В этом районе нет пластиковых окон, поэтому на гогот Сатору с балкона выглядывает тучная сицилийка в белой ночнушке. Ругается зычно и громко. Годжо смеётся и показывает ей язык. Дама тянется за ведром с водой, выставленным рядом с цветочными горшками. Сатору успевает рвануть вперёд. Гето тенью растворяется в небольшой выемке между домами. Ведро переворачивается прямо на макушку Нанами Кенто.

========== Глава 5, где подводит память и пояс халата ==========

Годжо небрежно пинает стеклянную дверь небольшой гостиницы на окраине Сиракуз. Она не поддаётся. Кожаные туфли ни капли не защищают пальцы, их прошивает спазмом. Издевательски краснеет табличка «на себя». Сатору думает вдарить со всей силы, чтобы доказать глупому стеклу, что любое правило создано для того, чтобы быть нарушенным. Но это — груда осколков, крики хозяйки и ворчание Кенто. Приходится прогнуться под систему, потянув за ручку. Сатору входит в холл отеля, оставляя на светлом полу мокрые грязевые отпечатки. Трясёт головой, как пёс. Он и чувствует себя той ещё псиной: злобной, несчастной, оставленной без косточек и соседских котов.

Пока Кенто и Сугуру разбирались с номерами, Сатору пошёл за сигаретами — теми самыми, с фруктовой капсулой в фильтре. Ради этого он, словно ищейка, залезал в каждую подворотню, заглядывал во дворы и карабкался вверх по извилистым дорожкам — искал волшебника с большим чемоданом, набитым контрабандой. Он нашёлся одиноко стоящим на трассе, по которой совсем недавно Годжо возвращался из Сигонеллы. Это был усатый мужичок с облезло-голубым фиатом, на багажнике которого стоял кусок картона, обклеенный пустыми пачками. Эдакий самодельный каталог. Продавец дружелюбно улыбнулся, сверкнув дырой на месте переднего зуба, лихо согласился разменять пятьдесят евро и выслушал кривой заказ Годжо — «буанасера, пер фаворе, прего».

— Нет-нет, — мужичок ответил по-английски. — Нельзя.

Годжо поскрёб щетину на подбородке и посетовал на то, что не захватил с собой паспорт — дело же в нём, верно?

Решил снять очки, чтобы показать синяки под глазами тридцатишестилетнего повсеместно-очень-известного-наёмника. Был ещё вариант с демонстрацией глока, скрытого полами одолженного с барного стула пиджака. Нет, Годжо не собирался угрожать беззубому синьору. Ношение оружия обычно — исключая случаи, когда владелец совершенно вне закона — подразумевает лицензию, а значит, возраст от восемнадцати и старше. Но Сатору быстро понял, как это будет выглядеть и как отреагирует продавец. А Нанами точно поседеет, если к отелю подъедет чужой старенький фиат, гружённый контрабандными блоками сигарет.

— Паспорт дома забыл, — на английском произнёс Сатору.

— Не документы, — вдруг мотнул головой мужик. — Нет с кнопкой. С ментолом. С вкусом нет. Такое не везу.

Годжо понял две вещи. Первая: он и раньше слышал про новый закон, запрещающий ароматизированные табачные изделия на территории Евросоюза. Вторая: мужик охуел. Он, торгующий на трассе русскими сигаретами, занизил цену до смешных двух евро и наплевал на все миллиарды, которые его родина теряет из-за таких, как он. И именно те пачки, содержимое которых Сатору Годжо не может курить без рвотных позывов, мужичок выбрал из всех для плевка в лицо Италии и набивания своего кармана. Почему? Вспомнил, что, оказывается, есть закон, запрещающий продажу сигарет с кнопками. Как соотносится развалюха-фиат, аппликация на картоне и целый багажник контрабанды хоть с одним, мать его, законом, Годжо понять так и не смог.

Он измял купюру в руке до безобразия, в знак протеста выбрал самую дешёвую пачку — может, мышиное дерьмо и плесень заглушат вкус табака — плюнул мужичку «граци» и пошёл к отелю. На ходу раскурив крепкую и вонючую смесь, понял третью вещь: из Италии нужно срочно валить.

— Твоя карточка от номера у меня, — негромкий голос вырывает из мыслей. — Синьор Кенто уже поднялся в свой.

Сатору оглядывается и слева видит сидящего на диванчике Гето. Там что-то вроде лобби-бара — между этой зоной и ресепшеном нет стен или стеклянных дверей, но мягкая мебель развёрнута так, что создаётся ощущение отдельного пространства. Сугуру, откинувшись на кожаную спинку, цедит вино.

— Наша карточка у тебя? — вид крысёныша возвращает часть настроения.

Гето хорошо и без вышитого пиджака, который он, видимо, успел отнести в номер. Грудь пестрит от цепей, нитей ожерелий и ярусов подвесок. Атласные брюки прихвачены на талии широкой полосой ткани — какой-то модный эквивалент пояса; Сатору совсем не разбирается в этом, но признаёт, что выглядит красиво. Красиво — это вообще про Сугуру. Поставь его на площади Архимеда рядом со статуей Артемиды-охотницы, половина туристов ошибётся и забьёт память своих мобильников ладной фигуркой сицилийского торговца информацией.

Сатору идёт к дивану и раскручивает личное пространство Гето на оси своего детородного органа: садится так близко, что локтем и бедром буквально прилипает к Сугуру. Расставляет ноги. Задумчиво постукивает рукой по колену Гето.

— Ничего нашего, — сопит тот, отодвигаясь к подлокотнику. — Только моё и твоё.

— Ты — моё, а я — твоё? — лениво тянет Годжо; он устал, ему лень слушать, думать и понимать, душа требует разврата, мокрых прядей чёрных волос на подушке.

— Ты — своё, — неожиданно поддерживает игру Сугуру. — Никакого моего и близко к твоему не будет.

Годжо сначала хмурится, запутавшись, а потом смеётся и щёлкает пальцами по кончику белого крысиного носа. Но там как будто бы переключатель — клац, и Гето снова раздражён и серьёзен. Он берёт свой бокал и пересаживается на диван напротив. Годжо, словно того и добивался, валится всеми двумя метрами на кожаную обивку, голову подпирает рукой, а ноги оставляет за противоположным подлокотником. На пол капает сицилийская слякоть.

— Сатору, — красавица отпивает из бокала, опустив глаза. В холле отеля освещение лучше, чем в подвале, и тёмные блёстки на веках Сугуру переливаются ярче. — Заканчивай этот цирк. Нам ещё работать вместе.

— Цирк? — переспрашивает Годжо, выгнув бровь.

Гето коротко и глухо кашляет, поперхнувшись вином.

— Да, все эти… — поджимает губы, чтобы казаться серьёзнее, — шутки про секс… Твоё «красавица»…

Наёмник опирается на локоть и протягивает другую руку в сторону Сугуру. Манит его пальцем. Тот недоверчиво наклоняется; кажется, и правда собирается перегнуться через столик. Когда лицо Гето оказывается достаточно близко, Сатору выпадом кобры подаётся вперёд и сжимает между большим и указательным холодную щёку. От неожиданности Сугуру округляет глаза и хлопает ресницами, как кукла.

— Правда же красавица, — мягко и задумчиво произносит Годжо, щипая упругую кожу. — Вон как глазки накрасил.

Информатор вырывается уже в следующую секунду. С негодованием поправляет волосы, ворот рубашки, набирает в грудь воздух, открывает рот. Сатору жмурится от улыбки.

— Чёрт с тобой, — вдруг вместо возмущений выдаёт Сугуру. Удивительно спокойно возвращает в руку бокал и делает маленький глоток. — Я отлично знаю, что спать ты со мной не будешь.

Голос Гето подрагивает, но не от волнения, а от дребезжания стали в нём. Чёрные глаза с прищуром смотрят на наёмника.

— И откуда же ты это знаешь? — кривляется Сатору, растягивая слова.

— Я всё о тебе знаю, — Сугуру отвечает так же холодно. — С кем ты флиртуешь, а с кем спишь. Когда хочешь развлечься, а когда позлить синьора Кенто. И по моим данным, раздражать людей тебе нравится даже больше, чем трахаться.

Годжо цепляется за соломинку:

— По твоим данным? Под подушкой папка с моим именем?

— Как и у любого, кто работает с информацией. Не наводить справки о Сатору Годжо — глупо и опасно. Но дело в том, что моя — толще любой другой.

— Толще, говоришь… — щерится Сатору с явным намёком. — Покажешь?

Гето краснеет смешным маленьким пятном на скуле, но взгляд больше не отводит.

— Прекрати.

Справа, за панорамным стеклом, ветер гудит в пустом бассейне. Женщина на ресепшене, чтобы не уснуть, смотрит какое-то шоу на итальянском. Мерные, убаюкивающие звуки. Годжо, потеряв запал, зевает.