Он больше ничего не видел перед глазами: только яркий болезненный свет, пылавший как будто в самом мозгу, а потом хватка Таддеуса внезапно исчезла, словно кто-то стер ее стремительным взмахом, и ему удалось перевернуться на спину, чтобы сквозь разрывающую боль в грудной клетке глотнуть свежего воздуха. Сквозь бурлящий шум в ушах и неистовый огонь, пронзавший все тело, он различил странный, медленно прояснявшийся звук, отзывавшийся почему-то в сознании болью и нестерпимой жалостью.

Спустя несколько мгновений он понял, что это был рев. Дикий рев сведенного с ума существа, которое в эту минуту вряд ли можно было назвать человеком. И Дирн, хотя и не мог ничего разглядеть, догадался.

- Ава, - простонал он, боясь, что его голос просто потонет в этих невыразимых звериных рыданиях и жутчайших воплях того, кому не суждено было сегодня выжить. – Ава, не надо… Ава…

Аваддон не мог остановиться. Демоническая ненависть всецело овладела им еще в тот момент, когда он увидел Таддеуса, ломающего самое драгоценное, что у него когда-либо было. Не зря он весь день чувствовал себя неспокойно, а к вечеру и вовсе потерял над собой всякий контроль. Он безумно боялся, что опоздал, и это делало его злость совершенно неудержимой. Он даже не осознавал, что кричит: кричит, словно раненый зверь, лишившийся семьи, он осознавал только свою ненависть и давал ей полную волю.

Он ломал Таддеуса по кусочкам, подобно тому, как ломают мрамор, разбивая его на множество разрозненных обломков. Сначала он выломал ступни, выгнув их в стороны с омерзительным скрежетом, потом раздавил колени, превратив их в кучки бесформенной костной пыли, затем перешел на пальцы рук… К тому времени, как он добрался до грудных костей, Таддеус уже давно был без сознания.

Аваддон все еще кричал, однако слабый голос Дирна наконец-то прорвался сквозь алую пелену его беспомощной ярости:

- Ава, помоги мне… Ава, пожалуйста… не плачь…

Справа вырос Ноам: бледный, потрясенный, запоздало решивший проверить, чем занимается его ненавистный соперник. Аваддон не обратил на него никакого внимания. Бросив Таддеуса, он ринулся к Дирну, рыдая, прикоснулся к его лбу, с отчаянием и ужасом оглядел его устрашающие раны. При всем своем могуществе он ничего не мог здесь сделать. Его магия несла главным образом разрушительный характер: она могла уничтожить все, что угодно, однако не обладала никакими исцеляющими свойствами.

Ноам быстро осознал произошедшее и, хотя Таддеус уже был мертв, с яростным воплем превратил его останки в сухой серый пепел, который сам же развеял мощным ударом ноги. После этого он также рванул к Дирну, опустился рядом с ним на колени с противоположной стороны от Аваддона и, не обращая внимания на собственный панический ужас, активировал все созидательные резервы своей магии, какими только обладал.

Разорвав на Дирне одежду и узрев во всей красе всю безнадежность ситуации, он испугался так, что с трудом удержал себя от полного падения в бесконтрольное отчаяние. Однако он слишком сильно любил Дирна, слишком сильно боялся его потерять и потому заставил себя отбросить прочь эмоции и, несмотря на дикий страх и рвущиеся из груди рыдания, сосредоточиться исключительно на действиях.

Первым делом он направил энергию на остановку крови и тогда с ужасом обнаружил, что сердце Дирна уже начало замедляться, глухо и натужно выбивая последние толчки… В то же время недопустимая потеря крови и фатальные повреждения других органов также требовали немедленного вмешательства, отсутствие которого могло привести к тому же исходу, и Ноам, не замечая плывущих по щекам слез, свирепо прорычал тоже плачущему Аваддону:

- Держи поток! Заставляй его сердце биться!

Аваддон моментально пришел в себя, послушно ухватился за созданный Ноамом энергетический вакуум и увидел то же, что только что потрясло Ноама: едва трепыхающееся, надрывно бьющееся сердце, оставлявшее между ударами все больше и больше времени.

Исцеляющая магия Ноама обладала невероятно высокой защитной силой и при этом удивительной гибкостью, благодаря которой Аваддон мог поддерживать состояние Дирна, не используя при этом собственных разрушительных сил.

Поначалу ему казалось, что он не сможет отвести его от края обрыва, Дирн уже почти переступил черту между жизнью и смертью и уверенно плыл в объятия последней. Однако, так же, как и Ноам, Аваддон не мог смириться с его потерей, он не допускал даже мысли об этом и потому, несмотря на видимую плачевность ситуации, начал бережно, с великой осторожностью, восстанавливать кровяной поток в области его грудной клетки, постепенно возвращая его сердце в благоприятную среду обитания. Очень медленно, но сердцебиение поддавалось, и в какой-то момент Аваддон понял, что шанс все-таки есть. Пусть пока еще крошечный, но уже не сравнимый с тем бедствием, что они имели совсем недавно.

Им с Ноамом крупно повезло: сущность их магических сил благодаря огромным различиям создавала прекрасный духовный баланс, без которого спасение Дирна вряд ли было бы возможно. Впрочем, они этого не осознавали, как и многого того, что избавило бы и их, и Дирна от множества ненужных страданий.

Между тем именно Ноам взял на себя большую часть работы, успешное завершение которой поначалу представлялось ему крайне маловероятным. Раны Дирна были настолько глубоки и серьезны, что одной только исцеляющей магии здесь было недостаточно – здесь требовалась огромная внимательность и безукоризненная точность, которыми обладал далеко не каждый Благословенный.

Но Ноам не был бы Ноамом, если бы не справился. Сейчас он не видел перед собой ничего, кроме тела Дирна, которое он обязан был залатать до последней царапинки. Чувство вины, уже объявшее тугой змеей его душу, боль и презрение к самому себе за такую позорную невнимательность – всему этому сейчас не было места в его сознании. Всё, что он сейчас осознавал, это стоявшую перед ним задачу, и он работал над ней так исступленно и сосредоточенно, что, в конце концов, не просто вернул Дирна к жизни, но привел его организм в состояние абсолютного физического совершенства. Он полностью развеял всю его одежду и, как и задумал в самом начале, затянул все царапины, выправил поврежденный локоть, даже избавил от небольшой мозоли на левой пятке…

Аваддон все это время продолжал контролировать сердцебиение Дирна, которое уже почти совсем восстановилось, и одновременно наблюдал с глубоким облегчением за умелыми действиями Ноама. Вскоре дыхание Дирна полностью выровнялось, и тогда Ноам, не желая, чтобы он сразу же вернулся в сознание, навеял на него здоровый сон чистого незамутненного сознания.

Осторожно и неспешно Аваддон поднял Дирна в воздух в горизонтальном положении, закутал его в теплый черный халат и призвал сияющий золотой портал. Они с Ноамом лишь раз переглянулись и, не произнеся ни единого слова, мгновенно определились со своими дальнейшими действиями.

За считанные секунды Ноам перенес не перестававшего все это время тихо плакать Сполоха сквозь портал, после чего тем же путем прошел Аваддон с безмятежно спящим Дирном на весу, и в завершение магическую дверь пересек Ноам, оставив после себя лишь прохладный ночной воздух и ни единого следа развернувшегося здесь только что кошмара.

*

Питчер Эдин-о-Браух был в Серебряной Долине вторым человеком после Дирна. Это был уже довольно пожилой Дремлющий с суровым ответственным нравом и глубокой привязанностью к хозяевам, что показывал он, как правило, очень редко. После смерти Маллори он долго приглядывался к Дирну, упорно выискивал в нем признаки свойственной большей части молодежи распущенности и ненадежности, но когда спустя два года так и не достиг в этом успеха, возлюбил Дирна как родного сына, за которого мог и жизнь отдать, и отлупить хорошенько кого угодно. О ситуации с Ноамом и Аваддоном он мало что знал, однако видел их в последнее время в Серебряной Долине так часто, что не мог не забеспокоиться.