— Николай Дмитрич, у Семёнова с моей Даной любопытный разговор был перед её похищением. Мне очень важно детали уточнить.

Отцу похищенной Карганов не отказал. Когда в трубке прозвучал не очень довольный голос следователя, время одиннадцатый час, отец передал трубку мне. Пришлось выдержать первоначальный напор возбуждения и ажиотажа.

— Андрей Степанович, — он уже настаивал на обращении по имени, но принимаю его предложение только сейчас, — все вопросы потом. Я жива и невредима. Что и как произошло, не скажу хотя бы по причине нежелания влиять на следственные действия. Ни к чему вам заранее принимать чьи-то версии со стороны.

Моя аргументация его убедила.

— Слушайте меня внимательно. Примерно в тридцати километрах от внешней кольцевой дороги по Можайскому шоссе свернёте в посёлок Озёрный. На главной улице в конце двухэтажный особняк под красной черепицей. Ворота и калитку можно открыть вручную снаружи, охраны нет. Во дворе стоит автомобиль, белая «Самара». В особняке, на втором этаже в одной из комнат найдёте своих подозреваемых. Группу захвата брать не надо, возьмите труповозку.

— … — пережидаю невнятные возгласы. Кажется, это энергичный мат, невнятный из-за произнесения в сторону от трубки.

— У меня есть основания думать, что это они оприходовали нашу русалку. Ту девушку, что вы в Яузе недавно выловили. Надо обязательно загрузить экспертов, чтобы они сделали ДНК-дактилоскопию образцов спермы. И как можно быстрее, да что я вас учу…

— Да, тебе участвовать в экспертизе нельзя. Когда мы тебя саму увидим?

— Дайте мне неделю.

— Три дня, Дана, только три дня, — что-то прикинув, ультимативно требует следак. Ну, хоть так.

— Хорошо.

Всё это мы сделали по дороге. В будущем к нам никто не придерётся. Сообщили в полицию сразу, как только я нашлась. Позвонила ещё Яшке и велела прекратить все действия по моему поиску от имени моего отца. Самой мне светиться нельзя, но с утра придётся. Меня же ищут, надо отменить полицейские мероприятия. Вот так и приходиться загорать в одежде, невозможно, но надо.

Но теперь это не моя забота. Пусть Семёнов вопрос решает. А я пока в ванной отмокаю. Высовываю ножку вверх, придирчиво осматриваю, какая-то царапина чуть выше лодыжки. Где и что задела, хоть убей — не помню. Вторая нога, слава Луне, в порядке.

— Даночка, ты скоро! — в дверь скребётся мачеха. Что-то меня разморило. Потянулась.

— Секундочку, Эльвира, — накидываю полотенце размеров в полтора халата, открываю двери.

Мачеха мне чистое бельё и пушистый халат подгоняет. Помогает обтереться и одеться. Задерживает меня в руках, заглядывает в глаза.

— Даночка, страшно было?

Я впадаю в глубокую задумчивость. А ведь я почти не боялась. Дана, та да, не будь она фантомом, обмочилась бы и в обморок упала. Я жутко злилась. На себя, на похитителей, на Пистимеева, на полицию. Больше всего на себя. Отвечаю честно.

— Нет, Эльвир. Я в бешенстве была. И не собиралась прощать настолько хамского к себе отношения.

Выходим из ванной.

— Принцесса я или где? — задаю риторический вопрос в пространство. Мачеха с облегчением смеётся.

На кухне меня ждёт тарелка с горкой обжаренного картофеля, усыпанного золотистыми стружками лука. Сбоку щедрой толщины обжаренный же кружок кровяно-красной колбасы. Р-р-р-ы-в-в-в! — что-то такое я говорю, садясь за стол.

— Маньяки нонче пошли какие-то позорные, — выдаю сентенцию, утолив первый голод, — нет, чтобы девушку накормить, напоить, а уж потом…

Эльвира хихикает и тут же резко стихает. Папахен молчалив, шутку мою игнорирует.

— Даночка, может, ты хоть что-то расскажешь? — Эльвира настоящая женщина, любопытство в узде долго держать не может.

— Эльвир, а ты уверена, что хочешь это услышать? — смотрю на неё долгим взглядом, — ты ведь даже по телевизору сцены насилия смотреть не можешь, сразу глаза закрываешь. Ты точно хочешь услышать, как я их убила? Могу итог сообщить. Оба лежат сейчас в огромной луже собственной крови. Я им ножом разные артерии перерезала, но обе жизненно важные.

Мачеха бледнеет и смолкает. Любопытство её тоже захлебнулось кровью, хоть чужой и далёкой. Так что я спокойно доедаю и принимаюсь за компот, до половины стакана заполненный персиками.

— Они все мои вещи куда-то дели, — вспоминаю я, — ничего не нашла. Одежда, чёрт с ней, но мобильник, карточки, деньги… хотя деньги я вернула.

— Мобильник твой нашёлся, — успокаивает папа, — он сейчас в полиции. Надеюсь, карточки тоже найдутся. Я их на всякий случай заблокировал.

— Спасибо, пап, — хоть кто-то меня подстраховал. Чувствую в таких случаях себя, как за мощной крепостной стеной. Есть очень надёжные люди, всегда их ценила. Если тебя ударили с той стороны, где они прикрывают, значит, их уже нет в живых.

— Спать пойду, — глаза слипаются. И язык ворочается кое-как.

23 июля, вторник, время 09:50

Районное отделение Имперского сбербанка.

— Спасибо огромное, — благодарю симпатичную даму в голубой форме очень быстро оформившей мне дубликаты моих карт. Только спросила, зачем мне две. Ответить мне не сложно, у них назначение разное. Одна-то моя личная, вторая — общая, но я просто сказала, что у них назначение разное. Одна — для хранения всех доходов, вторая — расходная, на которой относительно небольшая сумма.

— Дисциплинирует, — улыбаюсь я, — приучает не увлекаться покупками. И если ограбят, не так страшно.

Что-то мне не хочется про кассу взаимопомощи рассказывать. Мало ли, лучше находиться в тени, и Луна тебя сбережёт.

Выходим из банка с папочкой. Деньги целы, код доступа воришкам не известен, а без него ничего не получишь. Карты пока не сильно распространены, только в крупных компаниях, торговых центрах и при крупных покупках ими расплачиваться можно. Блокировка отцом счетов — затея избыточная, но осторожность лишней не бывает. И чем дожидаться, пока полиция найдёт мои карты, — и найдёт ли? — а потом затеет сложную процедуру возвращения, удобнее восстановить их через банк. На всё про всё у нас ушло не более сорока минут.

— Тебя на работе не потеряют? — запархиваю в машину.

— Административный у меня. И подчинённым иногда полезно без начальства побыть, — папахен хлопает дверцей и поворачивает ключ.

— Надо бы мне научиться водить машину, — вспоминаю свою досаду, когда средство передвижения было под рукой, а выбраться не могла.

— Решим вопрос.

23 июля, вторник, время 09:20

Особняк в Ярославском районе.

Перед воротами несколько машин, пара из них, легковой автомобиль и джип, с синими полосками и надписью «Полиция». Подъезжает белый «Ситроен», из тех иномарок повышенной комфортности и мощности, что полюбило в последнее время московское высшее чиновничество.

Быстрый молодой человека открывает дверь, откуда неторопливо выгружается высокий мужчина в хорошем, очень хорошем, костюме и надменным лицом. Рост умаляет полноту, будь на голову ниже, законно было бы посчитать его толстым. А так, ничего.

Трое мужчин у ворот, только один в полицейской форме подполковника, один из замов начальника окружного полицейского управления, подходят ближе. И только он один, судя по слегка задержавшемуся на нём взгляду и приветственному кивку знаком приехавшему чиновнику. Один из гражданских протягивает бумагу.

— Ознакомьтесь, Александр Алексеевич.

— Что это? — мужчина брюзгливо берёт бумагу, вчитывается, — Что?! Вы с ума сошли!

— Ваш сын, Алексей Прохоров, с вами ведь проживал? — невозмутимо поясняет ему владелец бумаги, следователь Семёнов, — вам нет нужды волноваться. Мы обыщем только те помещения, где он жил и проводил время. Ваш кабинет, столовая, спальня и всё такое нас не интересуют.

— Всё равно это безобразие, — Прохоров возвращает постановление на обыск, — на каком основании?