Подобная благоухающему цветку Вана плела венки в окружении стайки детей, и звонкий смех лился там, где под ногами валиэ таял снег и вскидывали сонные бутоны подснежники. Доблестный Оромэ наблюдал за стрельбой из лука и одаривал каждого своей помощью и вниманием: особенно тех, кто из радости и любопытства взял лук впервые. Отважный Тулкас смотрел за дружеской борьбой юношей и девушек в снегу. Манвэ Сулимо и Владычица Элентари, облаченные в белые плащи, отороченные сияющим мехом, отпускали в небеса вместе с возлюбленными воздушные фонарики, похожие на звезды. Лишенным слез оказалось даже лицо владычицы Ниэнны, тихо напевающей музыку, исполненную светлой печали и сияющей надежды, подобной тысячам зажженных во мраке свечей. С особым трепетом Фэанаро взглянул на воплощение великого мастера Аулэ, полное уверенной силы и почти отцовского тепла. Он, вместе с госпожой Кементари, помогал готовить столы к празднеству, смеясь и разговаривая с эльдар. Дары владычицы оказались щедры и изобильны: среди них были и летние ягоды, и дивные фрукты, и сладкое вино.

В свете Древ танцевала прекрасная Нэсса, и в музыке струй хрустальных фонтанов явился даже Ульмо. Чудесные праздничные ткани Вайрэ, что была в сопровождении супруга Намо, создавали воздушный шатер под открытым небом, подобный танцу хрустальной поземки, и благоуханием наполняли воздух целительные травы Ирмо и Эстэ. Яркие огни горели перед Эзелохаром и тронами Валар, наполняя день и сам воздух счастьем.

Фэанаро на мгновение остановился, зная, что покой следовало нарушить, разрушив одним горьким словом праздничную радость, принеся взамен тяжелую тоску. Так и было: в худшем сне он и представить себе не мог, как обращается с принесенной им новостью к владыке Сулимо, чей сияющий лик мгновенно станет суровым.

Радость, смех, танцы и песни сменились звенящей тишиной, когда он говорил перед собравшимися в Кругу Валар владыками: коротко, резко и гневно, проклиная Мелькора за зло, совершенное против всех законов Арды в благословенном краю, и нарекая его черным врагом Моринготто. Тихий ропот пронесся даже среди ваниар, возмущенных более прочих поступком падшего айну, равным хуле над милостью Единого.

- Ужасны твои обвинения и сказанное тобой, Фэанаро Куруфинвэ, - произнесла Варда Элентари, выслушав речь и обвинения нолдо, и голос ее напоминал перезвон серебряных струн.

- Ужасны, - согласился Манвэ Сулимо. – И тяжелы, - он умолк, и никто не смел нарушить его кратких раздумий, кроме птиц, слетевшихся к трону, и яркой сипухи, севшей на руку повелителю ветров. Она резко крикнула, взмахнув крылами, и как будто гневно повернула голову к Куруфинвэ.

Манвэ нахмурился, сдвинув светлые брови, и отпустил сову.

- Взор мой и птицы мои не видят тени, повисшей над благословенным краем, - голос короля Арды звучал легко, словно голоса ветра в листве. – Но после таких обвинений я хочу видеть моего брата.

В спешке поднялся со своего трона Тулкас.

- Чего ждем мы?! Разве лгал нам когда-нибудь сын короля Финвэ? Пошли меня за преступником, чтобы привести его сюда, владыка Сулимо!

А среди ваниар выступил вперед прекрасный сын благородного короля Ингвэ, Ингвион, облаченный в белое и золотое, и в синих глазах его горело пламя, подобное отблескам в сапфировом скипетре Манвэ.

- Владыка ветров! Повелитель Арды! – голос принца, юный и звонкий, вознесся в морозном воздухе, когда он ступил в круг, опускаясь на колено. – Позволь мне отправиться рядом с отважным Астальдо! Ибо это оскорбление нанесено всем нам, и я не убоюсь тьмы и мрака! Мое копье пронзит даже Моринготто, если на то будет твоя воля!

Тут же принялись встревоженно перешептываться готовые к празднику квенди, а Фэанаро стоял перед Валар, озаренный праведным гневом так ярко, что казалось, будто воздух полнится искрами вокруг него.

Слово среди тихого ропота взял Аулэ, и говорил великий мастеровой Арды тяжело:

- Если Моринготто нарушил все обещания, данные нам, а пришел к нам с вестью о воровстве Фэанаро Куруфинвэ, но не бывший мой ученик Майрон, думаю я, будто нам надлежит отыскать двух воров.

Но стоявшие рядом с Кругом Валар эльдар видели, как посуровело, точно небо перед штормом, лицо Манвэ. Он поднял руку, призывая к порядку.

- Астальдо! И ты, юный Ингвион, - ропот улегся, едва стоило Манвэ произнести первое слово. – Приведите сюда моего брата и майа Майрона, что обязался следить за ним. Если они пожелают явиться, и мы уверимся, что они не совершали сказанного – тебе надлежит извиниться перед ними, Фэанаро. И больше не сметь произносить имя, которое ты измыслил брату моему, - все видели, как Куруфинвэ набрал воздуха в грудь, словно смея возразить повелению, и был остановлен лишь движением белой, как кость, кисти владыки ветров. – Но если же Мелькор не пожелает прийти или вовсе исчезнет – мы будем считать, что горькую правду несут твои слова, и день этот станет не праздничным днем, но днем печали, когда на нашей земле свершилось зло. Я сказал свое слово. Пока же умерь свой гнев и ожидай.

В одиночестве и в снежном саду ему стало заметно легче. Неуемный детский гвалт сменился тишиной, казавшейся бальзамом для ушей, а мороз приятно холодил лицо.

Мелькор ушел из владений Фэанаро, перебравшись туда, где пролегала дорога к обширным заснеженным садам, больше подобным ухоженному лесу. Он позволил себе закрыть глаза, поступая, как в первые дни после освобождения из Мандоса, когда чутье и связь с воплощением приходилось возвращать, смакуя каждое чувство поодиночке. Вот и сейчас он с закрытыми глазами ощупывал плотный, гладкий и влажный снег, таявший в руках, а в ушах звенела тишина, нарушаемая лишь скрипом его собственных шагов.

Шершавое холодное дерево. Мягкий снег. Гладкий колючий остролист. Пушисто-щекотная туя, крошащаяся, если сжать подушечки пальцев.

Возможно, дома его уже хватились, но на это было наплевать. И на то, о чем его просил Майрон – тоже. Всеобщая радость все равно вставала костью в горле и давила едким стыдом и ненавистью непонятно за что. Поневоле хотелось взбунтоваться, посмотрев, как праздник наконец-то утихает, сменяясь страхом и горем.

Или нет.

Он сам не знал, чего хотел. Хотя бы избавиться от всеобщей настырной радости и побыть одному. Но от осознания, что Майрон бегал по городу, окончательно поддавшись празднику, становилось неожиданно погано.

«Так всегда случается. Рано или поздно он бы стал заодно с Валар».

Возле мягко журчащего фонтана стояло заснеженное дерево, покрытое крупными рыжими ягодами хурмы. Мелькор бездумно коснулся пальцами одной из них – гладкой, большой и холодной, а затем сорвал и отгрыз кусок медово-сладкой, плотной, чуть вяжущей мякоти. Оранжевый сок капнул на ладонь.

Несколько толстых снегирей, чирикая, резвились около мраморной скамейки. Мелькор стряхнул снег и уселся, вытянув ноги, слушая тишину и тихое журчание воды.

Один из снегирей вдруг посмотрел на него, чирикнул, подпрыгнул и замер, глядя в глаза. Айну облизал губы, испачканные соком хурмы.

- Я тебя не понимаю, мелочь. Ты что, есть хочешь? На, - Мелькор вытянул надкушенную ягоду к земле, поближе к птице.

Снегирь сердито чирикнул, на этот раз громче, но никакого интереса к хурме не проявил. Встопорщил перья на алой грудке, став в два раза больше. Запрыгнул ему на колено. Клюнул.

- Эй! – Удар клюва даже сквозь одежду оказался болезненным, и Мелькор отогнал птицу свободной рукой. – Тогда нет у меня ничего! Иди сам ищи рябину!

Настырная птица взмахнула крылышками, увернулась от руки и ткнула его в колено ещё раз, уже порядком разозлив.

- Нет у меня ничего, и я тебя не понимаю!

Снегирь разлился нетерпеливой чирикающей трелью, как будто подзывая его куда-то. Он прыгнул в сторону фонтана, обернулся, вернулся и пролетел опять. Мелькор, напряженно наблюдая за птицей, задумчиво отгрыз еще один кусок хурмы.

Из раздумий его вывели тяжелые шаги, храп коня и две фигуры, появившиеся со стороны входа в сады.