Сатору стоит у камина и разглядывает фигурки на нём. Сначала вертит в руках бутылку с корабликом, потом пожимает лапку коту манэки и гладит по голове жабу с монеткой в пасти. Юта с Рикой и Тодо на втором этаже, Гето слышал их голоса, когда выходил из душа.

— Ещё одна такая выходка — и я прекращаю сотрудничество, — Сугуру говорит первым, чтобы Годжо не успел выдать что-то из своего отвратительного репертуара. — Ты притащил меня сюда силой, в нас стреляли…

Голос выше и сбивчивей, чем того хочет Гето. Дрожит, выдавая близкую истерику.

— Брось, — выдыхает Сатору лениво и без азарта.

— Нет, послушай, — настаивает Сугуру, подходя ближе, — то, что ты творишь, не укладывается в голове. Тут нас — особенно меня — могут пристрелить и выбросить в море. Поэтому молчи. Жди Кенто.

— И что мне за это будет?

Гето не нравится тон. Сатору рассматривает монетку в пасти жабы, его лица не видно. Но в простом вопросе — всё напряжение последних дней.

— О чём ты?

— Поцелуй, — всё так же небрежно и спокойно отвечает Годжо. — Я хочу хотя бы поцелуй. Мне нужно на что-то отвлечься, пока я сам здесь всех не перебил.

Сердце Сугуру становится таким тяжёлым, что рвёт сетку вен и артерий, падает куда-то вниз, дробит кости и грохочет в пятках стальным шаром. Он хочет услышать в словах Сатору шутку, но они сказаны серьёзно — это чувствуется буквально кожей. Как будто Гето приподнял тёмные очки и на него взглянула жуткая мгла.

— По рукам? — Годжо разворачивается, и всё меняется: интонация снова беззаботная, на губах улыбка, поза расслабленная.

— Нет, — кривится Сугуру.

— Вот как? Думаешь, я не знаю, почему с утра ты так долго торчал в душе?

— А сам? Не забывай, у Цумики картонные стены.

Эти слова должны смутить Сатору, но он улыбается только шире. Зато Гето едва не захлебывается, забывая, как дышать, от мысли о глухом стоне, который случайно услышал.

— Хватит. У нас всего пять минут, — негромко и снисходительно произносит Годжо. Он приближается на критическое расстояние, тянет руку к щеке.

Никого красивее Сугуру в жизни не видел. Ни на картинах в галерее Боргезе, ни среди статуй в музее Ватикана. Когда природа создавала Сатору — выложилась на сто процентов. Он вырезан из мрамора, написан маслом, вышит серебряными нитями. Поэтому Гето на мгновение замирает. Позволяет пальцам лечь на холодную кожу. По телу проходит разряд, заставляя сделать глубокий рваный вдох.

— Вот так, — бархатно шепчет Годжо, почти накрывая губы своими.

И за оставшиеся до поцелуя тысячные доли секунды Гето успевает подумать о том, что этот ублюдок затащил его на катер, в который стреляли из гранатомёта, привёз на нём к Юте. О том, что пути информатора и наёмника вот-вот разойдутся. И о том, как именно это произойдёт.

Сугуру делает шаг назад. Пальцы соскальзывают с щеки.

— Да блять.

Годжо протягивает руку, хочет дотянуться до ворота халата и рвануть на себя. На его лице сквозь улыбку проступает звериная холодная ярость. Сугуру, минуя ладонь, легко подаётся навстречу и оказывается сбоку.

— Сейчас не до игр.

Наёмник резко толкает Гето плечом. Удар несильный, но неожиданный. Спина врезается в перила лестницы. Рядом тут же возникает Годжо, руками хватается за поручень по обе стороны от Сугуру. Дышит тяжело, сбивчиво.

— Тебе тоже это нужно.

Звучит убедительно. Тело Гето отвечает «да». В нём, как и в Годжо, вместе с кровью по венами бурлит адреналин. Напряжение, узлом затянутое в груди, ищет выход.

— Отвали, — шипит Сугуру, заряжает локтем в сгиб руки Сатору. Тот на секунду ослабляет хватку. Этого достаточно, чтобы вывернуться и оказаться за спиной.

Годжо свирепый и импульсивный, даже тёмные очки не мешают считывать предвкушение хищника с его лица. Он прыжком кидается к Сугуру, хватает за запястье. Гето бьёт ребром другой ладони по сухожилиям камнем застывшего кулака. Бежит. За спиной низкое рычание. Теперь рука цепляет плечо, тянет в сторону, отбрасывая к камину. Острая каменная грань поверхности, на которой стоят статуэтки, врезается между рёбер. У Гето на миг темнеет перед глазами. Но он успевает подхватить бутылку с корабликом, полетевшую вниз из-за удара. Это промедление стоит того, что Сатору опять оказывается на недопустимо близком расстоянии. Икры Сугуру обдаёт теплом электрический огонь в камине, а лицо, шея, грудь, живот, бёдра — всё это плавится от одичавшего Годжо рядом. Гето вдруг с предельной ясностью понимает, что поцелуем они не ограничатся. Дорвавшись, наконец, друг до друга, они наплюют на то, что вот-вот спустится Юта, приедут Кенто с Инумаки. Стоит соприкоснуться губам, как всё потеряет значение. И Годжо — его глаза горят через затемнённые стёкла — идёт на этот шаг. Обхватывает руками, комкая ткань халата, вжимается бёдрами, позволяя почувствовать твёрдый член, наклоняет голову, чтобы сначала растерзать поцелуем шею.

Гето пожалеет. Возможно, посмертно.

Он, уже чувствуя раскалённое дыхание у ключицы, замахивается и разбивает бутылку о голову Годжо. Стекло тонкое, но режет кожу на виске, заставляя наёмника отшатнулся.

— Блять, — сдавленно шепчет Гето, потому что за это его убьют и Сатору, и Юта. Но смерть проще поцелуя с Годжо. Смерть — пустота и холод, а поцелуй — кипящая неизвестность, взгляд вниз с края пропасти и непреодолимое желание сделать шаг.

— Тебе пиздец, — улыбается наёмник, пальцем смазывая к губам стекающую кровь.

У Сугуру несколько секунд, чтобы взлететь по лестнице и добраться до самой дальней комнаты второго этажа, где сейчас Оккоцу и Аой. При них Сатору придётся вернуть маску дурачка. Надоедливую, но не такую опасную, как та личина, что сейчас лезет наружу.

И Гето срывается с места. Два шага до лестницы, пара отчаянных прыжков, секунда бега по коридору — и он у цели. Но у Сатору другие планы. Он вдруг становится чертовски быстрым. Настигает Сугуру раньше, чем тот успевает просчитать траекторию и уйти с неё. Годжо больше не дерётся, он охотится. Вдвоём они летят на диван, переваливаясь по инерции через его низкую спинку.

— Я понял, что у тебя за приёмчики, — Сатору тяжело дышит, нависая над Гето. Подминает его под себя, фиксирует руки на уровне головы. — Что-то из русского, да? Двигаться, расслабляться, сохранять позицию…

Гето мечется, как мышь в ловушке. Сейчас ни о какой правильной позиции не может идти и речи. Он обездвижен, прижат к холодной коже дивана, пойман и лишён всякой надежды вырваться. Его запястья, прижатые руками Сатору, болезненно натягивают растрёпанные мокрые волосы. Холодок трогает влажные бёдра — видимо, распахнулись полы халата. В паху омерзительный горячий ком; он заставляет дрожать колени и вызывает идиотское желание потереться стояком о ногу Сатору.

— Пиздец, — со свистом тянет Годжо, и Гето не хочет знать, о чём он сейчас думает. Если о том же, что в мыслях у самого Сугуру, то пиздец им обоим. Они потрахаются прямо на этом диване. Надежда только на то, что вежливый Юта, услышав крики, решит остаться на втором этаже. А Нанами не сможет открыть заклинившую дверь. Или провалится пол, и всё рухнет в преисподнюю. Легче представить себе это, чем хороший конец поцелуя с наёмником.

Сатору наклоняется, останавливается на мгновение в сантиметрах от лица Гето. И если это проверка: подастся ли тот навстречу сам, то Сугуру её не пройдёт. Все стены протаранены напором идиота: больше не получается подавлять желание. Остатки страха, раздражение, гнев — всё вместе от критической близости Сатору становится возбуждением. Гето сдаётся; теперь со смехом думает, как Юта будет оттаскивать их друг от друга.

И ровно в тот момент, когда Сугуру, выдохнув, тянется к губам, Годжо — блядский-блядский Годжо — бьёт лбом ему в нос. Боли почти нет. Зато есть кровь. Удивительно, но она не вздувается пузырями от жара. Просто течёт, пачкая губы. Сатору слизывает её кончиком языка, мешая Гето запоздало вскрикнуть.

— Теперь квиты, — улыбается негодяй.

И целует.