Город Правосудия, его мертвые и пустые улицы как будто прислушивались к ним. Они были аккуратны и бесцветны, как огромное кладбище. Деревья без листьев. Свет без тепла. Небо без запаха. Камень без цвета. Скорбные, всхлипывающие, плачущие вопли страдающих в Стене Неверующих.

– Оставь меня здесь. Я не хочу возвращаться.

Бог слегка покачивался, глядя на нее сквозь маску, на которой не было прорезей для глаз.

– Я не могу принять тебя, Аиша Фарлонг.

Она была ошарашена. Что значит – нет? Сколько можно было бродить? Сколько еще нужно было сделать, чтобы боги наконец-то оборвали ее поиск и убили ее, раз это не под силу смертным?! Сколько?! Сколько?!

– Что значит – ты не примешь меня?! Я могу сожрать тебя! Весь твой проклятый город!

Серебряная маска не позволяла разглядеть ни мыслей, ни эмоций. В тихом и гулком голосе, подобном басовитому шепоту в склепе, их тоже не было.

– Не угрожай богам, Аиша Фарлонг. Это не твоя земля и не твое место. Я принимаю тех, у кого истлевает тело, а не душа. Уходи, Аиша, и возвращайся, когда придет назначенный срок.

Ее крик увяз на пустых улицах Города Правосудия. Даже эхо не отозвалось на него. Одни лишь рыдания неверующих стелились по опустевшим улицам, словно причудливая симфония.

Где-то среди них был и Бишоп. Только Аиша была уверена, что он молчит.

– Ты ублюдок! Чертов ублюдок!

Серебряная маска отливает мертвенной белизной и перламутром, как лицо покойника, на котором нет чувств.

– Твои проклятия не смогут изменить моей воли, Аиша Фарлонг. Твое время еще не пришло, и я не смогу забрать то, чего не существует.

Аиша кричала в темноту, когда Келемвор поднял руку, и ее захлестнуло, словно волной. Ее выносило прочь с плана Фугу, как щепку во время шторма, подбрасывало к небесам и затягивало в воронку вместе с Голодом. И пусть она поглотила Миркула, его сила сейчас была в руках всего лишь изможденного человека, который даже не смог бы вообразить, как распорядиться таким даром.

– Ты ничтожество, Келемвор!

Ее голос увяз в темноте, липкой, как деготь. Мрак глушил звуки и краски, и она попыталась закричать, ощущая, как перестает дышать и слышать. Ее тянуло и сдавливало, крутило и бросало.

Под конец ее словно выбросило из глубокой воды на поверхность. Задыхающуюся, ослепшую, мокрую от пота, одинокую и обессиленную.

Аиша Фарлонг, по-прежнему проклятая, очнулась в Теневом Мулсантире.

Офала так и не позволила ему спуститься вниз. Да он и не смог бы этого сделать пока что – его первая мало-мальски долгая и самостоятельная прогулка по дому втайне от нее закончилась тем, что он рассек ладони об осколки разбитого горшка с орхидеями. А еще – вывихнул лодыжку, которая добавила новые ноты боли в целый набор тех, что уже донимали его. Он не понимал, почему тело, казавшееся раньше таким послушным и сильным, сейчас так слабо и вяло. Жар донимал его последние несколько дней и все никак не желал спадать.

Таких ярких и цветных кошмаров ему не снилось уже давно.

Как бы то ни было, они собрались в спальне Офалы – ведь теперь требовалось намного меньше места, чем раньше.

И чем дальше шло время, тем больше ему казалось, что это кошмар, стены в котором не прочнее бумажных, и в этом карточном домике сгорят они все. Жизнь рассыпалась и закончилась где-то на последнем воспоминании в тюрьме, а происходящее сейчас казалось чем-то мутным и отделенным от нее. Оно никак не могло стать единым. Оно рассыпалось и распадалось на нити, как песок или старая тряпка, и, выложив спиралью песчинки и разложив в ряд нитки, он не мог получить заново ни морского берега, ни одеяла.

О реальности ему напоминала боль в спине, и каждый раз она слегка пробуждала его от забытья. На таких знакомых лицах вместо веселья читались напряжение и боль. Рассказ чернокнижника походил на уродливую сказку, в которой принцесса может сожрать тебя, разорвав заживо, а король – ложиться со своей женой, лишь когда она холодна и неподвижна, как мертвец.

А Аммон Джерро говорил, что своими глазами видел, чем стала Аиша Фарлонг. Он рассказывал им о том, как она убила сноходца, вырвав ему глаза, и поглотила дух мертвого бога. Как она убила старуху, умоляющую ее о пощаде, и заставила чудовище внутри нее накормиться душой той, которую оно когда-то любило.

Он говорил, что ее желтые глаза потускнели, а волосы осыпаются, и больше всего Аиша Фарлонг похожа на ожившего по недоразумению мертвеца, которого милосерднее всего убить.

Почему? Почему, черт возьми?

Касавир помнил совсем иное. Ее первый поцелуй, едва ощутимый и несмелый, без объятий и пламенных речей, но сладкий, как воздух по весне. Ее сухие, четко очерченные розовые губы, похожие на лепестки пионов. Ее черные, как смоль, волосы, вьющиеся крупными кольцами, и гладкую белую кожу, и ямочки на щеках. Ее смех и капризы слишком редкие, а потому обаятельные, а не раздражающие. Ее смелость и силу – настоящее чудо, которое только могла создать природа в любой женщине. Она была не груба, а гибка, как бамбук.

– Она утратила и душу, и разум. Кем бы она ни была, спасти ее от этого сможет только смерть.

Он вздрогнул, как от холода.

Тишина. Вот что изменилось. Он заснул и проснулся?

Он не знал.

Почему они сейчас так смотрели на него и молчали? Строгое лицо Офалы в тусклом свете свечей походило на маску. Татуировки Аммона Джерро сияли. Нишка выглядела серьезной и печальной. Келгар упер взгляд в пол.

– Ты меня слушал, паладин? Ее никто не сможет убить, кроме тебя.

Он устало потер лоб и сел, ощутив новый всплеск боли, омывший его плечи, поясницу и колени, как колючая волна. Слова давались с трудом.

– Аммон Джерро, ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь? Почему я? Почему ее нужно убивать?

Это была самая длинная фраза, которую Касавир произнес с того момента, как очнулся.

– Потому что от той Аиши Фарлонг, которую ты когда-то любил, не осталось ничего. Она не может вспомнить себя, Касавир, и уничтожает все видимое ею, как это делал Король Теней.

Он медленно моргнул, пытаясь осознать смысл сказанного. Все это звучало как сущее безумие, как будто его действительно заточили в кошмар, из которого он не мог выбраться.

– Разве ее нельзя вылечить? Все проклятия снимаются, почти все обратимо.

– Если она не убьет тебя, – голос у Аммона Джерро хриплый и звучный. Касавиру мерещится отзвук горькой усмешки. – Твоя аура сожжет ей глаза. Даже слабая. Как ты заставишь вспомнить того, кто носит в себе голод Стены Неверующих? Она вернется за нами, чтобы забрать наши души, и ее проклятие нужно остановить. Аиша не владеет собой.

Касавир слушал, не желая верить его словам, преследуемый ощущением, что происходящее вокруг было одной чудовищной ошибкой, на которую почему-то никто не обращал внимания. Все принимали ее, как должное, относясь к нему с сочувствием, как к тому, кто упустил все объяснения и детали.

Он смотрел на Аммона Джерро, ожидая дальнейших объяснений.

Впрочем… из отдельных ниток не будет одеяла. Сколько ни старайся. Голова кружилась, и ему было жарко. Он едва сдерживал свое желание заснуть крепко и надолго, веря в то, что когда он проснется – все будет иначе.

– Ей больше не вспомнить себя. Она вскормила собой проклятие Пожирателя духов, и все, на что сгодится даже любовь – упокоить ее вместе с ее чудовищем.

Возможно, и так. Когда он проснется… все будет иначе.

Ему приснился один-единственный поцелуй. Легкий и едва ощутимый, как касание цветочного лепестка. Соленый, как море.

Кольца в его сне поблескивали между водорослей. Их украли русалки.

Она возвращалась… домой? Домой ли? Она искала источник своей боли и шла через кровоточащие от ран, кричащие в агонии гибнущие леса, через города, которые ложились ей под ноги, потому что Голод поглощал души так же легко, как раздавшийся до необъятных размеров человек – пищу. Ему было мало живой крови и воспоминаний. Он слишком пристрастился к прикосновению душ миллионов людей, которые питали его собственную пустоту. Сдерживать его и подчинять Аиша могла уже с трудом.