Обернувшись, Дирн убедился в том, что Ноам исчез, и это, с одной стороны, заставило его вздохнуть с облегчением, а с другой, наполнило разум всевозможными ругательствами.

Он был достаточно смел, чтобы проигнорировать приглашение Ноама, вот только что-то подсказывало ему: просто так Благословенный не отстанет. То, что он соизволил лично передать ему приглашение, красноречиво повествовало о его огромной решимости, и Дирн понимал, что с таким человеком будет проще сразу всё решить, чем растягивать бесполезную борьбу.

Трудно было сказать наверняка, что могло от него понадобиться Ноаму Великолепному, но Дирн предполагал, что дело было в экспорте Радужных Алмазов в Кинию, соседнее королевство, с которым Тамир тесно сотрудничал. И Дирн, и Ноам имели выгодные торговые связи с некоторыми представителями этого государства, и Дирн полагал, что Ноам хотел заключить с ним какой-то договор относительно этого вопроса.

С другой стороны, если это действительно было так, то почему он сразу не сказал ему об этом, зачем окутал всё интригой? Дирн легко нашел ответ и на этот вопрос. Чтобы от души посмеяться над ним. Многие Благословенные смотрели на Дремлющих, как на низший уровень популяции, особенно на таких выскочек, как Дирн, который практически чудом унаследовал Серебряную Долину.

Дирн был уверен, что Ноам относился к нему точно также, и большой симпатии это в нем, конечно, не вызывало. Но и проигнорировать приглашение он не мог, потому что был достаточно умен, чтобы понимать: избавиться от Ноама это ему все равно не поможет, а при следующей встрече договориться, возможно, будет еще сложнее. Поэтому, скрепя сердце, он смирился с неизбежностью и твердо решил не уступать Ноаму ни в одном пункте соглашения. Благо, у него еще оставалось три дня, чтобы хорошенько настроиться на эту тяжелую дискуссию.

========== Глава 7. Страсть и досада ==========

Аваддон собирался выждать неделю, прежде чем развернуть бурную деятельность по завоеванию внезапно появившейся в его жизни отважной вершины, однако уже через три дня желание снова увидеть ее стало в нем настолько нестерпимым, что он в кои веки не смог побороть собственную слабость. Поскольку в настоящий момент это оставалось его единственной возможностью, он снова отправил слугу в «Белый Пион», практически не сомневаясь в том, что на заказ приедет тот же исполнитель, что и несколькими днями ранее.

С помощью простейшего заклинания отслеживания Аваддон внимательно наблюдал за Дирном в то утро, и разговор с Терри ему тоже удалось захватить. Он давно не испытывал такого удовлетворения, как в тот момент, когда Дирн, чуть смутившись, высказал свою порочную просьбу. В нем не было ни малейшей неестественности; что бы он ни делал: улыбался, колебался или смущался, всё в нем было восхитительно. Открыто и искренне, как на картине, нарисованной ребенком.

Аваддон не надеялся, он точно знал, что Дирн снова захочет приехать, и так и оказалось.

Последние три дня Дирн не выбирался из рабочей суматохи, а в этот вечер был еще и крайне напряжен из-за предстоящей завтра встречи с Ноамом Великолепным, и потому, получив от Терри весточку, без промедления рванул в «Белый Пион». Пусть он был страшно занят в последние дни, это не мешало ему регулярно вспоминать о Хрустальном Князе, чувствуя все тот же неугомонный интерес и теперь еще и характерную чувственную нежность, какая бывает только между страстными любовниками. Уж конечно, он не влюбился (по крайней мере, пока), и его интерес был основан больше на физическом аспекте, чем на духовном, но и этого, по мнению Аваддона, в настоящий момент было более чем достаточно.

В этот раз Дирн гораздо увереннее отсчитал положенные тридцать шагов, и как только различил присутствие Аваддона справа от себя, тут же сам дернулся к нему и, нащупав знакомые плечи, впился в его губы жадным поцелуем, с удовольствием выпуская из тела всякую сдержанность.

Трудно было сказать, кто из них двоих изголодался сильнее; во всяком случае, они почти сразу избавились от одежды и, упав на кровать, слились в жестких, выбивающих все мысли из головы объятиях. Эта бесстыдная откровенная жажда близости сводила с ума их обоих, единение обнаженных тел превращало внутренности в растопленный мед, чередование нежности и грубости вызывало возбуждение, от которого хотелось кричать, срывая голос.

В дороге Дирн решительно настраивал себя на борьбу за доминирование, но сейчас ему даже думать не хотелось о подобных усилиях. Он осознанно поддавался желаниям партнера, но не потому, что был духовно или физически слабее его, а потому что такой расклад вполне его устраивал… Он сам хотел этого, хотел чувствовать его в себе, чувствовать всю силу его возбуждения и таким образом по-своему владеть им.

Аваддон и в этот раз сдерживался до последнего, изводя его ласками до того развратными, что Дирн ежеминутно краснел под повязкой и наивно радовался тому, что плотная ткань частично это скрывала. От кого-то другого, может, и скрыла бы, но не от Аваддона, который собственноручно зачаровал ее, так что от него она не могла скрыть ровным счетом НИЧЕГО.

От вида краснеющего Дирна, такого милого и горячего, у Аваддона почернели белки глаз, а кровь запылала с такой силой, что он захотел сделать то, до чего еще не доходил никогда и ни с кем. Он на мгновение оторвался от Дирна и широко, с нажимом развел ему ноги, окидывая помешанным взглядом его буйное желание.

Хоть Дирн и не мог ничего видеть, ему было ясно, что происходит: желание обострилось в нем до предела из-за этой унизительной, невозможно открытой позы, и он немедленно попытался вырваться, но Аваддон легко завалил его обратно, снова зафиксировал в том же положении и, низко наклонившись, медленно провел языком по всей поверхности его каменно твердого ствола.

Дирна подбросило на постели, он запрокинул голову, шумно выдыхая, снова попытался зажаться, но Аваддону слишком понравилась его реакция, чтобы он мог остановиться. Если до этого Дирн еще как-то справлялся со своим голосом, то теперь ни о какой сдержанности не могло быть и речи: от его низких жалобных стонов Аваддон еще больше распалялся, ему хотелось сожрать это прекрасное тело, чтобы никто уже точно не смог до него добраться.

Когда Дирн неосознанно начал подбрасывать бедра навстречу его ласкам, Аваддон охотно позволил ему это и, едва парень взорвался, обдав сильной дрожью их обоих, он медленно слизал с губ капли его спермы, чувствуя удовлетворение даже от того, что теперь знал вкус его семени…

Дирн попытался сесть, притянуть его к себе, но Аваддон снова не позволил: вновь согнул ему колени и чуть приподнял, затем наклонился к самой чувствительной точке и с давлением провел языком по напряженному отверстию.

- Твою мать, это уже слишком! – застонал Дирн, собирая в кулаках целые комки простыни. – Не будь таким жестоким, черт возьми…

Аваддон лишь мягко усмехнулся и начал целенаправленно толкаться языком в тесно сжатое кольцо, заставляя его постепенно расслабляться и пропускать все глубже и глубже… Дирн бы с ума сошел от стыда, если бы увидел эту сцену со стороны и если бы услышал собственные стоны: он бы счел их пошлыми до омерзения, но у Аваддона было другое мнение: ему они казались изумительными в своей нескрываемой страсти и животном бесстыдстве.

Дирн успел кончить уже дважды, когда Аваддон, наконец, взял его, ворвавшись одним жестким безжалостным рывком. Долгое воздержание дало о себе знать, и теперь стонали уже оба, задыхаясь в череде неистовых бешеных толчков. Аваддон брал его с такой силой, что Дирн несколько раз терял сознание: пусть всего на несколько секунд, но его тело просто не выдерживало такого напора. Каждый раз, приходя в себя, он снова оказывался во власти неудержимой первобытной похоти, которая, казалось, проистекала из самой вечности и не знала предела. Это было даже немного болезненно и жестоко, но он все равно тянулся к своему мучителю, потому что подсознательно различал его эмоции, истинный характер его отношения к нему и не мог не отзываться на такой откровенный настойчивый призыв…