Стержень всей картины опять мужское тело, только со вскрытой грудной клеткой. Сама не замечаю, как очутилась рядом.

— Ой, как интересно! Ой, а это сердце да? А это я тоже знаю, печень! А где поджелудочная железа и селезёнка? — всегда хотела это узнать, почему-то в учебнике анатомии таких подробностей не видела.

Эти двое почему-то впадают в ступор, оглядываюсь на папочку, а его уже и след простыл. Через минуту мне надоедает молчание присутствующих персонажей. Приближаюсь осторожненько к мужчине, с той стороны, где в руке нет скальпеля. Так, на всякий случай. Медленно провожу рукой перед его глазами, слежу. О, зрачки двигаются!

Девушка отмирает первой, издаёт смешок, который играет роль зажигания для мужчины.

— Деточка, ты откуда?

— Как откуда? — пучу на него глаза, — а разве папа не с вами договаривался?

Вот странные люди! — думаю я, пока мужчина бормочет что-то вроде «ну-да, ну-да». Кстати, где там папахен?

— Вы подождите, я сейчас с папой перекинусь парой словечек и сразу к вам, — и вот я уже на крыльце. Хотела на секундочку, но вышло чуть дольше.

Лицо у папочки какое-то смятое. Не физически, конечно, эмоционально. Нервничает он почему-то.

— Пап, ты езжай домой, я потом на такси приеду. Хорошо?

— К-х-м-м, — откашливается и спрашивает, — ты уверена? Может, ну его… и домой поедем?

— Н-у-у, па-а-а-а-п! Ну, ты чего? Договаривался с людьми, меня привёз и ради чего? За минутной экскурсией?

Спугнул папочку кругленький. Высовывается в дверь, оценивает диспозицию и обращается к папахену.

— Владислав Олегович, дорогой мой, ну что ж вы так переживаете? Ничего с вашей дочкой не случится. А хотите, я вас кофе угощу, у нас замечательный кофе. Пойдёмте?

Эта соломинка окончательно сломила хребет верблюду папиной нерешительности.

— Нет-нет, Семён Григорьевич, я, пожалуй, пойду. Даночка, умоляю, не надо никакого такси. Позвони, я сам приеду.

— Хорошо, папочка.

У-ф-ф-ф! Избавилась наконец-то. Кругленький мужчина, — он снял шапочку, теперь вижу, что он лысенький, что завершает образ, — которого, как выяснилось, зовут Семён Григорьевич, заговорщицки подмигивает. Не понимаю, в чём дело, но на всякий случай улыбаюсь.

— Семён Григорич, а что это мы с вами тут сидим? Ваша помощница там одна…

Кругленький небрежно отмахивается.

— Диагноз мы уже определили. Стеллочка сама зашьёт.

А мне-то хочется! Мне всё внове!

— Ну, не знаю… бросили девушку наедине с голым мужчиной. Как-то это не того…

Ржал Кругленький долго, с удовольствием и до слёз. Затем осторожно похлопал меня по плечу и заявил:

— Наш человек. Первый раз в жизни вижу прирождённого патологоанатома.

Ещё примерно через час эти двое со смехом выталкивали меня почти силой. Рабочий день закончился. Вот папахен! Мог бы и раньше привезти! Стоп! Сегодня же суббота!

— Мы без выходных работаем, дорогая моя, — поёт соловьём Кругленький, — народ, понимаешь, у нас страшно не дисциплинированный, просто ужас. Мрёт напропалую, и на выходных и праздниках как бы не больше, чем в будний день.

Я хихикаю, Стелла слегка улыбается. Наверное, ей уже привычно.

— Так что мы, дорогуша, бригадами посменно вкалываем. Три дня работаем, три дня отдыхаем. Хотя на самом деле три с половиной смены получается. Дела ведь сдать надо, учёт и контроль прежде всего.

— Завтра тоже вы?

— Да, дорогая моя, завтра тоже мы. А вот в понедельник, нет. И я считаю, повезло. Понедельник день тяжёлый, знаешь ли.

— А можно я снова приду? После обеда? — с трудом дожидаюсь паузы, чтобы вклиниться с важным для меня вопросом.

— Даночка, солнышко, морг — самое последнее место, куда можно пригласить такую красавицу, но кто ж тебе запретит, дорогая моя? — всплёскивает руками Кругленький.

Мы выходим на улицу, кручу головой, папахена ещё нет. Стелла прощается и уходит, бодро стуча каблучками. Кругленький, как истый джентльмен, остаётся, чтобы сдать меня папахену на руки.

3 мая, суббота, 17:55.

Квартира Молчановых.

— Чем это от тебя пахнет? — подозрительно втягивает воздух мачеха.

— Лучше не спрашивай, — бурчит папахен, а я исчезаю в комнате, чтобы переодеться. Надо обзаводиться рабочей одеждой. Специально для таких визитов.

За ужином всё чинно-благородно, пока Эльвира не принимается выспрашивать, куда и зачем мы ездили.

— Мамочка, мы после ужина всё расскажем.

— Не понимаю, — недоумевает мачеха, — всегда за ужином всё обсуждаем. Чего вы переглядываетесь?

— Папочка возил меня в цех, — решаю соврать, чтоб поберечь нервы кормящей матери, — мне не понравилось.

Папахен задерживает на мне взгляд, но не спорит.

— А чем это от тебя пахло?

— У них там какой-то химический цех есть, с жутко противной вонью.

Не надо ей вообще об этом ничего знать. Когда она уходит к детям, папахен соглашается.

— Да у нас есть цех гальванопластики. Воняет по-другому, но тоже сильно.

— Она не разберёт. Это же не духи, — да уж, дезинфицирующие и бальзамирующие растворы, это совсем не духи.

До меня только сейчас кое-что доходит. И почему папахен так легко согласился меня свести с судмедэкспертами, и чего он от меня ждал. Хм-м, не на ту нарвался! Он рассчитывал на мою шоковую реакцию, небось ещё и Кругленького подговорил антураж создать. Вроде я всё заметила, но всплеск энтузиазма помешал осознать.

Не рассчитывал папочка, взявший на себя роль режиссёра ужастика, на такую реакцию. Всё равно спасибо ему. Вольно или невольно свёл меня с нужными людьми. Дело в шляпе.

— Даночка, дорогуша, конечно, мы возьмём тебя на работу, — Кругленький от меня пришёл в полный восторг. — Пятнадцать лет возраст нежный, а работа у нас считается вредной, выслуга идёт, как сталеварам. Я вот уже десять лет на пенсии. Но, дорогая моя, у нас в штатах такие дыры, так что на пол-ставки можешь рассчитывать смело.

Кругленький сокрушённо качал головой.

— Особенно летом тяжко. Всем в отпуск надо, и эти проклятущие бандиты сами ударно работают и нам фронт работ обеспечивают. А всем хочется в отпуск летом. И тут ты приходишь. Тебя с руками оторвут и на возраст не посмотрят.

Так что очень довольна. Многому научусь, уже большой плюс. Неплохо заработаю, Кругленький обещает только официально тысячи три с половиной в месяц. Это при шестичасовом рабочем дне, — я же несовершеннолетняя, — и половина дней выходные.

— Не понимаю, чего ты ждал, папочка? — это я уже вечером говорю, когда он заходит ко мне с традиционным отцовским вечерним словом. Поднимаю на него, стоящего сзади, голову.

— Я почему туда рвусь? По банальной причине, биология — моё предназначение. Конечно, на долю секунды был у меня шок, но дальше стало так интересно, что я всё на свете забыла.

Неудобно так голову держать, лучше в зеркало на него смотреть буду. Намазываю руки, растираю плечи, шею.

— Нет у меня патологических пристрастий к человеческим потрохам. Мне всё одинаково интересно, насекомых препарировать, срезы растений в микроскоп рассматривать. А что я больше всего хочу, так это всякие биохимические анализы научиться делать. Группу крови, например, определять.

По тому, как папахен задумчиво гладит меня по голове, понимаю, что он примирился с моими планами. И в глазах у него какое-то почтительное удивление. Человек вдруг видит, что его ребёнок легко делает такое, на что ему даже решиться трудно. Кажется, я сегодня реально получила право голоса, как взрослый человек.

4 мая, воскресенье, 14:50.

Москва, Первый крематорий, «СМЭ № 3».

Сидим тёплой компанией, слушаем воркование кругленького Семёна Григорича, пьём кофе.

— Хотела вам пирожки принести, — вклиниваюсь в паузу, которые иногда Кругленький всё-таки делает, — но как-то не решилась их в морг нести.