– А ты внес в эту “истину” одну поправочку?

– О чем ты, любимая?

– А вот о чем! – ты открываешь дверь, и появляется… Культурист! Он медленно приближается и шипит:

– Как посмел ты, поганый почтальон, подносить к ногам моей бабы эту гадость?!

Затем берет у тебя эту тетрадь, замахивается ею и орет:

– Да я тебе башку снесу!

Я закрываюсь от него… почтальонской сумкой. И просыпаюсь.

В комнате горит настольная лампа. Володя сидит за столом и пишет. Услыхав мое шевеление, поворачивается, сочувственно улыбаясь:

– Что – кошмары снятся? Это хорошо, если на пользу пойдут. Мне, знаешь, какие вещи во сне приходят? Страшно вымолвить. Иди к себе, я должен быть один.

И отворачивается. Я ухожу и сразу же засыпаю. Без сновидений.

Просыпаюсь с восходом солнца, быстро выхожу во двор, бегу к спасительному озеру, с разбегу лечу в ледяную воду и отчаянно борюсь за выживание. Выскакиваю на берег – голова чистая, душа чистая, сердце радостно бьется. Думаю о Володе, его образ вдохновляет. “Каждому – свое. Одному – любовь, другому – поэзия, третьему – …” – не успеваю додумать, как на плечо ложится чья-то рука.

– А-а, вот ты где! – это участковый в спортивных штанах и майке.

– Подождите, я быстро, – раздевается, бросается в воду, мощными гребками мчится туда, затем обратно, и, довольный, появляется рядом со мной.

– Слышал, ты один остался. Заходи ко мне, пройдемся по селу, познакомлю кое с кем. Не пожалеешь.

Мне не хотелось отвлекать его от домашних дел в выходной, но Василий серьезно сказал:

– Представь, что истина, которую ты ищешь – огромный зеркальный шар, вознесенный когда-то над землей. И вот он, по непонятным причинам, вдруг разбивается на множество мелких кусочков, на миллионы, миллиарды. Они летят вниз, отражая и солнце, и воду, и землю и вонзаются в сердца живущих на Земле людей. И вот – сегодня мы должны обнаружить их у наших односельчан.

После таких слов визит к нему домой был лишь вопросом времени. Но пораньше придти к Васе не получилось. Придя домой, я обнаружил Володю, сидящего с полупустой бутылкой водки. Он пил прямо из горлышка. При моем появлении подвинул мне бутылку:

– Давай, не стесняйся.

Я взял бутылку и поставил ее на пол:

– Володя, не надо, ты губишь Марину!

– Не лезь не в свое дело, – мрачно произнес он, и потянулся к ней. Я взял бутылку и спрятал за спину:

– Пожалуйста, не надо. Прошло всего два дня. Продержись хотя бы немного, ты же так ничего не напишешь!

Он грузно опустился на стул, усмехнулся:

– Ну раз ты так заботишься обо мне, скажу: мне очень тяжело. Ты вот мучаешься из-за своей …, она где-то там бродит … Так это только на пользу тебе идет – есть причина для жизни. А моя – рядом, руку протяни… Но мне нужен толчок, удар, чтобы творить. Ты меня понимаешь?

Я его понимал, очень даже хорошо, так, что он бы и не мог себе представить. “Удар, толчок” в свое время я получил такой силы, что оставаться живым мог, только находясь в этом самом “творении”, все остальное меня попросту убивало, включая его любимую водку. Вспомнив того, кто нанес мне этот самый удар-толчок, я серьезно сказал ему:

– Она не бродит и будет здесь завтра рано утром. Ты хочешь предстать ей в таком виде?

А потом, упав в свою кровать, закрылся подушкой, чтобы Володя, спешно приводящий в порядок себя и свою комнату, не услышал смеха.

На завтрак он явился свежим, гладко выбритым и пахнущим хорошим парфюмом. Делал мне “страшные” глаза, чтобы я не выдал его тайну. Марина, видимо, не ожидала видеть его таким бодрым, удивлялась, не понимая причины. После завтрака мы разделились – я пошагал к Васе, они уехали в район навестить Петровича.

Вася находился во дворе и плотничал. Его жилистые руки быстро и ладно проворачивали какую-то замысловатую работу, сам он был вдалеке от этих мест, задумчиво напевая песню про Стеньку Разина.

– Задумка есть, – с ходу начал он, – написать про него. Истинный русский характер!

Все что имело корень “истин” меня “кололо”. Видя мое недоумение – еще бы: участковый-писатель! – рассмеялся:

– Не ожидал от милиционера? А кому же еще писать, как не нашему брату – всех тут знаю, не понаслышке. Участковый в деревне – это тебе не в городе – и сват, и брат, и отец родной. Или, по-вашему, городскому – и психолог, и психиатр. Люди у нас простые, пройдешься по селу, зайдешь к одному, другому, побеседуешь сердечно и спокойствие наступает в душах. Все по-доброму, по-мирному решаем. Ильич вот только не успокоится. Ну да уж, без ложки дегтя – какой мед не бывает!

В его комнате стояли папки с рукописями его рассказов. Он нежно их погладил:

– Вот они, мои односельчане.

Мы стали знакомиться с живущими в их сердцах “кусочками истины”. Вася доставал папку, открывал ее, смотрел на исписанные листки, а затем, не глядя в них, с увлечением рассказывал о своих «героях». Я вспомнил его устремленный на тебя взгляд, когда мы впервые его встретили – детский, открытый, доверчивый, любящий. Таким он стал и сейчас, с восхищением повествуя о замечательных простых людях. Я не запомнил их имен и фамилий – а мы просидели с ним до самого вечера – но в памяти навсегда остались те жемчужины, которые открыло его чистое сердце и записали его талантливые руки. Были среди них и открытие вечного двигателя, и светлые души, и страдания о несбывшейся любви, и наступившая мудрость перед неминуемой смертью, и душевная гармония после попытки самоубийства, был и знакомый нам учитель Федор Терентьевич, и знакомые мне “поп-медведь”, и почтальон Владимир Ильич. Я было засомневался – стоило ли искать зерно истины в последнем?

– А как же! – с жаром воскликнул Василий, – он мне дорог не меньше чем другие. Прав или неправ он в своей теории – это дело ученых мужей, но “осколок истины” – не в ней, а в нем. Расскажу один случай. Завершив свое исследование и не найдя в селе единомышленников, а это надо было пережить – как ему самому, так и всему селу, – Василий заулыбался, – Владимир Ильич решил отправить все свои тетрадки… в Академию наук! На почте Агафья, подруга его жены, и спрашивает его: ”Ильич, а, Ильич, может быть, пока не надо отправлять, может, погодить?» Что тут с ним стало!… Я подъехал, когда толпа его уже вела по улице – рукав пиджака оторван, рубаха на груди разодрана, волосы спутаны, галстук петлей болтается, на лице – кровь и слезы. Он ничего и никого не замечает, кричит на всю улицу: ”Терзайте, убивайте! Я хотел вас спасти – а вы вот как! Я в вашей власти, но не боюсь ничего – ни тюрьмы, ни смерти!” До сих пор не могу вспомнить без слез, – и, действительно, моя радость, глаза Василия Макаровича стали влажными, – у меня в кабинете сразу затих, съежился как беззащитный воробышек: ”Пишите все, как люди говорят, мне все равно, я все подпишу. Только верните мне мои тетради – они ведь ни при чем?” – Ну как его можно не любить!?

Вернулся домой затемно. На сердце было необычайно тепло. Марина с Володей ожидали меня с ужином и обрадовали улучшением самочувствия дедушки. Мы долго беседовали о Васе и его необычайном таланте, а затем отправились спать – и ждать твоего такого нужного всем появления.

…Вчера был день радости и веселья. И все это было связано с твоим появлением. Первым, конечно, тебя обнаружил я, когда все еще спали. Прибежал наверх – ты мирно спишь, как будто и никуда не уходила. Я – вниз и – на озеро. На мое любимое озеро. Воду не чувствовал, плавал, нырял, любовался восходом солнца. Оно, как и ты, наполняло весь мир своим светом. Отсюда, из озера меня вытащил Вася, боясь, чтобы я не замерз от долгого купания. Увидев меня вблизи, он сразу догадался, что ты уже здесь. И стал таким же счастливым. Не зря я называю тебя солнышком – ты такая же прекрасная и щедрая, и всем даришь счастье.