Касавир помедлил с ответом, испытывая благодарность и смущение. Он не думал, что у кого-то хватит смелости и самоотверженности что-то сделать ради него. Это спасение было чудом, которого не могло произойти.
– Спасибо. Нишка здесь?
– Скоро вернется.
– А?.. – вопрос повис в воздухе, потому что во взгляде Офалы он прочел немой упрек.
– Ее нет, – тень этого упрека слышалась и в ее голосе. – Они ищут ее уже больше месяца и не нашли ничего, кроме окровавленного плаща. Я думаю, что она мертва, но Аммон Джерро принес недобрые вести и говорит, что ее настигло проклятие. Она не помнит никого из нас и стала… чудовищем, – она почти сплюнула последнее слово.
Аиша… воспоминание о ней отозвалось мучительной болью старой раны. В груди противно заныло от дурного предчувствия, и он устало смежил веки. Сон не вернулся. Только короткая прохладная темнота.
Слова Офалы прозвучали, как нелепость и слишком глупая ошибка, чтобы быть правдой. Или он бредит, и все, слышимое им, является лишь предсмертными видениями умирающего? Он слышал, что образы, возникающие в разуме во время лихорадки, могут быть яснее любой реальности и походить на нее больше, чем сама жизнь. Иначе бы ему не являлся столь нелогичный в своем безумии разворот событий, больше похожий на падение из одного сна в другой.
– Что значит «чудовище» и «не помнит»? Офала, этого не может быть.
– Я не знаю, – слова прозвучали резче и суше, чем должны были. – Хочешь – расспроси Аммона Джерро. Он говорил, что мы должны убить ее.
Он наверняка спал, и ему это снилось.
– Ты реальна?
И все же не было ни пробуждения… ни сна. Тело сковывала слабость, и тьма без ярких образов и гротескных кошмаров не желала принимать его к себе. Была лишь только эта комната, Офала и он сам.
Выходит, это и оставалось его реальностью. Где бы та ни существовала.
Офала отвернулась. Голос ее звучал холодно.
– Как и все вокруг. Ты устал и болен. Потом поговорим об этом.
Он знал, что Офала ревновала к Аише, но они упустили свой шанс. Едкая игла вины кольнула его лишь сейчас, после того, как он понял, сколько она сделала для него, не потребовав ничего взамен.
– Что значит «потом»?
– Ничего, – она протянула ему оставшуюся чашку, а затем помогла сесть, подоткнув подушку под спину. По позвоночнику вновь пробежал сильный всполох боли, заставивший его судорожно вздохнуть. Боль быстро рассосалась в спине и коленях, оставив после себя лишь мучительную тень. – Пей. Это поможет тебе восстановить силы.
Касавир решил не задавать вопросов, убежденный, что произошло какое-то недоразумение. Аиша, его Аиша не могла стать чудовищем. Не в этом мире. Она могла ослабнуть, устать, но обезуметь… нет. Нет.
Кроме того, он чувствовал себя слишком слабым, чтобы тратить появившиеся крохи жизни на переживания, созданные из бесплотных домыслов. Он ощущал себя высушенным и неподвижным, будто скелет в пустыне, отполированный песком и палящим солнцем.
В чашке, которую дала ему Офала, оказался обычный чай. Неуклюжими перебинтованными руками он не чувствовал, горяч ли тот – лишь увидел пар и поморщился, сделав первый глоток. Чай был крепким и темным, будто коньяк, а сахара в него положили столько, что напиток походил на сироп.
– Что с моими руками? – влага слегка размягчила его горло, и голос зазвучал не так тихо и хрипло, а почти обжигающая жидкость будто разносила по телу жизнь. Чуть лучше становилось с каждым глотком. В голове прояснялось.
Офала помолчала, и в первый момент ему показалось, что она не услышала вопроса. Наконец, она ответила, и голос ее звучал все так же сухо. Легкую дрожь в голосе он принял за игру собственного воображения. А то и… сон.
– Обморожены. Жрецы… почти вылечили их. Держать меч сможешь, но не сразу.
Он выпил почти весь чай.
Офала вдруг села рядом с ним и убрала его чашку на столик возле кровати.
– Прости меня, – она смотрела в окно и задумчиво теребила сапфировое кольцо на пальце. – Наверное, я тогда не должна была так поступать.
Он устало прикрыл глаза. Прошлое отдалось внутри болью еще одного старого шрама. Сейчас ему меньше всего хотелось вспоминать о произошедшем, и Касавир лишь слегка поморщился.
– Простил. Что было, то было.
Он мог бы рассказать о том, что чувствовал, когда Офала променяла его на старого ублюдка, с которым развелась в ту же ночь, но находил это бессмысленным. Может, он и хотел бы забыть о случившемся, но вытравить из памяти клеймо измены было не так просто, как казалось.
Обрушить на Офалу все свои боль и гнев, изрыгая проклятия и обвинения в блядстве, ему не хватало ни ненависти, ни сил – как тогда, так и сейчас. Он выбросил в море кольца и забыл о них, потому что без доказательств подозревал, что поступает глупо, и, скорее всего, это действительно выглядело… достаточно смешно.
Но что поделать. Кольца, вероятно, проглотили рыбы или украли русалки.
«Четыре души, что блуждают во мраке
Четыре потерянных снова найдутся
Из тьмы извлеченные души забытых».
Подобие стиха, выбитого на двери, открывавшей портал к Миркулу, вспоминалось ей подобно глупой считалочке или насмешке. Аиша мурлыкала под нос, касаясь амулета, теперь висящего на ее груди.
Тот почти вибрировал от заключенной в него силы. Она слышала его тихий гул в собственном разуме, как чарующую какофонию криков боли, успокаивающую ее воспаленный рассудок. Следуя извращенному порыву, безумной логике, которая властвовала в ее разуме, она бросила обычную безделушку в магический мешок, где мертвая Сафия когда-то заколдовывала кольца и оружие.
Аиша зажмурилась, прислушивалась к голосам. Они шумели, будто море в раковине. Тихо-тихо, но если ты прислушаешься, то… да, вот они. Вот голос Сафии. Ненавидящий, страдающий крик. А вот визжит от ужаса Один-из-Множества. Глупая тварь, одержимая могуществом. Только что она поплатилась за наглость и предательство, и ее духи стали украшением ее ожерелья.
Какими сладкими были эти души, какими бездонными – воспоминания. Ганна она смаковала и пыталась растянуть, пока он кричал перед ней на бриллиантовом снегу. В нем была сладость и горечь, и его вкус вобрал все грани снов мира. Каэлин была омерзительно приторна. Сафия – горяча и остра, как огонь и железо.
Аиша почему-то хихикнула, сидя на операционном столе в засохшей луже собственной крови.
То, что получилось из их душ, было полезнее, чем все эти ублюдки вокруг нее. Их эссенции были совершенны, в отличие от них самих. Гладкие камни величиной с кулак дали обычной побрякушке такую силу, что она никогда не чувствовала ничего подобного. Амулет был плоским, как морская галька, и ледяным на ощупь, а под тонкой оболочкой его сердце перетекало и менялось, словно она обуздала огонь и воду.
Ох, он так хорошо отгонял Голод и прояснял мысли. Его сила текла по ней, как настоящая кровь, настоящее тепло, настоящая жизнь. Только глаза от света чертовых паладинов и жрецов теперь болели еще сильнее прежнего. Так сильно, что она могла бы убить их всех, потому что они существовали. Пение их аур ввинчивалось тонким комариным визгом в ее слишком чувствительные уши, и ей хотелось выцарапать им глаза, вырвать языки, сжать в ладони гортань. Твари.
И все же ни в амулете, ни в поглощенных душах она не нашла ничего из того, что искала.
Ее пребывание на земле было бесцельным и глупым, и больше всего она хотела остаться на плане Фугу навсегда, чтобы уснуть и позабыть весь этот кошмар, наконец-то найдя облегчение и прекратив искать. Вряд ли эти поиски привели бы ее к чему-то.
Аиша Фарлонг поглотила столько душ, будучи пожирателем духов, что даже голос ее собственной потонул в криках боли и ярости тех, кого она убила до этого.
Пробившись через весь Город Правосудия, она наконец-то нашла его. Келемвора. Еще одного чертова бога, который затянул всю эту дрянь. Она стояла перед ним с кровоточащей раной в груди, которая никак не желала заживать, и он возвышался над ней, как статуя. Бог, подобный десятифутовому человеку в облачении гробовщика. Серебряная маска с перламутровыми слезами скрывала его лицо, и голову укрывал капюшон.
