На второй вечер, официальный, разрешенный секретариатом Союза писателей, состоявшийся в Центральном доме литераторов 26 декабря 1962 г. (его, правда, не раз переносили, и, вообще, речь шла о том, состоится ли он), Ариадна Сергеевна не пошла, сославшись на болезнь, а на самом деле, видимо, боясь услышать что-нибудь фальшивое «в потоке приветствий» (см. ее впечатления от вечера в Литературном музее) либо опасаясь какого-либо инцидента. Но все прошло благополучно. Было много выступивших. Потом она благодарила П. Антокольского: «Все в восторге от Вашего и Эренбургова выступления. “Восторг” не то слово – люди плакали»[17].

Письма Ариадны Сергеевны читаются с большим интересом. По сути, они представляют собой либо попытки литературоведческих изысканий (хотя текстологом она не была), либо мини-очерки со сценками из жизни обитателей Тарусы, часто ироничные. Надо сказать, что и себя Ариадна Сергеевна не щадила: относилась к собственной персоне с юмором, часто даже с сарказмом, как правило, была недовольна собой. Она, за плечами которой был большой, многотрудный, полный страданий и жизненных потерь, путь, не любила неискренности, показной «светскости», поэтому избегала некоторых тарусских так называемых «салонов», где все подчинено моде. Так, она не посещала «салон» Н.Я. Мандельштам, перестала бывать и у Оттенов, с которыми, впрочем, поддерживала дружеские отношения. Возможно, не во всем и не всегда Ариадна Сергеевна была права. Иногда она ворчала, без веских оснований, в сердцах, могла высказаться весьма резко и обидно. Но это, как правило, были всего лишь взрывы эмоций, не сказывающиеся на ее отношении к людям, сиюминутные порывы ее нелегкого характера. Как подтверждение этому, вспоминается случай с Семеном Островским, студентом-филологом Киевского университета, который по собственной инициативе и, главное, без согласования с Ариадной Сергеевной установил памятный камень на месте, «где хотела бы лежать» Марина Цветаева. Узнав об этом, А.С. Эфрон (она и А.А. Шкодина отдыхали в Латвии) дала срочную телеграмму в Тарусу с требованием убрать злополучный камень. А потом жалела о своем скоропалительном решении: «…Островский чудесный мальчик, вполне, весь, с головы до ног входящий в цветаевскую формулу “любовь есть действие”, мне думается, что, когда соберем мнения всех членов комиссии по поводу его великолепной романтической затеи, надо будет написать ему от имени комиссии премудрое письмо, т. е. суметь и осудить необдуманность затеи, и… поблагодарить его за нее. Мальчишка совершенно нищий, в обтрепанных штанцах, всё сделал сам, голыми руками, – на стипендию – да тут не в деньгах дело! – писала она В.Н. Орлову 15 августа 1962 г. – Сумел убедить исполком, сумел от директора каменоломни получить глыбу и транспорт, нашел каменотесов – всё в течение недели, под проливным дождем, движимый единственным стремлением выполнить волю… И мне, дочери, пришлось бороться с ним и побороть его. Всё это ужасно. Трудно рассудку перебарывать душу…»[18].

Ариадна Сергеевна любила Тарусу и большую часть года жила там вместе со своей подругой Адой Александровной Шкодиной и любимой кошкой Шушкой, о которой восторженно писала почти в каждом письме. В фокусе ее восприятия также всегда обожаемая ею Таруса. Впечатления от ее красот часто становятся предметом описаний в посланиях к Анне Саакянц. Дом ее всегда открыт для друзей. Она приглашала к себе молодежь: Анну Саакянц, Елену Коркину, Ирину Емельянову, Инну Малинкович с подругой. Бывали у нее и Вероника Швейцер, и Юлия Живова, и Владимир Сосинский с семьей, и Анастасия Ивановна Цветаева с внучкой Ритой, и многие-многие другие – «родственники и не-родственники, знакомые свои и знакомые своих знакомых», школьники и студенты, интересующиеся творчеством Марины Цветаевой. Она притягивала к себе людей. Об этом сохранилось и свидетельство ее тарусской соседки Татьяны Щербаковой: «Приветливая, обаятельная, иногда загадочная, закрытая, постоянно занятая работой. <…> Она легко завоевывала симпатии и желание общаться самых разных людей – будь то знаменитый скульптор Бондаренко или девушка-почтальон, приносившая ей многочисленную корреспонденцию. <…> Она была очень сильным человеком. Удивительное дело: жизненные трудности не убавляли ее способности радоваться, шутить, помнить хорошее…»[19]

А. Эфрон была в курсе литературных дел, следила за публикациями в толстых журналах, газетах, за появлением новых изданий. Ею велась и обширная переписка с писателями (П.Г. Антокольским, Э.Г. Казакевичем, И.Г. Эренбургом и др.), поэтому в письмах представлен и литературный фон «оттепельных» времен. Так, она тяжело переживала события с Пастернаком, возмущалась «Новым миром», отказавшимся печатать «Синюю тетрадь» Казакевича, осудила высокомерное и развязное отношение того же журнала к Паустовскому и отказ публиковать его повесть «Время больших ожиданий», высказала свое мнение о произведениях авторов «Тарусских страниц» (Казакова, Корнилова и т. д.). Даже с А.И. Солженицыным «обменялась нотами», как она писала, по поводу «штанов Ивана Денисовича» (с ее точки зрения, там были неточности описания лагерной жизни) и т. д.

Восхищает эрудиция Ариадны Сергеевны. Прекрасное знание литературы отражено в ее письмах образными выражениями, цитатами из русской и зарубежной классики, Библии, фольклора. Она часто дает своему «соредактору» точный адрес источника, где можно найти сведения для комментирования той или иной строки произведения Цветаевой.

Ариадна Эфрон часто делает отсылки к героям цветаевских произведений и реальным лицам, встречавшимся в жизни матери. Например, она вспоминает о первой неудачной попытке знакомства Марины с князем Сергеем Волконским, рассказывает о переписанной ею «одним махом» поэме «С моря», подаренной Владимиру Сосинскому «за действенность и неутомимость в дружбе» (он вызвал на дуэль Юрия Терапиано, защищавшего Владимира Злобина, который в непозволительном тоне высказался о цветаевской «Поэме Горы»), уточняет, сколько раз Цветаева встречалась с Александром Блоком, упоминает письмо (то самое – о «предках») Веры Меркурьевой, на которое Цветаева дала яростную отповедь. И многое другое.

Ариадна Сергеевна никогда не стремилась стать знаменитой за счет матери, не нажила себе богатств на цветаевском наследии (а по сути, наследстве). Она не покупала шуб и драгоценностей. «И то, что я делаю, я делаю не для себя <…>, на этом я не зарабатываю ни славы, ни денег, ибо делаю это для всех и для будущего; и делаю это в память и во славу мамы, и как искупление всех своих дочерних промахов и невниманий, хотя, по правде, не была я уж такой плохой дочерью; просто в какие-то недолгие годы юности была недостаточно взросла, чтобы понимать; а любить – всегда умела»[20]. А. Эфрон отдала в Архив (ЦГАЛИ) все материалы М.И. Цветаевой бескорыстно, хотя многие подбивали ее продать их. На жизнь она зарабатывала многочисленными переводами (в декабря 1962 г. ее приняли членом в секцию переводчиков СП ССР), часто изнурительными, ухудшающими ее и без того подорванное здоровье. На кооперативную квартиру первый взнос ей помогли собрать друзья, а кроме того, она взяла в Литфонде ссуду – возвратную, – которую выплачивала из своих гонораров за переведенных французов, вьетнамцев, испанцев и многочисленных представителей других стран и народов.

Долг свой перед матерью дочь выполнила сторицей, и не только перед матерью, но и перед русским читателем (по сути, Ариадна Сергеевна совершила гражданский подвиг). Она сделала всё, чтобы вернуть имя крупнейшего поэта современности Марины Цветаевой великой русской литературе.

Милая Анна Александровна, рада была получить Вашу весточку, так как сама я долго еще не раскачалась бы. Рада, что Вы – «со»-редактор[21].