– Как ты посмел признаться в любви моей бабе? Я тебе башку снесу!

Сквозь гул пробивается хриплый володин голос: ”Баба как баба и что ее ради радеть!!!”.

…Просыпаюсь в поту и слышу, как Володя негромко под гитару поет:

– Чистая Правда в красивых одеждах ходила,

Принарядившись для сирых блаженных калек.

Грязная Ложь эту Правду к себе заманила,

Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег…

Некий чудак и поныне за правду воюет,

Правда, в речах его правды на ломаный грош.

Чистая Правда со временем восторжествуу-ет

Если проделает то же, что грязная Ложь…

Твое исчезновение – а причину я не открыл – было воспринято нашими хозяевами по-разному. Володя, появившись на пару минут за завтраком, рассеянно пробормотал:

– Ничего-ничего, вернется, – и быстро удалился.

– Не обижайтесь на него, в такие дни он сам не свой. Ничего перед собой не замечает – нужно срочно запоминать и записывать то, что ему открывается… оттуда, – Марина показала пальцем наверх. Сама же приняла все близко к сердцу. Заметно было, как она расстроена. После ухода Володи молчала, украдкой на меня поглядывая. Затем, глубоко вздохнув, сказала:

– Значит, такова ваша судьба. Вы верите в судьбу?

– Да.

– И я верю. Когда я впервые увидала Володю, это было на концерте, я поняла, что он – моя судьба. Я подошла к нему и прямо так сказала:

– Володя, вы – моя судьба.

А он: – Тебя как звать, красавица?

– Марина.

Засмеялся и тут же мне:

Маринка, слушай, милая Маринка!

Кровиночка моя и половинка!

Ведь если разорвать, то – рубь за сто -

Вторая будет совершать не то!

Сказал – и ушел. А потом, – она звонко засмеялась, – долго-долго за мной ухаживал. А я все не выходила за него.

– Мариночка, ну когда же мы будем вместе? Я без тебя пропадаю! Ты для меня – все на свете!

А я ему строго: – Судьба – это еще не значит женитьба, терпи, мой друг.

Я ведь уже тогда знала – какой он. Два раза был женат, в селе его за это все бабы ругали, а еще за то, что пьет, дебоширит. Я же его полюбила и поняла через его песни – вот он, настоящий. Глупым бабам не понять. Но – нужно было решиться. Броситься в этот водопад. Он же не такой как все остальные, он – поэт, творец, как я с ним жить буду? А вдруг, узнав меня, разлюбит? И вот, решилась. На концерте, опять же, к нему подхожу, говорю:

– Судьба велит в ЗАГС идти!

Он застыл, как громом пораженный, затем поднял меня на руки и долго-долго кружил перед всеми сельчанами.

– Ты – моя первая и единственная любовь, – сказал он,– и вот, видите, сколько лет живем вместе, а все – как будто в первый раз.

Она подошла ко мне, взяла меня за руки:

– Доверьтесь вашей судьбе, и все будет хорошо.

Чтобы не отвлекаться на себя, я спросил ее:

– Ну а вы-то что ему ответили?

– А ты, – говорю, – моя последняя любовь.

Она еще хотела что-то добавить, когда внизу раздался звонок.

Марина выглянула в окно и схватилась двумя руками за голову:

– Миленький, выручайте! Не дайте ему войти, не то Володя его точно убьет!

Я тоже подошел к окну. Внизу, у калитки стоял невысокого роста человек лет пятидесяти с сумкой через плечо. Щурился, улыбаясь, на утреннее солнышко. Да кто же это?

– Гроза села – наш почтальон, идите же! – она была сильно обеспокоена. Я поспешил вниз. Увидев меня, почтальон почтительно, даже ласково, улыбнулся и представился:

– С вашего позволения – Княжев, Владимир Ильич, специалист по информационному обеспечению населения на бумажных носителях… и не только. Если совсем просто и доступно – почтальон. С кем имею честь?

Я тоже улыбнулся, вспомнив слова участкового насчет местных жителей. Контраст между его профессией и внешним видом был удивительным. Высокий лоб, проницательный взгляд, белая рубашка, галстук, отутюженный  костюм-тройка и начищенные до блеска черные туфли напоминали скорее общественного деятеля или, на худой конец, профессора, но только не почтальона. Я назвал свое имя. Довольный произведенным на меня впечатлением, он продолжил:

– Здесь, в провинции, в глуши, напрочь путают два по сути различных понятия. Называют меня почтальоном! – и засмеялся заразительным смехом. – Это, батенька, в корне, повторяю, в корне неверно! Что такое почтальон? Это неодушевленный, так сказать, предмет, в который вкладывают неодушевленную же бумагу. А что такое – специалист по информационному обеспечению населения? Это – светоч, источник знаний и мудрости, это ваш единственный и незаменимый советник. Кто как не я должен открыть глаза этим темным людям на все происходящее в мире? Объяснить им – совсем просто и совсем доступно – эту колоссальную и сложнейшую систему общественных, экономических, духовных – каких хотите – связей. И каждому, да, каждому – указать его место в этой иерархии, его цели и задачи в простой и примитивной деревенской жизни.

В волнении он заложил руки за спину и стал ходить передо мной вперед и назад; мысли, видимо бушевали в его голове и не давали ему покоя. Проходя мимо меня, вдруг резко повернулся, схватил за пуговицу рубахи:

– Вот вы, батенька, на каком поприще себя являете миру?

Я назвал свою профессию.

– Замечательно! Великолепно! Вы – столичный интеллигент – явились в нужное время в нужном месте. Я как раз окончил – и теоретически и практически – чрезвычайно важную и чертовски сложную работу. Труд всей жизни. Ну кто – как не вы сможете понять мои идеи, мои революционные – не побоюсь этого слова – идеи!

Вдалеке я заметил Василия Маратовича, идущего по направлению к нам. Тот бросил быстрый взгляд на моего собеседника и тут же зашагал назад.

– Так что, мой дорогой! – воскликнул мой визави, крепко держа за пуговицу, -нельзя терять ни секунды. Ко мне, не медля ко мне! Промедление смерти подобно!

Я был не против, тем более что этот человек вызывал во мне симпатию, никаких важных дел на сегодня не было, да и спасать – то ли его самого – то ли Володю тоже нужно было. Почти бегом – я едва поспевал за почтальоном – мы добрались до края деревни, где стоял его маленький старый домик.

– Наденька! – закричал, ворвавшись в сени, Владимир Ильич, – смотри какой гость к нам пожаловал! Чаю, немедленно чаю!

Выглянула неряшливо одетая женщина с хмурым лицом и тут же исчезла. А он, забыв о чае, бросился к шкафу, вытащил толстую стопку общих тетрадей и торжествующе водрузил передо мной. На самой верхней из них огромными буквами было написано: ”СИСТЕМА ПОСТРОЕНИЯ МИРА”.

– Вот она – альфа и омега всех наук! – он волновался и быстро бегал вокруг стола, – система! Именно она и ничего более!

Подскочив, вновь ухватился за мою пуговицу, поедая меня глазами.

– В системе – весь смысл существования всего живого и неживого, от атомов до галактик. В системе – весь смысл жизни любого человека и любого государства! Чтобы вам было проще понять – каждый должен знать свое место в этой системе и ни на йоту не выходить из своего, научно установленного места. К примеру, водитель грузовика – в чем  смысл его места? Взял груз, будь добр, немедля доставь его по назначению. И никаких сомнений, колебаний! И так – для каждого, именно – для каждого!

“Наденька” зашла и молча поставила две чашки чаю, повернулась чтоб уйти, но он ухватил ее за рукав старого халата:

– А в чем состоит место моей Наденьки? – хитро прищурился, Наденька скучающе посмотрела на него, – быть моей женой! Готовить, стирать и так далее и так далее.

– А для любви место имеется в вашей системе? – подал я голос.

– А как же? – он отпустил рукав, и женщина исчезла. – Но – в системе заблуждений! Да, батенька, любовь – это величайшее заблуждение! Взять, к примеру, мою Наденьку. Полюби, к примеру, она кого-нибудь, – он довольно засмеялся, было видно, что “пример” ему очень понравился, – все, батенька, конец системе, хаос, разруха, полнейшая неопределенность. Кто же тогда будет работать по дому? Все придет в упадок. Что она будет делать – с этой любовью? В то время как на ней лежит груз величайшей ответственности за семью.