и спешные: от них страдает зубная эмаль, распухают губы, кровь сильнее пачкает божественно красивое лицо. Теперь сквозь поцелуй стонет Сатору. Его рука уже настолько близко к члену, что Гето готов кончить просто от предчувствия прикосновения.

Хлопает дверь.

Оба понимают, что это значит.

Гето трезвеет спустя позорные секунды, в которые он продолжает оттягивать и кусать губу Сатору. По коже проносится дрожь. Сугуру отрывается от Годжо и поворачивает голову. Он знает, кто стоит на пороге, и со злостью думает о том, почему бы там не оказаться заодно его бабушке, паре полицейских и самому, блять, Сукуне.

Нанами неподвижен. Смотрит прямо перед собой и, кажется, даже не дышит. Гето хочет поймать его взгляд, но тот расфокусирован и направлен в пустоту. Годжо, который, конечно, тоже услышал звук и успел краем глаза увидеть напарника, не слезает с дивана. Продолжает прижимать к нему Гето. Тот барахтается, как котёнок в воде.

— О, Кенто, — с обезоруживающей улыбкой произносит Сатору. — Не сходишь к Юте за аптечкой? Он на втором этаже. Потусуйтесь там минут десять.

От такой наглости дыхание спирает и у Гето. Кенто прикрывает глаза, вдыхает полной грудью, медленно выпускает из себя воздух. Негромко, спокойно, с эталонным самообладанием произносит:

— Ты охуевший долбоёб.

Тут же Сугуру с помощью колена сбрасывает с себя Годжо. Потому что ругательства из уст Нанами звучат страшнее угроз расправы. Потому что это первый раз, когда он внятно матерится вслух. Потому что дальше — Гето уверен на девяносто процентов — он будет стрелять.

— И вы, синьор Сугуру, тоже, — продолжает Кенто устало. Наклоняется вниз — Гето вздрагивает, потому что в кобуре на поясе беретта, но Нанами всего лишь снимает обувь.

Годжо, продолжая ослепительно улыбаться, разваливается на краю дивана. Закидывает ногу на ногу и выглядит потрясающе довольным. Подмигивает Гето, тихо шепчет: «Прикройся». Сам тянется поправлять халат, но Сугуру с ненавистью бьёт его по руке. Здравый смысл возвращается, и теперь Гето действительно чувствует себя охуевшим долбоёбом. Который, к тому же, понятия не имеет, что делать со стояком, очевидным через махровую ткань.

— Синьор Сугуру, идите в ванну и отмойте кровь, — приближаясь к дивану, говорит Нанами. — Постарайтесь отдышаться до того, как сюда вернётся Юта.

А вот теперь любимый приём Кенто работает. Продолжение он не произносит вслух, но Гето понимает и так: «Иначе я отстрелю член сначала вам, а потом и белобрысому ублюдку».

— Сатору, — «охуевший долбоёб» слышится по интонации, — пойдёт после того, как вы вернётесь. А пока уберёт осколки.

— Кенто, не будь занудой, — хихикает тот, кто, разумеется, не будет убирать никакие осколки. — Тебе тоже просто нужно расслабиться.

— Я расслаблюсь, когда окажусь в десяти тысячах километров от тебя, — тихо цедит Нанами, сбрасывая со своего плеча руку Годжо. — Разорву контракт с Ягой, сяду в тюрьму и там выдохну. А пока не смей со мной говорить.

— Кстати, а как ты сделал так, что парни Юты перестали стрелять?

— Просто молчи.

Гето бредёт к двери, слушая бессмысленный разговор. Надеется, что здесь — в отличие от второго этажа — будет не душевая, а ванна. Чтобы он смог в ней утопиться.

***

Ещё никогда Гето не чувствовал себя так неуютно. Даже в тот день, когда один безмозглый головорез подвесил его за ноги над бассейном с пираньями — ну что за безвкусица? — было легче. Мысли в рыбьих головах хотя бы получалось предсказать. Они незамысловато крутились вокруг «сожрать», «обглодать», «растерзать».

Мысли же людей в гостиной Оккоцу могут выбирать самые неожиданные направления. Сугуру сидит перед всеми этими головорезами и наёмниками в одном халате, с мокрыми волосами и всё ещё временами дёргающимся членом. Хуже не придумаешь.

Будто услышав мысли, провидение тут же отвечает Гето: «Как это не придумаешь? Легко!».

— Снимай халат, — говорит Юта, расставляя на низкий стол бокалы.

— Прямо здесь? — язвительно уточняет Сугуру.

— Да. И иди за своей одеждой, — Оккоцу доброжелателен и невозмутим.

Хакари давится смешком, прислоняя кулак ко рту.

— Это я решаю, когда ему раздеваться, — подливает масла в огонь Сатору. Гето готов кинуться на него и задушить, потому что теперь хихикают все. Кроме Кенто. Он мрачным истуканом сидит на диване между Годжо и Сугуру, всем своим видом предупреждая, что сейчас им нельзя даже смотреть друг на друга.

— Ты мерзавец, — цедит Утахиме, помогая Рике разливать ликёр. — С тобой невозможно работать… Что вообще здесь случилось?

Гето невольно дотрагивается до ватного диска, который ему пришлось порвать пополам, чтобы заткнуть кровоточащие ноздри. Слева Годжо щупает разбитый висок. Кенто ногой двигает под диван, поближе к остальным, осколок бутылочного стекла.

— У него слабые сосуды, а я не рассчитал сил, когда чесал ухо, — невозмутимо отвечает Сатору, поднося ко рту бокал с нежно-зелёным напитком.

— А когда угонял катер — не рассчитал мозгов? — Иори шипит. Наверно, она бы предпочла кричать, но рядом стоит Юта, а у стены справа — Инумаки: им не хочется лишний раз напоминать о произошедшем.

— Тогда я всё идеально рассчитал. Мы ведь здесь, — громко говорит Годжо, и, конечно, все члены «Панды» понимают, о чём речь.

— Классно стреляешь, чувак, — салютуют ему Хакари. Тоге поднимает вверх большой палец. Только Юта недовольно поджимает губы, опускаясь в кресло. Ему не нравится, когда кто-то целится в его друзей. И Годжо очень повезло, что он самый меткий наёмник в мире. Будь он просто самым тупым и наглым, то стал бы ещё и самым мёртвым. Оккоцу такого не прощает.

— А вы, вот, так себе. На троечку, — не остаётся в долгу Сатору, и Гето очень жалеет, что сидит не рядом. Потому что сейчас обязательно нужно наступить на ногу, ущипнуть за бедро или просто дать подзатыльник. Иначе роль мстителя возьмёт на себя Оккоцу.

— И это хорошо, ребята! — громогласно хохочет Тодо, одним глотком осушая бокал виски. — Мы славно схлестнулись, и я рад, что все живы.

Его Юта переодел в тёмный спортивный костюм Кинджи. Годжо тоже принесли сухие вещи — футболку и джинсы. Они ему коротки, не закрывают и половину голени с забавными светлыми завитками волос.