Фамилии Молчановой и Тихомирова[122] ничего мне не говорят, с Сеземанами[123] – сыном и с Эйснером[124] знакома, но с последним не встречалась здесь ни разу, а с первыми вижусь очень редко и очень случайно. Маминого портрета в Париже – до 37-го года никто не писал, с 37-го по 39-й – не знаю, не слыхала[125]. Единственный портрет – карандашная зарисовка, которую я Вам показывала, – художник Билис[126] (он же мужчина, а не женщина). Дореволюционные портреты были. Тут, в Тарусе, у меня есть скульптурный бюст[127] мамы лет 22-х, работы Надежды Крандиевской – гипсовая копия мраморного, который находится у нее. Есть ранний портрет Натана Альтмана[128], которого – ни Альтмана, ни портрета не видела. Есть, опять же ранний, силуэт – работа действительно художницы[129], а не художника – у меня есть снимочек. Жаль, что взяли для книжки портрет в клетчатом платье, т. к. это (то, что было у Крученых[130]) переснимок с переснимка, появлявшегося в печати и плохо отретушированного, сходство там было очень искажено, воображаю, что дала вторичная – гослитовская – ретушь! Орлову еще не написала, и правда – то рука, то нога… а главное – пороху нет писать ему, а надо. Вы тогда написали, что он просил мне переслать статью уже после замечаний (?) исправлений (?) главной редакции, и я все чего-то ждала, а теперь плохо соображаю – получила ли я ее в первозданном виде (статью), или уже во второй инстанции, и вообще – получила ли? Мы там чего-то стали врать и заврались. Т. е. я – завралась. А в чем – сама не знаю. Не только руки-ноги, но и голова «отказывает». «Лестницу»[131] и «Лебединый стан» я, действительно обещала, но выполню ли – еще посмотрю. (Это – перечитывая Ваше предыдущее письмо, на которое телеграфно отвечать не хочется.) Ибо я с легкостью необычайной могу выполнить не обещанное и не выполнить обещанного (Вас это не касается). В Москву меня совершенно не тянет. Я ужасно устала – очухаюсь, тогда соберусь. А Вы приезжайте ко мне сюда[132], числах в 15-х – 20-х, или еще ближе к концу месяца (в общем, чем теплее и солнечнее – тем лучше) – если можете взять отпуск в это время и нет других планов. В любое время после 15-го. Напишите, что об этом думаете, я Вам расскажу, как до нас добраться. Если сумеете совместить отпуск с хорошей погодой, будет просто гениально. Таруса очень хороша до дачников. А.А. приехала, входит в тарусскую колею. Шлет Вам привет. Целую Вас. 20 1 мая 1961 г[133] Милая Анечка, я очень огорчена тем, что, получив мою дурацкую и невнятную весточку, Вы уже, очевидно, предприняли какие-то шаги в Восточной редакции. Напрасно. Я отказалась от переводов Тагора не из-за занятости, а потому, что они у меня не получаются. Оттого, что я сейчас располагаю свободным временем, дело, по-моему, не меняется. И тогда, когда я делаю переводы, лежащие у Вас в столе в той маленькой книжечке, у меня было достаточно времени, однако они, по общему мнению, вышли дерьмовые. Значит, не во времени дело. Если Вам любопытно, посмотрите у Ярославцева[134] стенограмму обсуждения моих тагоровских переводов – и тон их и сущность скажут Вам больше, чем мой эпистолярный лепет. Сашка Горбовский[135] просто небольшой подлец и как таковой для меня не в счет, но с мнением других я обязана считаться – хотя бы внешне! Я не собираюсь пользоваться отчаянным положением второго тома, Шервинского[136], Ярославцева и еще какой-то дамы, чтобы ввинтиться в эту редакцию; не собираюсь латать дыры, оставленные Ахматовой[137] и Тушновой[138]; найдутся и без меня охотники. Стара я, чтобы себя ломать – и так вся переломленная. К тому же только что отработала 4 месяца без перерыва по 14 часов ежедневно – единственный отдых был – считка с Вами маминой книжечки. Я устала и еле дышу, и мне также мало дела до Тагора, как и ему до меня. Пусть другие причесывают ему бороду на русский лад – желаю им успеха.
Отдышусь, «доведу до ума» злополучную Лопу, а там видно будет – или не будет. В Москву я в ближайшее время не поеду и заботиться о хлебе насущном не буду – Бог подаст, а не подаст – значит его и вправду нет. Очень жду Вас в Тарусу – об этом писала Вам и жду Вашего ответа. Будем вместе соображать, где было «ихнее гнездо хлыстовское»[139] по указанным мамой приметам, часть которых сохранилась и по сей день. Есть к Вам одна наглая просьба: если не очень трудно, перешлите одного пресловутого Тагора по адресу: Москва Г-69, Мерзляковский переулок 16, квартира 27. Елизавете Яковлевне Эфрон. Это старшая сестра моего отца, мама называла ее «солнцем нашей семьи». Если хотите взглянуть на это солнце, пока не закатилось, и пока оно – (ей много лет), то зайдите, предварительно позвонив (К 5-59-94) <и> объяснив, что Вы несете книжечку по моей просьбе, Вы увидите женщину, которая сохранила мамин архив, и конуру, в которой мама жила с Муром вдвоем после нашего с отцом ареста. Это темная прихожая перед теткиной комнатой. Взглянув – Вы еще что-то поймете в маминой жизни. И в моей, может быть. Ибо это и моя конура. Тете я посылаю открыточку, что Вы или пришлете книжечку или занесете. Приехать сюда можно после 15 мая, в любое время между 15–31, только предупредите. Не только можно, но и нужно. (Приехать.) Целую Вас, спасибо за всё. Мой адрес: не «Таруса 1 Дачная» и т. д. а Таруса 1-я Дачная ул. Дачных ул. у нас три – из них моя – первая! 21 15 мая 1961 г.[140] Милая Анечка, я в таком обалдении, что не помню, написала ли Вам в ответ на Твардовского, или, мысленно поговорив, на этом успокоилась? Так или иначе, все получила, за все спасибо. Твардовский очень хорош – не ожидала – а относительно Андрюши Вознесенского просто пришла в восторг – то самое[141]. Только почему он не понял, что у беременной под шалью?[142] Хорошо хоть не усомнился в поэмах. А что дальше слышно? Может быть, к концу месяца приеду на коротко в Москву, может быть, и нет, а Вас ждем в начале июня, надеюсь, что ничего не помешает. Сейчас дожди, соловьи, черемуха. Обнимаю Вас. 22 16 мая 1961 г.[143] Милая Анечка, только вчера отправила Вам какую-то сомнительную открытку – то ли писала Вам, то ли не писала в ответ на рецензию Твардовского[144] – плодом этих горестных раздумий и явилась открытка, а сегодня получила следующую Вашу весточку, и опять надо утомленному лентяю браться за перо. Чем мне за семь верст киселя хлебать – учитывая, что опять дождик – до почты, где прямая связь с Москвой только что-то около двух неудобнейших часов в сутки, а остальное время надо пытаться «связаться» через Калугу, может быть, проще будет Вам послать мне телеграмму? Хорошо было бы, чтобы Вы ее дали, узнав у Орла, до какого числа он будет в Москве и вообще желает ли меня лицезреть в этот заезд. Он мне писал, что будет в Москве в июне. Отменяет ли его майский – возможно, скоропалительный заезд в Москву июньскую поездку? Мне ведь отсюда выбраться не так быстро, и нужно было приехать ближе к концу месяца, и если Орлов приедет на 2–3 дня, мы рискуем с ним разминуться. А вообще-то я, конечно, рада буду его повидать, он много сделал для маминой книжки и многое принял близко к сердцу, что не так-то часто встречается у людей пожилых и многоопытных! вернутьсяМолчанов, Тихомиров – лица неустановленные. вернутьсяАлексей Васильевич Сеземан (1916–1989) – старший сын Антонины (Нины) Николаевны Клепининой (урожд. Насоновой, в первом браке Сеземан; 1894–1941) и Василия Эмильевича Сеземана (1884–1963) – российского, литовского философа, арестован (реабилитирован в 1958 г.). Сеземан Дмитрий Васильевич (1922–2010) – ее младший сын, переводчик, литературовед, писатель. Эмигрировал во Францию. Приемный отец – историк, журналист Николай Андреевич Клепинин (1899–1941), соратник С. Я. Эфрона по конспиративной работе в НКВД. Алексей Сеземан работал в «Revue de Moscоu» одновременно с А. Эфрон. Был арестован в 1938 г., отбывал наказание в Коми АССР, освободился весной 1943 г. В 1957 г. реабилитирован. Автор воспоминаний «Посвящается Марине Цветаевой» (Москва, 1991). В 1948 г. А. Эфрон писала Л. Бать из Рязани: «Алешу, пожалуйста, не целуй и не благодари – мне вообще не хочется, чтобы он знал обо мне что бы то ни было» (НД. С. 128). Дмитрий Сеземан оставил весьма некомплиментарные воспоминания о пребывании семьи Клепининых и Цветаевых-Эфрон в Болшево (Сеземан Д. На болшевской даче. Из воспоминаний. – Болшево. С. 244–251). вернутьсяАлексей Владимирович Эйснер (1905–1984) – поэт, переводчик, прозаик. Дружил С. Я. Эфроном. Цветаева познакомилась с ним в 1932 г., и он ей «решительно нравился» (из письма к А. А. Тесковой от 8 апреля 1932 г.). Участник Испанской войны 1936–1939 гг., был бойцом 12-й Интернациональной бригады, адъютантом ее командира Матэ Залки – генерала Лукача. Сотрудник советской разведки. В 1940 г. вернулся в СССР, был арестован. В 1956 г. реабилитирован. Занимался переводами, журналистикой. Автор воспоминаний о Цветаевой «Она многое понимала лучше нас…» (ГЭ. С. 202–212). Сохранилось письмо Цветаевой к А. Эйснеру от 3–4 октября 1934 г., в котором она отвечала на его упрек в том, что не откликнулась на подвиг участников героической экспедиции парохода «Челюскин». «А теперь я написала Челюскинцев, не я написала, сами написались, и посвящала их – возвращала их – Вам» (Письма 1933–1936. С. 297). вернутьсяОдин из последних известных портретов М. Цветаевой (Кламар, 1931 г.) принадлежит художнику Георгию Калистратовичу Артемову (1892–1965). Он и его жена, художница Лидия Андреевна Никанорова (1895–1938), были соседями Марины Цветаевой по дому в Кламаре. Второй портрет (1933 г., акварель) Цветаевой принадлежит кисти русского художника, живописца и скульптора Бориса Федоровича Шаляпина (1904–1979), старшего сына Федора Ивановича Шаляпина и его жены Илоны Игнатьевны Шаляпиной-Торнаги. Находится в Художественном музее Тарусы. Еще один прижизненный портрет (картон, масло) Цветаевой – работы Николая Дмитриевича Милиоти (1874–1962) – приписывается парижскому периоду ее жизни. Относительно датировки этого портрета существуют разные версии. На портрете из коллекции семьи Милиоти, который экспонировался в Москве в 2020 г. на выставке «Неизвестный Николай Миллиоти» (<emphasis>так!</emphasis> – 2 «л») в Доме русского зарубежья, на выставочной табличке указан год и место создания – 30-е годы, Париж (на самой картине дата плохо читается). Однако никаких упоминаний о встрече Цветаевой и Милиоти во Франции найти не удалось (см. также настоящее письмо А. С. Эфрон). Существует и другая версия, подтверждением которой служат некоторые косвенные факты. Поэт и художник могли видеться в Берлине во Дворце искусств, одним из членов Совета которого был Н. Д. Милиоти (жил в Берлине с 1921 г., в ноябре 1923 г. переехал в Париж). Цветаева находилась в Берлине с 15 мая по 31 июля 1922 г. 19 мая 1922 г. она читала в Доме искусств свои стихи и стихи Маяковского (<emphasis>С97</emphasis>. С. 301). Так что можно предположить, что тогда в Берлине в 1922 г. и был создан портрет Цветаевой. Об этом портрете из собрания Е. Ю. Милиоти есть упоминание в статье «Неизвестный Николай Милиоти» Саратовского государственного художественного музея имени А. Н. Радищева, где 1922 г. указывается как дата его создания. https://radmuseumart.ru/projects/multicollection/Millioti/detail.html вернутьсяАарон (Арон) Львович Билис (1893–1971) – художник. Автор более чем 2000 портретов знаменитых людей своего времени (см., например: Фотолетопись. С. 231–233)). Карандашный портрет Марины Цветаевой выполнен в 1931 г. На листе рукой Цветаевой надпись: «Теперь уже нельзя сказать: “Нам остается только имя!” Аарону Львовичу Билису – на память о тяжком (для него!) сеансе (“смейтесь!”, “смейтесь же!”). Вечер 30-го мая 1931 г. Париж. Марина Цветаева» (Русские портреты Аарона Билиса / Под общ. ред. Л. Мнухина, в сотрудничестве с Н. Будускье-Билис и М. Кастельну. – Дом-музей М. И. Цветаевой в Болшеве (Королев), Дом-музей Марины Цветаевой (Москва), 2017. С. 69. По воспоминаниям внучки художника Надин Будускье-Билис, дед рисовал портреты за один сеанс, в течение 2–3 часов, затем делал с них репродукции и приносил своим моделям с просьбой надписать. Поэтому почти на всех портретах имеются автографы портретируемых. вернутьсяВ 1915 г. Надежда Васильевна Крандиевская (1891–1963) выполнила скульптурный портрет М. Цветаевой (в трех вариантах: в мраморе, бронзе и цветной керамике). Мраморный вариант находится в Архангельском областном музее (сведения Л. Мнухина), керамический – в Государственном литературном музее (филиал «Дом Брюсова»). О бронзовом портрете сведений найти не удалось. Крандиевская дружила с Мариной Цветаевой, часто бывала в кружке сестры ее мужа – Елизаветы Яковлевны Эфрон (Лили). вернутьсяНатан Исаевич Альтман (1889–1970) – живописец, художник-авангардист (кубист), скульптор и театральный художник, заслуженный художник РСФСР (1968), мастер портрета. Широко известен созданный им портрет Анны Ахматовой (1914 г.). Портретов М. И. Цветаевой он не писал. вернутьсяЕлизавета Сергеевна Кругликова (1865–1941) – художница, график, мастер эстампа и силуэта, педагог. Создала галерею силуэтных портретов современников, среди них есть и М. Цветаева (1922 г.). вернутьсяАлексей Елисеевич Крученых (1886–1968) – поэт-футурист, художник, издатель, коллекционер. Собирал материалы о знаменитых поэтах, художниках, актерах. В его коллекции содержится около 800 листов документов (рукописей, фотографий, текстов стихов и прозы), посвященных творчеству М. И. Цветаевой. С 1930-х гг. Крученых начал передавать материалы своей коллекции в Литературный музей и ЦГАЛИ (ныне РГАЛИ). Но он приобретал книги не только для собирательства, но и на продажу – начиная с середины 1930-х гг. это был основной источник его существования. вернуться«Лестница» (1926) – опубликована в журнале «Воля России» (Прага. 1926. № 11, под заглавием «Поэма лестницы»). вернутьсяВ воспоминаниях («И берег милый для меня») Татьяна Щербакова, жена режиссера Юрия Щербакова (см. о нем. коммент. 10 к письму 54 от 15 ноября 1962 г.) и соседка А. Эфрон, описывала ее тарусский домик и его обитателей: «Срубленный из тонких осиновых бревен, он выглядел очень скромно. Три ступеньки, маленькое крылечко, крохотные сени – и вы попадаете в первую половину дома. Кушетка, столик, печка с плитой – это была и кухня, и комната Ады Александровны. Разгорожен дом дощатой стенкой, не доходящей до потолка, и холщовой занавеской, вышитой крестом. Вторая половина состояла из проходной столовой и угла, где была комната Ариадны Сергеевны. Комната была и спальней, и рабочим кабинетом. Стол у окна, кушетка, несколько стульев, шкафчик, тумбочка. В этой комнате была дверь на маленькую террасу. Наверху, куда вела наружная лестница, была еще мансардная холодная комната для приезжающих, для гостей. Это описание не передает ощущения целесообразности, порядка и, главное, уюта и теплоты, которые были в доме. Не сразу можно определить, чем создавалась эта атмосфера. Множество букетиков, каждый составленный на свой манер, кошка Шуша, удивительная своим мяуканьем с человеческими интонациями, деревенские половики, ситцевые симпатичные занавески. Нет, дело было не в этом, а в том, как чувствовали себя, как ощущали свой дом хозяйки. Было очевидно, что им здесь нравится, что им светло, хорошо. Эти стены не ограничивают их, а защищают». http://www.radnews.ru вернутьсяПечаталось: В2. С. 101–102; Громова. С. 615–614, в обоих изданиях – с сокращениями. вернутьсяГеннадий Борисович Ярославцев (1930–2004) – переводчик, специалист по Китаю. Работал в издательстве «Художественная литература» (до 1990 г.). вернутьсяАлександр Альфредович Горбовский (1930–2003) – историк, публицист. Переводил Р. Тагора. вернутьсяСергей Васильевич Шервинский (1892–1991) – поэт, переводчик, писатель, искусствовед, автор книг для детей. вернутьсяА. Ахматова, как и многие другие поэты (как и М. Цветаева в 1940–1941 гг.), стала переводчиком поневоле (когда их собственные вещи не печатали). Она перевела поэтические произведения 150 поэтов с 78 языков. вернутьсяВероника Михайловна Тушнова (1911–1965) – поэтесса и переводчица. Член Союза писателей СССР (1946). Переводила с многих языков самых разных поэтов, среди которых и Р. Тагор. вернутьсяХлыстовское кладбище на крутом берегу Оки в Тарусе не сохранилось. вернутьсяАндрей Андреевич Вознесенский (1933–2010) – один из известнейших поэтов середины XX в. Очевидно, Ариадна Сергеевна имела в виду не рецензию Твардовского, напечатанную в «Новом мире», а внутреннюю его рецензию (которая являлась основой новомировской, но была напечатана с некоторыми сокращениями) на рукопись книги «Избранное». Там во фразе «Кстати, когда некоторые особенности стиха Цветаевой (рифмы, ритмы, звукопись) станут общим достоянием <…> откроется один из источников завлекающего простаков “новаторства” некоторых молодых поэтов наших дней» вместо «некоторых молодых поэтов наших дней» указаны имена этих поэтов: «Вознесенских, Евтушенок и т. п.» (В2. С. 108). вернутьсяИмеются в виду строки второго стихотворения Цветаевой «Запечатанный, как рот оракула…» из цикла «Под шалью» (1924): «Женщина, что у тебя под шалью? / Будущее!». вернутьсяПечаталось: С98. С. 176–178; В2. С. 109; Громова. С. 619–620, во всех изданиях – с сокращениями. вернутьсяСм. коммент. 2 к письму 21 от 15 мая 1961 г. |
