Келгар мечтал стать монахом Тира. Сама Нишка постоянно задирала Элани и Кару, потому что эльфийка была слишком занудной, а Кара – слишком высокомерной. Гробнар донимал всех вокруг очередным гениальным изобретением или невероятной поэмой, которую хотели слышать лишь самые терпеливые и благосклонные к гному. Касавир вздыхал так, словно попал в компанию взбалмошных подростков: он разнимал ругающихся, утешал обиженных. Зджаэв – гитзерай, странная гостья иного мира, которую не интересовало ничего, кроме победы. Сэнд упражнялся в остроумии на Каре, и молодая колдунья то и дело обещала сжечь волшебника. Шандра, потерявшая дом, безуспешно пыталась влиться в их компанию, стараясь стать похожей не на фермершу, а на искателя приключений. Бишоп всегда говорил, что ненавидит их всех, и, тем не менее, почему-то никуда не уходил и спасал их в бою и на бездорожье. Они все будто со смехом готовились уничтожить Короля Теней – и все же смогли это сделать.

Это вспоминалось как далекая, почти позабытая жизнь. Цветной сон, который больше никогда не вернется.

Келгар погряз в делах управления кланом Айронфистов и постарел лет на десять за считанные дни. Аиша исчезла, похищенная горгульями. Зджаэв пропала, будто канув в воду, оставив в Нишке затаенное чувство обиды и предательства. Элани и Гробнара завалило обломками, и их изуродованные тела они хоронили в закрытых гробах. Она сама положила венок ромашек на могилу маленького гнома, а для Элани отыскала розовые болотные цветы, которые когда-то спасли ее саму от отравления. Они нашли их в Мердэлейн, разрушенном вспышкой энергии, вырвавшейся из уничтоженного Короля Теней. Кару, одурманенную обещаниями могущества, им пришлось убить. Как и Бишопа. Он ушел от них к тем, кто служил Королю Теней. В самый последний момент, когда они больше всего нуждались в нем, он выдал их слабые места и рассказал все, что знал. Нишка помнила, что Касавир убил его, впервые дав волю прорвавшейся изнутри мести и боли, потому что предательство Бишопа стоило ран тем из них, кто никогда не был настоящим воином. Шандру убил ее дед. Аммон Джерро. Чертов чернокнижник, которого она вспоминала до самой смерти, как дедушку, который когда-то держал ее на руках и читал на ночь сказки.

Аммон Джерро… он отправился за Аишей, и больше его никто не видел.

Нишка сама вместе с Сэндом обыскала каждый угол Мердэлейн. Они старались найти хоть одну-единственную магическую зацепку, которой не было. Через обвалившийся потолок в прежде темный зал проникали золотые солнечные лучи, и шуршала вода, поглощая древний храм, оставшийся в болотах. Нишка подозревала, что скоро здешние камни покроются цветами и тиной, и от этих мест останется лишь озеро посреди болот или очередная огромная топь.

Они нашли только плащ Аиши – потрепанный символ того рыцарского звания, которым ее наградили во время войны. На взгляд Нишки, награда была сомнительна. Голубая ткань серебрилась и переливалась, как чешуя под лучами солнца, и все же куда больше походила на бесполезную тряпку: грязную, окровавленную и дырявую.

Она попыталась разнюхать что-нибудь в Лускане, но там ее встретили лишь разруха и уныние. Слухов об Аише не было никаких. О том, что ей пожелал отомстить неведомый последователь Черного Гариуса, не могло быть и речи, и Нишка отправила письмо вперед себя, потому что в городе оставалось еще одно дело, а Келгар должен был осознать бесплодность поисков.

Рогатая воровка и сейчас скрывалась в занюханной таверне в трущобах, где окна выходили лишь на соседний дом с мутными стеклами и покосившейся крышей. Воняло кислой капустой и рыбой. Она слышала ругань и видела сушившееся между карнизов, похожее на нелепые флаги белье, поэтому предполагала, что дом напротив жилой, просто очень бедный. На веревках висели застиранные пеленки, простыня, чья-то необъятная ночная сорочка…

Нишка отвела взгляд.

Было противно: от вони, от бегающих по потолку тараканов, от пауков в углах – но оставаться здесь надолго она не собиралась, а потому просто терпела.

«…В городе тихо. Очень. Я про слухи – знаешь, как затишье перед штормом… они могут готовиться к войне, и я даже проникла в Башню Владык (рискуя шкурой, между прочим!), но не узнала ничего. Аиши там нет.

Я тут проверну одно дельце и вернусь».

Она действительно решилась на эту неслыханную наглость и проникла под видом волшебницы, только обучающейся магии, в Башню. Так страшно ей не было еще ни разу за все воровские ходки, потому что цена здесь стояла повыше жизни – эти волшебники могли сделать с ней все, что угодно. Превратить в нежить на целую вечность или устроить что-нибудь похуже.

Она пробралась на несколько уровней вверх. Улыбками, убийствами, откровенным враньем и невероятной удачей. Но даже о Черном Гариусе здесь все позабыли, и в стенах Башни Владык гуляли лишь сплетни волшебников друг о друге, новости о пиратах и чьих-то смертях… но ни слова о войне или Короле Теней. И никаких слухов ни об осколке, ни об Аише, ни о мече Гит.

Ей осталось лишь вернуться ни с чем.

Она бы сбежала из этого проклятого клоповника уже сейчас, если бы не одно дело, которое должно было задержать ее здесь еще на день. Дело, на которое она предпочла бы, сложись все иначе, не подписываться никогда.

Меч Гит.

Воспоминание разорвалось оглушительной жгучей болью, словно Аише, ломая грудину и ребра, всадили кривой клинок в тело по самую рукоятку. Она чувствовала разорванным нутром холод серебряного лезвия.

Она тогда всхлипнула от боли, слыша хруст собственных костей.

Аиша подошла к зеркалу в комнате Лиенны, заставленной столами с книгами и свитками, а после – стащила рубашку, разглядывая себя, обнаженную по пояс. Такую же серую, как и все на плане Тени: огонь, дерево, яркие ткани – здесь все было тусклым и лишенным любого цвета. Все, кроме крови.

Она провела холодными пальцами по жесткому животу и ключицам. Между обвисших от худобы грудей – там, где когда-то был осколок меча Гит – сейчас осталась уродливая пустота и не менее уродливый шрам. Он блестел от крови и плохо заживал, когда Голод вышиб из ее легких весь воздух и взял верх, поглощая Окку. Как будто проклятие гнездилось именно там, воспаляя ткани и кожу вокруг раны, но при этом та не гноилась, не расширялась, не кровоточила по-настоящему и никогда не позволила бы ей умереть. Проклятие не убивает носителя.

Рана напоминала диковинный цветок, распустившийся прямо на ее теле. Его нутро, мягкое и влажное, скрывало в себе нечто большее, как лепестки скрывают семена.

Грудь противно ныла при каждом движении, но эта боль не парализовала их.

«Ты слышишь голоса мертвых. Все смертные понимают этот язык, но большинство дрожит от страха, заслышав их».

Все было именно так.

Ей часто снились мертвые. Ее мертвые. Те, кого она вела – те, кто шел рядом с ней. Когда-то. Бледные силуэты, приходившие к ней – их лица были расплывчатыми, голоса – едва слышными, и раз за разом их сметал огромный поток тьмы. Вязкой, как слишком соленое море ее слез, в котором она давно потонула и задохнулась, превратившись в гниющего утопленника, которого туда-сюда носят волны, расшибая труп об скалы до тех пор, пока не останется ничего, что можно было бы уничтожить.

Тогда она просыпалась, обессиленная и усталая, и отправлялась искать духов. Иногда она не находила их, и ее жертвами становились самые беспутные жители Мулсантира. Что поделать: иногда люди пропадают на плане Тени. А что до этого – кто пойдет туда искать их, разорванных нежитью?

Чем дальше шло время, тем уютнее ей было на плане Тени. Пока спутники спали в теплой Вуали, в каморках театра, где обычно ночевали актеры посреди ярких декораций, она превратила в свое жилище другую Вуаль. Тот театр, где сцена всегда пустовала, и редкими зрителями были лишь тени и призраки. Тот театр, где остались порталы и голем. Тот театр, где стоял операционный стол, на котором вырвали из ее груди осколок серебряного меча Гит. Где не было живых. Тот самый окровавленный стол, с которого она сшибла кандалы для рук и ног, стал ее постелью.