Но в движениях Андрет Айканаро замечал нечто, свойственное всем людям – она двигалась тяжелее, смелее и отрывистее, словно подросток его народа, что никогда не вырастет – но при этом не казалась таковым.

От нее пахло сухой травой и тепло-молочным ароматом чистой кожи.

– Пройдешься со мной к ручью? – Андрет улыбнулась ему, и в солнечном свете на ее щеке стали заметны едва проступающие крапинки веснушек. Скорее их тень, призванная весной, нежели настоящая россыпь.

– А как же, – Айканаро улыбнулся ей в ответ, чувствуя в груди прежнее щемящее чувство.

То и дело в ее присутствии он почему-то чувствовал беспокойную неловкость. Вот и сейчас он шел рядом с ней, ступая через прозрачную березовую рощу – к поляне с ручьем, где он оставил Ломара щипать первую траву после долгой зимы.

Андрет тоже молчала, глядя в сторону. Он не протягивал ей руки, а она не снимала рукавиц.

Им редко удавалось поговорить наедине, и если в присутствии Ангарато неловкость сменялась дружеским смехом и разговорами об их домах, то ощущение, которое затягивало в себя Айканаро, было глубже и нежнее. Оно разливалось в прохладном воздухе, и казалось кощунством тратить короткое текучее время на те разговоры, что призваны только заполнить пространство пустым шумом голосов.

– Я все время думаю… – Андрет запнулась, и Айканаро показалось, что ее щеки вспыхнули румянцем. – Прости меня, я не должна спрашивать об этом.

– О чем, Андрет? – он почувствовал едкий укол вины за то, что заставил ее испытать стыд за вопрос, которого Андрет даже не задавала.

Теперь он начинал понимать всех поэтов, которые говорили о трепещущем от близости другой души сердце. Такое же неудобство – и вместе с тем предчувствие чего-то важного и удивительного – теснилось внутри, будто догадка, которая была слишком смела, чтобы стать правдой, а потому не могла обрести даже завершенного обличья в виде мысли.

Он поймал ее свободную руку и сжал сквозь грубую рукавицу, как будто этот простой жест мог сказать больше любого слова. Андрет сжала его ладонь, и в ее выдохе Айканаро услышал ошеломление.

– Спрашивай, о чем хотела, – он говорил тихо и мягко. – Даю тебе слово, что отвечу честно, и не дам повода стыдиться вопроса.

Вблизи послышался бурлящий звон ручья, и меж березами проступила яркая равнина весеннего луга.

Андрет покачала головой и улыбнулась странно печально. В глаза ему она не посмотрела.

– Я все время думаю о том, что однажды слышала, – она шла мелкими шагами, глядя в сторону, на узкую впадину ручья впереди, и ее голос звучал тихо и сбивчиво. – Будто бы каждому из вас предназначена до конца мира единственная душа, и нет той силы, что может оборвать эту связь. И будто то, что происходит между людьми, не так… прочно. И не так… чисто. И не бывает у вас, когда сердце одного отдано другой – но не той, кто любит его, – Андрет, наконец, остановилась, и освободила руку из его ладони, но в ее глазах Айканаро прочел невысказанный упрек, и голос аданет прозвучал чуть жестче, чем он ожидал. – Это правда?

Они стояли на границе ослепительного в солнце весеннего луга, покрытого юной травой, между светом и прохладной коричневой тенью рощи. В темном ломаном овраге справа шумно журчал ручей.

Айканаро не шли на ум слова, чтобы утешить ее. В голосе Андрет он слышал боль, словно ее упрек был связан вовсе не с разницей их народов, и не с обычаями эльдар, знаний о которых она не обрела, но…

«Неужели ты страдаешь и спрашиваешь себя об этом из-за меня?»

Неужели этой раняще-горькой и счастливой истиной объяснялась ее странная робость рядом с ним? И его собственное молчание, когда неосязаемое облако чувств казалось слишком сложным для грубого обличья речи?

– Все не так просто, Андрет, – слова рождались на языке с трудом, и тем сложнее казалось найти единственно правильные, которые должны прозвучать здесь и сейчас. – Даже в краю за морем, откуда мы пришли, были редкие сердца, страдающие от неразделенной любви. И слова, будто любовь людей всегда подвержена тьме – думаю я, идут от нее же.

Она опустила взгляд и руки, и Айканаро потрясло, какой печальной она стала, услышав этот ответ.

– Вот как…

Каким беспомощным он себя чувствовал! Наверняка Финдарато подобрал бы лучшие слова, объяснил бы ей все так, что это оставило бы привкус сладко-горькой надежды и светлой чистоты, но его здесь не было.

Что же он мог сделать? Чем мог излечить ее печаль – и свою?

Он осторожно потянул на себя ручку корзины, что держала Андрет, и она, удивленно моргнув, отпустила ее. Айканаро поставил корзину в траву: бережно, словно внутри были причудливые стеклянные фигурки, раковины и кораллы, а вовсе не крапива.

Она так же несмело взялась за края рукавиц, бросила их наземь, глядя на Айканаро широко распахнутыми глазами в обрамлении ресниц, сияющих от косых солнечныхлучей, и протянула ему руки.

Ее ладони были нагреты тканью и солнцем, и Айканаро успел поразиться, какие же они маленькие по сравнению сего собственными. Почему-то сейчас было очень важно держать ее руки вот так, не через ткань, а кожей к коже.

– Я не мыслитель, Андрет, – он сам удивился, насколько потерянно прозвучал его голос. – И никогда им не был. Я не принадлежу к мудрейшим нашего народа. Но я думаю, что если два сердца связывает чувство – это не может идти от тьмы.

Она покачнулась ему навстречу, словно дерево на ветру – и назад, будто одновременно ошеломленная и завороженная тем, что происходило. Весь мир сузился до них двоих, этой полосы между светом луга и тенью рощи, и несказанных слов, витающих в воздухе вместе с древесной пыльцой.

Какими ясными были серые глаза Андрет! Каким светлым казалось Айканаро лицо, окутанное дымкой золотого солнца!

Он прижал ее ладони к груди – высоко, к впадине между ключиц. И склонил голову, зажмурившись на мгновение, когда Андрет приподнялась на цыпочках и уткнулась лбом ему в лоб.

– Перед болью сердца и любовью мы не выше вас, Андрет. И не ниже. Мы равны.

– Прости меня, – ее голос звучал чуть слышно. – Я не хотела обидеть.

Ее дыхание чуть-чуть пахло медом.

Он не посмел дотронуться до губ Андрет – мягких и розовых, чуть шелушащихся по весне, но коснулся поцелуем внутренней стороны ее ладони, у ямки большого пальца, легко и нежно.

– Ты меня не обидела.

Андрет тихо охнула и обняла его, но ничего говорить и не требовалось. Он прижал ее к себе, хрупкую и теплую, впервые позволяя найти выход всей теснящейся в груди нежности.

И в этом объятии оказалось все – и обещание, и ответ, и их судьба.

Он смотрел поверх ее головы на летнее солнце – такое яркое, что било по глазам, и весь мир, казалось, тонул в этом золотом свете, где кончалось и начиналось все сущее.

– Айканаро!

Свет обладал голосами.

Они звали его, и среди безбрежного теплого потока Айканаро с удивлением различал зов братьев и… государя Финвэ?

Мгновения он парил среди солнечного света, впитывая его кожей и испытывая лишь удивление от покоя и безопасности, которые охватили всю фэа и убаюкали, будто он вернулся в детство и стал тем мальчиком, которому даже не снился Исход.

Да, он заснул в гамаке у дома праотца, и сквозь сомкнутые веки сиял Лаурелин, а над головой тянули ветви, будто обнимая друг друга, две большие яблони. Они всегда рождали самые вкусные на свете яблоки, красно-зеленые, со сладкой хрусткой мякотью, которая хороша без всяких пирогов. Рви прямо с ветвей, оботри рукавом – и ешь.

– Айканаро!

Голос звучал тревожно и взросло.

Он не…

– Айканаро!

Солнечный свет рассыпался, и темно-фиолетовой горечью начинало просачиваться истинное значение голосов. Из тускнеющих осколков детских воспоминаний, из их угасающего теплого света, похожего на прощальный воздушный поцелуй, проступал огромных размеров многоколонный зал, значение которого не требовалось объяснять.

Он был мертв, и его обступали три души – сияющие светлые тени, в которых угадывались очертания прежних тел.