Маленький повод для радости среди ада кромешного.

Ещё один: в помещении никого нет. Вокруг абсолютная тишина. Так не бывает, если рядом дремлет какой-нибудь амбал. Но глаза Годжо решает пока не открывать. Вдруг ему в лицо смотрит объектив камеры, передающей картинку прямо на монитор, перед которым сидит Сукуна.

Омрачает положение то, что руки крепко зафиксированы за спиной, а щиколотки привязаны к ножкам стула. Хотя… Сатору проверяет, что по мнению его похитителей «крепко».

Способ выбран настолько странный, что Годжо готов снова поверить в сицилийскую удачу — он очнулся именно тогда, когда присматривающему за ним головорезу смертельно приспичило в туалет. Может, бедолага вчера наелся устриц, которых хранили не в морской, а просто в подсоленной воде; может, перепутал ликёр с абсентом; или запил молоком пасту с анчоусами. Чтобы оставить пленника, обездвиженного таким образом, одного, должна быть очень веская причина. Вспомнив Сигонеллу, Сатору внутренне смеётся: пожалуй, всё куда проще — его всё-таки накачали чем-то, он пробыл в отключке ночь и утро, а сейчас полдень, время сиесты. Охрана пьёт вино.

С наручниками, которые болтаются на запястьях, Годжо разбирается в два счёта. Выуживает из заднего кармана брюк спичечный коробок. Уверяет себя в том, что хранит его там именно для таких случаев, а не потому что забыл вытащить, когда купил новую зажигалку. Достаёт спичку. Раненые пальцы отлично справляются, хоть жилы на запястьях и тянет от амплитудных движений. Дальше в ход идёт схема, которую хорошие американские мальчики-кадеты учат ещё в средней школе: a) помолиться, чтобы это оказались простенькие наручники БОС-1; b) обрадоваться до скулежа, что это правда они; c) засунуть конец спички в замочную скважину, сжать один из браслетов, протолкнуть «отмычку», услышать тихий щелчок и почувствовать вкус свободы.

Годжо не спешит сбрасывать с себя наручники и прощаться с верёвками на ногах. Освободиться при желании может каждый дурак, а вот придумать, что делать с этим дальше — куда сложнее. Вот теперь самое время открывать глаза.

Никакой камеры нет. Обстановка типичная настолько, что сводит зубы. Сатору рассчитывал увидеть перед собой операционный стол, щедро политый кровью. Или хотя бы металлические прутья решётки впереди, которые объясняют безнадёжно устаревшие наручники и хлипкий стул. Но перед глазами Сатору обычная комната. Чулан, где в самый раз запирать провинившихся детишек, но никак не профессиональных наёмников. Дверь деревянная — на один удар ноги. Под потолком дурацкая лампочка, привлекающая к себе мух-самоубийц так же, как бандитов манит награда за Годжо.

Сатору с трудом подавляет зевок.

Но он умён. Знает, что нельзя расслабляться. За дверью может ждать Сукуна собственной персоной. Он может дать своей жертве надежду на побег, чтобы потом с особым удовольствием садиста отобрать её выстрелом в голову. Говорят, мясо животных сочнее, если они умирают моментально, без агонии и мучений. Может, с кожей то же самое? Если Сатору будет окрылён возможностью сбежать, обивка для кресла из него выйдет мягче. Сатору сглатывает от отвращения. Нет, ему даже нравится, когда сидят на его лице (воспоминание о девушке за баром отдаёт внезапным теплом в паху), но это явно не относится к безумному наркобарону и его фетишу на мебель из человеческой кожи.

Годжо нужен план. Простой и гениальный, такой, который сработает даже в ёбаной Сицилии, где всё почему-то переворачивается с ног на голову.

Достаточно. Хватит. Годжо должен вернуть своё доброе имя и сделать всё красиво. Пусть то, как он выберется из ловушки Двуликого, занесут в учебники начинающих убийц. Больше никаких бесполых выблядков, свиней с пистолетами и маленьких безумных хозяек казино. Только брутальные самцы, тестостерон и хитрые планы. Например, такие: ослабить верёвки на ногах, дождаться, пока в чулан кто-нибудь зайдёт, узнать необходимый минимум информации, задушить наручниками, забрать оружие и сбежать. Просто, гениально, работает как часы.

Волокна верёвки режут ладони, но поддаются усилиям. Тот, кто вязал узлы, явно халтурил. Сатору разбирается с ними механически, прокручивая в голове свой план снова и снова. Самое главное в нём — приманить надзирателя как можно ближе, чтобы ненароком не запутаться в упавших на пол верёвках. Но даже если в лучших сицилийских традициях всё пойдёт не так, ничего страшного. И с привязанным к ногам стулом Сатору лучше любого, кого могли приставить к нему в качестве охраны. Явись сюда сам Сукуна в компании своих прихвостней, Годжо уклонится от пары выстрелов и доберётся до одного из ублюдков, чтобы забрать оружие в рукопашном бою. В этой маленькой комнатке всё равно не поместится больше трёх человек, а когда на звуки стрельбы сбегутся остальные — Сатору уже будет вооружён до зубов.

Опыт подсказывает Годжо, что всё пройдёт отлично. Но тихий внутренний голос лепечет на итальянском, что площади кожи двухметрового человека хватит на неплохую тахту. Сатору отмахивается от него и, заведя руки за спинку стула, сжимает в них наручники.

Долго ждать не приходится. Дверные петли пронзительно скрипят, и в комнату входит тот самый надзиратель.

«Твою ж мать», — думает Годжо. Чью именно, он не знает: свою собственную, которая живёт в маленьком Линде и не подозревает, каким болваном вырос её сын; мать Сукуны — она виновата больше всех, ей стоило вовремя заметить, что отпрыск потрошит плюшевых зайцев; или мать того самого, вошедшего, которая на кой-то чёрт родила его мужиком.

Света лампочки под потолком издевательски мало, но и тёмных очков на Сатору больше нет. Он видит длинные чёрные волосы, высокий ворот водолазки, нити вышивки на широких лацканах пиджака, складывающиеся в журавлей и цветы сливы, брюки — их шёлк такой тонкий, что кажется влажным. Он обтекает худые ноги поблёскивающими волнами. И теперь Годжо знает маленький секрет: под всеми этими сибаритскими шмотками — крепкий торс, дорожка волос от паха к пупку и член. Та девушка за баром на деле — удивительно смазливый парень. И на эту маленькую деталь Сатору готов закрыть глаза — он поминает мать ублюдка, потому что тот какого-то хрена стоит перед ним сейчас, а значит, связан с Сукуной.

— Привет, красавица, — Годжо улыбается и подмигивает юноше.

— Уже очнулся? — тот прислоняется к стене у двери и складывает руки на груди. — Прости, мне пришлось тебя вырубить.

Хриплые нотки в расслабленном голосе режут слух. Годжо — он всё ещё в опасности и отлично это понимает — засматривается на своего надзирателя, будто сопливая девчонка на вампира. Ну нельзя быть таким красивым! Сатору запрещает. Во-первых, он не хочет делиться своим местом на пьедестале красавчиков, во-вторых, сомневается, что сможет проломить череп настолько идеальному существу.

— Раз уж ты раскаиваешься, то, может, освободишь меня и проводишь до дома? — попытка не пытка; пытки будут потом, если Сатору так и не придумает, что делать с этим ослепительным великолепием.

Парень медленно проводит рукой по шее, путаясь пальцами в чёрных волосах. Ах, если бы не Сукуна поблизости — можно было бы расслабиться и представить, что это стриптиз.

— Он попросил подержать тебя здесь, — похититель пожимает плечами, будто оправдывается. — Ты натворил дел.

Не стоило и рассчитывать на другой ответ. После того, как Годжо засветился на военной базе рядом с Мегуми, Сукуна не отпустит его, пока не выяснит все подробности визита. Сатору мысленно прощается с лисьей мордашкой парня — придётся приводить в действие первоначальный план. Но Годжо не может отказать себе в маленькой шалости.

— Только подержать? Как насчёт развлечений, красавица? Они входят в мою путёвку?

— Неужели до сих пор не заметил, что я не «красавица»? — тонкие брови вопросительно приподнимаются.

— Тц, — прищёлкивает языком Годжо. — Ещё толком не познакомились, а ты уже напрашиваешься на комплименты. Но я не против: ты — настоящая красавица, котёнок.

Парень закатывает глаза. Они у него накрашены и в свете одинокой лампы накаливания под потолком кажутся ещё чернее, чем волосы. Он весь градация чёрного: сероватый костюм, графитовая водолазка, тёмные волосы, на лице два уголька — это тени, ресницы, радужка и зрачок сливаются в единое целое. А ещё ненормально белая кожа. Сатору хочется, чтобы кровь тоже оказалась чёрной, потекла изо рта, заливая губы, разводами осталась на висках и высоких скулах. Это действует аура Сукуны: Годжо становится больным извращенцем, он думает о том, что застывшая фарфоровая статуэтка в чёрной вязкой луже будет выглядеть безумно сексуально.