— Объяснишь, значит? — Сатору выдыхает плотную струю дыма вверх, тут же жалеет об этом; жжением отзываются лёгкие и гланды. — Ты едешь с нами, красавица.

Если Годжо и следит за Сугуру, то самым краешком глаза. И то, не потому что интересно, а из-за того, что Кенто вернул очки — смотреть в них вперёд, на запутанный клубок ночных сицилийских улочек, слишком уныло. Почти нигде не горит свет. Переулок справа настолько узкий, что фонарь, тускло торчащий на стене одного дома, касается едва выступающего балкона напротив — он крошечный, на нём только бельё сушить.

Чёрная атласная крыса может нырнуть в подворотню и тут же потеряться. Годжо, как крючком, цепляет пальцем рукав его пиджака. Мысленно достаёт пистолет. Лучше сделать это несколько раз в голове, чтобы потом руки выхватили его автоматически.

Гето упрямо сводит брови, думает о чём-то своём. Кажется, не замечает ладони, поймавшей его за пиджак, и того, как внимательно Годжо оглядывает все подсвеченные углы развилки перед баром.

— Не упрямься, — Сатору продолжает придурковато тянуть слова, но невольно пропускает капельку стали в голос. — Переночуем в отеле неподалёку, а днём отведёшь нас к своим знакомым. Разве не хочешь провести со мной побольше времени?

За информатора поручился старик Фушигуро. Тот самый, который доверился горе-шпиону, рассказавшему про форсаж, устроенный Мегуми, и сканию r730 на военной базе. Рана, полученная там, заживёт на Сатору уже завтра, а вот повреждённое пулей выблядка самолюбие придётся выхаживать ещё долго. Поэтому Годжо не может позволить себе попасться в ещё одну ловушку, поэтому хочет, чтобы Сугуру тоже поехал по названному адресу. И если что, ответил своей красивой головой. В ней, кстати, до сих пор роятся мысли; это видно по опущенным тёмным ресницам и напряжённому изгибу бровей.

Гето явно сомневается.

Неужели парень решил, что слова Годжо — действительно вежливое предложение провести время вместе? Думает, что может сказать «нет»? Крутит в голове страстные ночные сцены, оценивая свою к ним готовность? Решает, отдавать Сатору розу или придержать для другого принца?

— Красавица, ты с нами, — Годжо приходится наклониться, чтобы прошептать это на ухо Сугуру. — Ломаться нельзя.

В атлас пиджака упирается дуло глока, который, слава всему римскому пантеону, вернули Маки и Нобара.

Если тот, сигонелльский, с белым горшком на голове — выблядок, то Гето Сугуру со всеми своими эпикурейскими пиджачками да штанишками — настоящая блядь. Он, не меняя выражения задумчивости на лице, скользит шёлком навстречу оружию, так, что бок пистолета проходит по животу. Отводит глок рукой. Замирает, словно сам только понял, что провернул. Моргает, как человек, резко выдернутый из сна. Годжо приятно: Сугуру точно воображал где, как, в каких позах и местах.

— Меня нельзя трогать.

Сатору знает, что это значит: Гето никому не подчиняется, но при этом находится под негласным протекторатом всех преступных группировок Сицилии. С ним не хотят иметь дел, но приходится. Бесятся оттого, сколько грязных тайн он разнюхивает, но не чинят расправу, потому что он в курсе секретов соседей и конкурентов. Гето помнит номер ячейки на вокзале, куда барыга из Аволы спрятал сбережения сторчавшегося бизнесмена. Но он же — вездесущий Сугуру — держит в голове информацию о том, что поставщик того самого барыги когда-то обчистил небольшой склад калабрийского наркокартеля Сукуны. Гето нельзя угрожать, потому что никто не знает, что и кому он может рассказать.

Но Сатору раздражает эта сицилийская эпидемия проказы — никого нельзя трогать. Дона защищает его омерта, маленькая хозяйка казино выворачивается из рук и бьёт каблуком по затылку, а информатор обходит пистолет, словно протянутую листовку.

— Расскажешь это местным, — Годжо убирает пушку, стрелять он передумал, а целиться просто так — невежливо. — Если чтобы побыстрее здесь закончить, придётся перетрогать всех, кого нельзя — я этим займусь.

Перед Гето как будто бы красная лента или толстое стекло с приклеенной к нему надписью «руки прочь!». Годжо не уверен, что формулировка такая, он давненько не был в музеях и галереях. Но сейчас рядом с ним явно произведение искусства. Досадливо морщит лицо и совершено не знает, как относиться к прозвучавшим словам. Наверно гадает: ему угрожают или снова пристают?

Годжо собирается сжать острый кончик носа в «сливе», чтобы развенчать сомнения. Фокус знакомый и отлично действует на сицилийских неприкасаемых-тире-прокажённых.

Но чёрная крыса опять выполняет свой странный финт. Вместо того, чтобы попятиться, подаётся навстречу руке и обтекает её, будто вода камешек на пути течения. Это навевает Сатору смутные воспоминания, и чтобы разобраться с ними — только ради этого, никаких драк! — он с разворота целит правой рукой в скулу Гето. Тот уходит вниз, легко сгибая колени. Подхватывает пролетающее над головой предплечье. Ловит его и прижимает к груди. Виснет на нём, как на канате. И сразу тянет назад, видимо, решив зафиксировать руку за спиной Годжо и согнуть его пополам. Сатору не так прост. Он выше, крупнее и сильнее Гето. И пока тот пытается отвести руку, зажав её сгибами своих острых локтей, Годжо делает вид, что поддаётся. И вдруг напрягается, резким рывком качает предплечье в сторону. Вместе с повисшим на нём Сугуру. Атласная спина бьётся о стену рядом с дверью. Но крыска не теряет концентрации, пытается подобраться к шее Сатору, чтобы вернуть ночной должок — придушить и лишить сознания. Драка быстро превращается в возню. Годжо устал и не хочет никого бить, Гето — блядская балерина, которая кружится и тонкой сосенкой припадает к земле. В итоге двое просто хватают другу друга за воротники — вышивка на шёлковом и пыль с кровью на голубом рубашечном — и рычат, заглушая треск ниток.

— Вас вообще нельзя оставлять вдвоём? — Нанами стоит в узком переулке, скрестив руки на груди. Сатору видит это периферическим зрением, потому что не сводит глаз с чёрных узких прорезей на белом лице Сугуру.

— Годжо, — говорит Кенто по слогам. Их всего два, но кажется, что десять, с таким чувством Нанами растягивает каждый. Он ненавидит всё, что начинается на «го» и заканчивается на «джо». Ненавидит даже созвучные слова: никогда не поедет в Комбоджо; не будет злиться, если в будущем сын невзлюбит сольфеджио; и, увидев на витрине банджо, обязательно перекрестится. Сатору Годжо — геноцид нейронных связей Нанами Кенто.

— Я убеждаю его ехать с нами, — не отрываясь от битвы взглядов, шипит тот самый геноцид. — Ещё чуть-чуть…

— Синьор Сугуру, не могли бы вы, пожалуйста, переночевать с нами в одном отеле и завтра сопроводить нас? Мы обеспечим безопасность и конфиденциальность.

— Договорились, синьор Кенто, — поворачивая патлатую голову и очаровательно улыбаясь, отвечает крысёныш.

— Годжо, — это на языке взбешённого Нанами может означать всё что угодно, но обязательно со словом «блять». Сейчас, скорее всего: «отпусти, блять, немедленно». Сатору слушается. Очевидно, что красавица за что-то успела его невзлюбить и назло ведёт себя так покорно с Кенто. Взять, например, эту милую улыбку — брови подлетают вверх, складываются домиком, а глаза сужаются до сплошных чёрных росчерков ресниц. Её Годжо не видел ни разу до этого.

Сатору искренне недоумевает, теряясь в догадках, чем же он мог не угодить Гето и почему ему так не улыбаются. Сугуру идёт к Нанами, и терзаемый сомнениями Годжо отвешивает удар по тощей шёлковой заднице, показавшейся впереди.

— Идиот.

— Нет. Все знают: я — гений.

— Хватит, — вмешивается Кенто. — Машина в квартале отсюда. Я предупредил дона и забронировал отель недалеко. Синьор Сугуру, на какое время нам рассчитывать?

— Завтра после двенадцати.

— Чудесно, — Годжо засовывает руки в карманы и широкими шагами догоняет Нанами и Гето. — Ещё много времени, поэтому давайте придумаем, чем его занять. Сыграем в бутылочку? Правда или действие? Я загадываю первым. Действие для Сугуру: улыбнись мне, красавица.