— Да дьявол с ним, с этим директором, — папахен тоже не считает тему достойной обсуждения, — с учёбой как?

— Не скажу, что совсем безоблачно, — покачиваю вилочкой, — пара четвёрок за полугодие может проскользнуть.

— А можно сделать так, чтобы не проскользнуло? — любопытствует Эльвира, а папочка молча присоединяется к вопросу.

— Можно. Но не хочется, — и поясняю. — Пока не с руки применять тот же фокус, что в старой школе. Некоторые учителя оценки слегка занижают, но не критично.

— Не может быть такого, что они хотят угодить директору? — напрягается папахен. Правильно мысль улавливает. Вот ведь! Выгони тему директора в дверь, она в окно влезет!

— Возможно. Но, во-первых, в пределах всё, откровенного фола не допускают. Во-вторых, не докажешь. Поэтому и говорю, разделаюсь с директором, возьмусь за учителей.

На мою кровожадность Эльвира только головой качает, папахен по-мужски равнодушен. Кивает в знак согласия. Закипает и заводит свистящую песню чайник, одобряя мои планы.

— Пап, а ты не мог бы помочь устроиться летом на работу? — спрашиваю, заваривая чай. Пить чай надо только свежезаваренный, уже остывший надо выливать, вкуса у него нет.

— А куда ты хочешь? Давай к нам, в цех контроля и отладки процессоров, — предлагает папахен.

— Не, не… ты забыл, куда я хотела поступать. Меня биология интересует, анатомия, генетика, всё такое, — наливаю ему чай в стакан, обязательно в стакан, чтобы видеть насыщенно янтарный цвет.

— И куда конкретно ты хочешь?

Говорю куда, Эльвира ахает:

— Дана! Ты что?!

— Интересные у тебя интересы, — от неожиданности папахен сваливается в тавтологию.

Короче, пусть мачеха глаза выпучивает, папахен обещает помочь. Да я и сама могу попробовать мосты навести. Я придумала, где мне поработать. Криминальная судмедэкспертиза, самое то. Анализы крови, спермы, потожировых следов, ядов. Не говоря уж об анатомии и массы хитростей, известных экспертам.

— Даночка, это же жуть какая-то! — восклицает мачеха. Больше всего её шокирует факт, что я в морге буду околачиваться.

— Мамусик, не нервничай, тебе вредно, — успокаиваю я, — что такого-то? Все врачи, когда учатся, через это проходят. Подумаешь…

— Действительно, странное у тебя увлечение, — да, папахен тоже слегка озадачен.

— Ой, вы как будто первый раз услышали! — меня начинает разбирать досада, — что вы как маленькие! Я с самого начала что сказала? Хочу на биофак, так ведь? Чему вы тут удивляетесь?

— Шла бы уж тогда в медицинский, — ворчит Эльвира.

— Я не хочу людей лечить, — заявляю я, — хочу разрабатывать новые методы лечения, изучать человеческий организм.

— Математика, выходит, тебе не нужна? — смотрит на меня папочка.

— Математика всем нужна. И без компьютеров скоро ни одна наука не обойдётся, — и, подумав, добавляю. — Математика — отличный тренажёр для мозга.

Забавно наблюдать ужас в глазах мачехи. Хм-м, а то я мало мёртвых видела. Да сколько угодно, во всех видах, ракурсах и разрезах, многие из которых сама и сделала. По живому резать, конечно, прикольнее, но за неимением живых целей поупражняемся на трупах.

16 декабря, воскресенье, время 13:20.

Москва, элитный ресторан в центре.

— М-да, удивил ты меня, Пал Петрович, прямо потряс… — замминистра откладывает в сторону лист бумаги, — неужто тебя сделала обычная школьница?

Насмешливо смотрит на директора Лицея, тот морщится.

— С таким огромным педагогическим и жизненным опытом ты не можешь справиться с какой-то девчонкой? — в голосе не только насмешка. Гораздо опаснее подозрение в несостоятельности, слабости.

— Мой огромный педагогический опыт говорит, что это вовсе не девчонка, — парирует директор.

— А кто? В неё вселился потусторонний демон? — насмешка достигает уровня, на котором начинается презрение.

Замминистра откидывается на стуле, давая возможность официанту расставить блюда.

— Расцениваю твоё заявление, как дезертирство, дорогой мой, — ужё жёстче продолжает замминистра.

— Тебя жалоба их пугает? — продолжает он после ухода официанта. — Плюнь и разотри.

— Анатоль Степаныч, либо я сам увольняюсь, — директор заправил салфетку в ворот, — либо вам выкручивают руки, и вы увольняете меня собственными руками, как не справившегося с обязанностями.

— Да брось! — отмахивается собеседник. — Максимум, выговор схлопочешь. Даже не строгий.

— Анатоль Степаныч, а вы что, не видели? — догадывается директор. — Точно, не видели… эх, надо было вас предупредить.

— Что не видел?

Уже не волнуясь, давно всё пережито, директор спокойно рассказывает о двух телепередачах, где показали выступление математиков и юристов. И дали возможность всем телезрителям сравнить. Только сейчас замминистра делается серьёзным. Настолько, что прекращает есть и хватается за бокал вина.

— Раз вы не видели, то вам придётся поверить на слово, — продолжает директор, — у юристов хороший номер, ничего не скажу. Но у математиков он такой, что они бы и на районе первое место взяли бы. Уникальное и талантливое выступление, между нами говоря. И разница видна невооружённым глазом, понимаете?

Замминистра ещё заставляет директора описать номер «Куклы», хмыкая и мрачнея по мере рассказа.

— Так что мой протекционизм юристам ясно виден всем. Если бы они ещё профессионально танцами занимались, а учёбу еле тянули, был бы шанс отбиться. Но я узнавал, Конти бросила танцы после шестого класса, а Молчанова никогда не занималась ни танцами, ни балетом. Они не скрывают, что брали уроки, чтобы номер сделать, так это даже приветствовалось.

— Кто? Конти? — напрягается замминистра.

— Одна «кукла» — Конти, вторая — Молчанова, — информирует директор, гоняя остатки супа в тарелке.

— Что ж ты сразу не сказал?! — от возмущения замминистра откидывается на спинку стула.

— О чём? О том, что они у нас учатся? Так у вас есть список в министерстве. А кто и какой там номер на концерт делает… — директор пожимает плечами, — это мы только на «Осеннем балу» и видели. Когда уже всё решено было.

— Что? — директор прямо смотрит в глаза своему патрону, — вы бы дали задний ход, если бы узнали, что Конти участвует в концерте? Так вы фактически это знали.

— Нет, не дал бы. Наверное… — замминистра тяжело вздыхает.

— И дело вовсе не в Конти, — уточняет директор, — что вы так напряглись на неё? Молчанова, вот кто всю бучу затеяла. И даже не в ней дело, Анатолий Степаныч.

— А в ком? В слабом директоре, который своих учеников не контролирует? — ехидничает замминистра, принимаясь всё-таки за суп.

— Может, я и слабый директор, — Павел Петрович обгоняет патрона, принимаясь за салат, — но и не в директоре дело. Будь я административным гением, лучше не стало бы.

— Думаю, стало бы… — холодно бросает замминистра. «Ах, как удобно всё валить на подчинённых!», — думает директор, — «Сам грешен».

— Вы сами сказали о моём опыте. Так вот весь мой опыт говорит, что Молчанова это не школьница и не подросток. То есть, она и то и другое, но главное — в другом. Молчанова это Петрушка.

— Какая петрушка? — не понимает замминистра.

— Куклы такие есть, — невольно директор думает, насколько символично оказалось название номера математиков, — на руку надеваются, знаете?

Замминистра опять отставляет ложку, сужает глаза.

— Мы не видим настоящего артиста, мы даже голос его настоящий не узнаем, он же его меняет. Нам кажется, что это Молчанова действует, а на самом деле ей управляет кто-то взрослый и опытный. Некоторые вещи обычная школьница просто не может знать.

— Что такого она знает?

— Думаете, она сама придумала жалобу в министерство отправить? С припиской, что в случае непринятия мер, они обратятся в газеты? А как думаете, кто им даст возможность связаться с журналистами?

Директор останавливается и принимается за рагу из лосятины. Прокручивает остальные события.