И это пугало.

Перед ним стояла не Андрет. Это была дева эльфов, единая с Андрет лицом и статью.

Она качала колыбель, пела их ребенку, и он мог бы радоваться, что она стояла здесь, прекрасная и живая, но…

Но где тот шальной неукротимый пламень на дне ее глаз? Где живой огонь? Почему самобытная искра стала казаться ему лишь зеркалом, что отражала мир вокруг?

– Это ты? – голос его звучал нерешительно. – Правда – ты?

– Я, – голос Андрет звучал со спокойной мягкостью, будто теплый огонек свечи. – Кто же еще?

«Нет, нет. Ты бы пошутила… или это лишь мое воспоминание о тебе? Потому что такой я тебя помню, смешливой, отважной, мудрой и гордой?»

– Возможно, медведь, – он попробовал пошутить, зная, что это смешило ее каждый раз, несмотря на грубоватость шутки. – Ведь вы, люди, порой так топаете в лесу и шуршите, что иной раз не отличить.

Когда-то он ляпнул это, не подумав, но Андрет – его Андрет (или та, которую он помнил?) – почему-то каждый раз хохотала до слез, едва услышав про медведя. И порой нарочито шумно хрустела ветками и шуршала листвой, когда желала припомнить ему отвратительно невежливую шутку.

Может быть, потому что тогда он растерял часть той возвышенности, в которой люди тщились отыскать спасение. Вместо этого он стал ближе из-за неловкости. Кем-то понятным. Живым из-за мелкого несовершенства.

И, может быть, не пошути он тогда – все случилось бы иначе.

Почему ему так хотелось плакать, когда он вспомнил, как Андрет однажды летом, неожиданно и смеха ради, приложила ледяную от родниковой воды ладонь к его спине?

Это было далеким прошлым, слишком несущественным для той, кого он сейчас видел.

Андрет улыбнулась ему – тепло и слишком спокойно, словно его слова ничего не затронули в ее душе, и огонек в ее глазах не вспыхнул.

«Что с твоим взглядом, Андрет? Что изменилось? И дитя не изменило бы тебя так, это невозможно!»

Но совершенство мира было безупречно.

Айканаро вынырнул из морока с криком, но не было воздуха – и легких, которые бы его вдохнули. Была тень роа, подобная обнаженному сознанию, которое вытолкнули из ослепительного мира. Разум заметался, ошеломленный и слишком сильно погруженный в необходимость осознать открывшееся.

Айканаро.

Его имя… что-то следовало за ним, словно эхо за звоном колокола, но нет, не сейчас! Сейчас важно другое!

«Невозможно. Невозможно, чтобы Аман сотворил с нами – такое! Это благая земля, в ней нет тени зла! Разве может быть такое?! Разве может быть, чтобы кто-то утратил душу в нетленном краю?!»

– Айканаро! – резкий голос вновь одернул его, зазвенев металлически гулко.

Голос разогнал ошеломление и клочья белоснежно-безупречного видения, словно дым.

Айканаро понимал, что будь он в настоящем теле – стиснул бы виски, встряхнул жесткими волосами цвета спелой пшеницы, зажмурился и попытался принять то, что увидел.

«Что они от меня хотели? Зачем приманили этим счастьем – и тотчас забрали его, разбив?!»

Но здесь он лишь принялся расхаживать по траве и стиснул губы – пусть это не помогало.

Айканаро дышал – или ему казалось, что дышал – сонной пустотой звездного купола и безбрежного луга призрачной травы, жадно впитывая огромное пространство кружащихся небес. Эхом, размером с целую вселенную, всколыхнул мертвую степь крик отчаяния и боли:

– Зачем вы показали мне это?!

В пылком ужасе он не заметил, как Ниэнна дрогнула от плача и шевельнулась, пытаясь подойти к нему ближе.

Но Намо мягко положил ладонь ей на предплечье, останавливая.

– Ты понимаешь, что видел, Айканаро?

«Понимаю ли я?! Нет! Я не понимаю, как спасение стало кошмаром! Я не понимаю, как благая земля забрала из нее жизнь!»

– Вы говорили, что не обманете меня! – резко бросил он, не задумываясь об ужасном обвиняющем смысле этих слов.

Вздох.

– В том, что ты видел, нет обмана.

Его поразило, сколько тоски и боли прозвучало в голосе Ниэнны – и гнев утих.

– Невозможно, – глухо и упрямо произнес он.

Он не понимал, и это непонимание рождало смятение и яростную горечь. Разве не зло, когда нечто так меняет душу? Разве не Валар это определено? А если не Валар несут зло – неужели он видел обман, и попал вовсе не в царство Намо, и все, что вокруг – всего лишь иллюзия, в которой нечто куда худшее желает сломать и заполучить его душу?!

– Успокойся, Айканаро. То, что ты видел – не ложь, – успокаивающий голос Ниэнны развеял его тревогу, словно сдув прилипшие к травинкам пушинки одуванчиков. – Но печаль и то, что мы не в силах изменить.

«А что?»

Ему не хотелось верить. Простое созерцание радостной встречи, которая должна была быть таковой, но не стала, измучило его душу, и теперь Айканаро казалось, будто фэа целиком кровоточит. Тупая боль билась в его сущности, будто открытую ему картину породила простая жестокость, а не сострадание.

Айканаро бессильно опустился на колени возле озера, глядя на серую, как отполированная сталь, поверхность. Ветер шевелил его жесткие золотые локоны, но он не мог этого почувствовать.

– В твоих силах отказаться от знания, что ты постиг, – голос Намо все еще звучал неожиданно мягко, и эльда вновь посмотрел на него, словно очнувшись от несоответствия голоса тому, что он знал о Намо. – Ты видишь лишь светлую сторону выбора принцессы Лютиэн, Айканаро, – Намо помолчал, но его слова не встретили ответа. Айканаро смотрел на него опустошенным непонимающим взглядом. – Принятие дара смерти – или бессмертия – меняет того, кто его принимает. Фэа и роа неразлучны в нашем искаженном мире. И мы не в силах повлиять на души, если велением воли Эру изменится тело – но одно неразрывно с другим.

Айканаро замер, не поверив поначалу этим словам.

«Но не могла же дочь Тингола… и не может же тело…»

– Но как? Разве могла Лютиэн пожертвовать…

Он не нашел в себе сил договорить. Мысли вихрились, как будто соединяясь и разветвляясь со скоростью, перед которой отступали даже боль и страх. Понимание – жуткое и неотчетливое – рождалось в пустоте, но пока не обретало слов и формы.

Намо опустил плечи, разом утратив часть мрачного величия.

– Могла, Айканаро. Дочь Тингола заплатила частью своих даров за смерть и короткую жизнь со своим возлюбленным. Ее дух и ее плоть благословлены ее матерью, Мелиан, и они сильны для ее выбора. Жизнь ее будет благословенна, но связана с ее возлюбленным – и за тот ужас, к которому она прикоснулась в Ангбанде, их минуют болезни, влекущие у людей унижение в немощности. Но нет того лекарства, что сменит зиму весной в сердцах Эльвэ, пробужденного у вод Куйвиэнен, и Мелиан, пришедшей в этот мир вместе с нами. И нет тех дорог, что сведут родителей и дочь на одном пути после того, как они погибнут. До того, как настанет конец всему, что мы знали.

«Проклятье!»

Он почувствовал, как душа поневоле рвется плакать, пусть здесь не могло быть слез.

– Печаль излечивает душу, Айканаро. Как и оплакивание, – голос Ниэнны вновь зашуршал, вторя песне трав, и в этом голосе он услышал призрачный отзвук собственного невысказанного плача – будто то был и дар, и облегчение. – Не думай, будто такой выбор легок, Айканаро. Где кончаемся мы – и начинается другая душа? Где мы, которые стараются стать лучше, возродиться совершенными – утрачивают свою душу в этом совершенстве? А изменило ли бы человеческое тело – тебя? Искупит ли любовь – боль твоего брата и семьи, с которой ты не встретился бы даже после гибели?

Айканаро поневоле ощущал беспокойство Валар, но ошеломление их словами опустошило его боль, вывернув ее и разбив. Огромное осознание придало ей не незначительность, но ошибочность в своей простоте – и открыло сложность, о которой он не подозревал.

А Намо продолжал говорить.

– То, что мы показали тебе – не истина. Даже от нас ускользает воля Эру. Но знай, что и такой исход возможен. И много худший, когда роа человека не выдержит вечной жизни. Мы показали тебе лишь один вариант из многих, ибо даже я не знаю всего, когда речь идет о судьбах людей. Я вижу не вписанные в книгу строки, но множество дорог – и те, кто идут по ним, всегда находятся на перепутье, и каждый перекресток открывает и стирает новую дорогу. Каждый растит свое древо смерти и посмертия сам, и это не конец, но дорога.