Он никак не может заставить себя интересоваться этим диалогом; ну досье и досье, какие проблемы. То, что крысёныш знает, когда и с кем в последний раз трахался Сатору — ничего не меняет. Годжо, вот, забыл пару своих пьяных и горячих ночей с незнакомцами, но хуже себя понимать не стал. Значит, и в обратную сторону такое не работает. Не даёт сицилийскому зверьку право рассуждать о том, кто такой Сатору Годжо.

— Прекрати всё это, — с нажимом повторяет Гето. — Это мешает работе.

— Ты прямо как дружище Кенто, — присвистывает Годжо. — Лучше скажи, что я не в твоём вкусе.

Сугуру понижает голос до гулких вибраций:

— Скажу другое: я слишком хорошо тебя понимаю.

Сатору на мгновение чудятся железо и огонь, но он моргает — перед ним лёгкая полуулыбка и дружелюбно приподнятые брови.

— Я так рад, так рад, — нараспев повторяет Годжо и отворачивает лицо к потолку; веки невольно ползут вниз, шум вокруг становится монотонным гулом. — Найти человека, который тебя понимает, это ведь мечта. Редкая удача. Может, тогда расскажешь что-нибудь интересное? Удиви меня.

Краем глаза Сатору видит, как проступают желваки на углах точёной челюсти информатора. Елейный и беззаботный тон Годжо плеснул масла в костёр: информатор разозлился.

— Сатору Годжо. Родился в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году в Питтсбурге, в двенадцать лет родители отправили учиться в Вэлли Фордж. Там из элективов выбрал атлетику и конный спорт.

— Было дело.

Сатору хочет слушать дальше, наслаждаясь раздражением Гето, но веки тяжелеют и слипаются. Клонит в сон. Всё равно ничего интересного крысёныш не скажет. Грёбаная кадетская школа, где Годжо впервые отбили почки, осталась далеко в прошлом.

— Поступил в Вест-Пойнт… — отрывки фраз долетают сквозь дремоту. — Выдающиеся успехи… Гений… Лучший…

Годжо еле удерживает себя в сознании, трётся щекой о холодную кожу подлокотника. Итальянская болтовня телевизора и голос Сугуру укачивают как колыбельная.

— «Дельта»… Стал командиром…

Перед глазами смазанные картинки снов. Реальность впускает в себя странные сюжеты. Сатору будто теребят за плечо и зовут играть в карты, раз уж выдалась свободная минутка. «Сам же знаешь, сейчас начнётся», — улыбается паренёк. Как же его зовут? Годжо не может вспомнить, ему просто хочется спать, в карты можно сыграть потом, на обратном пути…

— Из «Дельты» ты дезертировал. Хочешь моё мнение? Зря. Для той девочки из Болгарии это ничего не изменило. Жаль её.

Сатору рывком поднимается на локтях. Так, словно кто-то беспощадно дёргает за цепь, обёрнутую вокруг его грудной клетки. Движение стряхивает сон, будто до этого он пылью лежал на теле.

— Ты… — Годжо начинает сразу с шипения.

Но Сугуру нет на соседнем диване. Нет в импровизированном лобби-баре, нет в холле, даже у лестницы. Он пропал. Осталась только карточка на коричневой обивке.

Годжо думает, что ему приснился домик недалеко от болгарского Солнечного берега, поломанная на безобразные куски девчонка и густой гогот, стоящий в комнате. Он думает о том, как же его достали кошмары. Думает, что нужно было всех убить.

Поднимает карточку и бредёт к себе в номер. Тридцать какой-то там. «Третий этаж и налево», — уточняет женщина перед телевизором.

— И богом прошу, не нужно стрелять, — кричит она вслед, но уже по-итальянски. За пять дней Сатору поднаторел в этом языке.

***

В мини-баре есть бутылка виски — тоже мини. Заёбанному здоровому мужику на один глоток. И Годжо, не раздумывая, делает его.

Тут же жалеет.

Он так и не привык ко вкусу чистого алкоголя. Даже сейчас, поморщившись от горечи, невольно пригибается. Уворачивается от фантомного подзатыльника. Такие он получал сначала в кадетской школе, а потом в «Дельте» от старших товарищей, которые могли выпить и ослиной мочи, если она удачно забродила. Окружение Сатору изменилось, а привычки нет: и теперь Нанами Кенто обречён с презрением смотреть на то, как напарник разводит бурбон ванильной кока-колой.

Градусы виски сразу же нагревают и тело, и голову. Нужно в душ.

Одежда летит на пол гостиной. В руках остаётся только пистолет, его Годжо берёт с собой в ванную — так, на всякий. Рубашка и брюки комом сереют на ковре комнаты. Сатору думает о том, что запасных с собой нет, что завтра придётся идти в грязных или надеяться на одну из причуд Нанами. Ту, которая переключит его в режим «мамочки»: отправит искать по отелю горничных, а потом объяснять им на пальцах, что вещи нужны срочно — чистые, сухие, выглаженные. Та же проблема заставляет его стучать в дверь строго два раза, двигать салфетки на столе до тех пор, пока из просветов между ними не образуется крест с идеально прямыми углами. Нанами не может даже смотреть на напарника, пока тот в неопрятной одежде, что уж говорить о совместной поездке на дело.

Годжо кидает глок на край раковины и подмигивает своему отражению. Обессилен, избит, слегка пьян, но всё-таки чертовски красив. Идеальный, совершенный, божественный Сатору Годжо. Устоять перед ним так же сложно, как пройти мимо дегустации у дверей французской пекарни. Как не зажмуриться, взглянув на солнце. Как не подпеть Курту Кобейну, орущему о молодости из динамика душевой кабины.

Годжо подпевает.

Проводит широкими ладонями по лицу, смахивая воду с бровей и ресниц. Они тут же снова намокают, потому что Сатору задирает голову. Жмурится, фыркает, морщит переносицу.

Перебор припева, и Сатору трясёт мокрыми волосами в такт. Узкое зеркало внутри душевой кабины покрывается россыпью капель, теперь отражение не рассмотреть. Даже яркие голубые глаза теряются в дымке конденсата и стремительных дорожках на стекле.

Запускает пятерню в мокрые волосы, сильным движением зачёсывая их назад. Надоедливая, давно приевшаяся песня течёт по телу вместе с кровью и алкоголем в ней. Годжо не понимает, почему вода не шипит и не испаряется, касаясь его плеч и торса. Должна же. Его, как солнце накаляет камни на пляже, весь день нагревали досадные мелочи: нелепая драка в казино, женщины с пушками, красавица с сюрпризом, пятьдесят грамм виски, тёплый душ, дурацкая песня. Ёбаный разговор с Сугуру. Мерзкое «я слишком хорошо тебя понимаю».

Струи бьют по затёкшим плечам. Годжо упирается головой в пластик кабины, нажимает лбом на кнопку радио, и музыка выключается.

Сицилийская крыса играет с огнём. Расслабленно отъедает пузо, потому что никто не гоняет её по вонючим сточным трубам. Скалит острую морду в лицо хищнику, который не для её жёлтых зубок. И при этом успевает флиртовать. Годжо не может перестать прокручивать в голове весь диалог.

— Я отлично знаю, что спать ты со мной не будешь.

Крысёныш решил взять Годжо на слабо.

«Вот он я, трахни меня, раз весь день чесал об этом языком».

Думает, зацепил своим нелепым досье. Там было про школу и университет. Что-то скучное. Точно ни слова о Болгарии. Это докрутил сонный разум самого Годжо, подставил нужный эпизод в выстроенный крыской хронологический порядок. Значит, нет смысла искать сейчас Гето и о чём-то расспрашивать.

Сатору коротко бьётся лбом о пластик. Он слишком умный и уравновешенный, чтобы вестись на провокации. Он не пойдёт устраивать перед Гето Сугуру адреналиновые игрища. Ему всё равно на то, что знает о нём этот узкоглазый говнюк. Никто сегодня не станет одним махом рвать цепи на его шее, перевязывать толстую ленту с пояса на предплечья и наматывать на кулак волосы. Кусать и всасывать белую кожу у плеча. Закрывать рукой громкий рот. Никто не будет…

Годжо смотрит на свой стояк. Задумчиво оттягивает член в сторону. Тот пружинит обратно к паху.

На стене висит халат, под ним металлическая стойка с одноразовыми тапочками.

…

— Чао! — Годжо локтем опирается на ресепшн.

Женщина нехотя отрывает глаза от телевизора и исподлобья смотрит на Сатору. Вроде бы слушает.

— Мне нужна карточка от номера черноволосой красавицы.

Сатору готов долго и убедительно врать. Рассказывать, что бедняжка Гето страдает от астмы, а единственный ингалятор лежит в сумке Годжо. А ещё у него день рождения: нужно надуть шары и развесить гирлянды, пока он спит. Вообще, он просто забыл отдать карточку, но на деле они уже лет пять как счастливы в браке.