А две души вернулись дорогой, которая до сего дня не вела назад.

Боль была исчерна-острой, багряно-темной, маслянистой, как яд.

«Это нечестно!»

Разве он не мог бы молить? Разве ему бы вернули его Андрет? Разве не его брат пал в бою ради того мира, чьи законы смогла обойти дочь Тингола?!

«ЭТО НЕЧЕСТНО, ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ВЛАДЫКА СКОРБЕЙ!».

Он бросил свой гневный крик Намо, не задумываясь о том, что может разозлить повелителя Чертогов.

«Мы умирали, и умирали, чтобы защитить этот мир и наш дом! Наш ужас и наша боль – не меньше! Ты слышишь это, Намо?! Ты пристрастен! Ты выказал сострадание тем, кто был не больше, чем мы! Ты отдаешь одним, забирая у других! ТЫ НЕ СУДЬЯ!»

Кому бы помешала его любовь?! Что бы она изменила?!

Но надежда… надежда…

«Ты не того полета птица, Айканаро. Не дитя майэ. И не тебе просить о счастье».

Айканаро отпрянул от пылающего сердца Чертогов и заглушил в себе воспоминания о щемящей радости песни.

И бросился во тьму собственной души, где пылало обжигающее – и уродливое – забытье ужаса.

Он не смог.

Тьма оказалась… иной, нежели он ждал.

Айканаро неистово желал броситься в самый страшный кошмар, отыскать в душе самую гнилую червоточину – и забыться ею до тошноты и безумия, чтобы не помнить о том, что счастье даруют не всем, а лишь по выбору. Что любовь не имела ценности для Валар, что она – ничто, и он – ничто, и гибель Финдарато для них – ничто, и…

Но его как будто увели в сторону от тропы, что вела в глубину забытья, к муке и бесконечным блужданиям во тьме. Его остановила незримая упругая пелена, отбросившая от границы ужасов.

Не стало ничего. Ни троп, ни звезд – лишь гулкое пространство, в котором о его ноги терлась полупрозрачная серая трава, и поле гоняло ее волны, словно женские локоны на ветру – от края до края, сколько хватало глаз.

Призрак Ард-Галена без Тангородрима. Поле, что не пахло ни вереском, ни луговыми травами – только звездной ночью в шепчущем ничто.

Темнота перед ним беззвучно запульсировала призрачным серым сиянием, и Айканаро увидел очертания двух огромных неясных фигур, перед которыми сама его фэа вдруг показалась крошечной песчинкой. Одна отдавала металлом, похожим на переливающийся в полумраке лунный клинок, вторая – нежностью последних лучей тускло-лилового заката, переходящего в сумерки.

В первой он отчетливо чувствовал мужскую сущность. Во второй – женскую.

– Ты определенно заблудился, Айканаро, и заблудился в туманах своего собственного разума, – голос Намо отразился во всем пространстве вокруг, как будто наполняя его целиком.

Он содрогнулся.

«Услышал?!»

– Конечно, я тебя услышал – ведь ты кричал мне, думая, что мне нет дела до твоей печали. Не бойся меня, Айканаро, и не бойся открытости своего разума – как и того, что видишь перед собой.

Вторая фигура, легкая и похожая на лунную дымку, наполнила пространство нежным и глубоким голосом, шелестящим, будто тихий дождь.

– Ты всего лишь видишь нас такими, какие мы есть, Айканаро. Я оплакиваю твою утрату и твое несчастье. Мое сердце горит от боли за тебя, потому что твоя скорбь – моя. Как и каждого в Эа.

«Ты… Ты Ниэнна!»

– Это всего лишь эхо наших настоящих имен, но да. Так вы зовете нас.

Голос Намо звучал неожиданно звонко, словно необъятное пространство вокруг придало ему огромную силу.

– Ты видишь нас такими, как нас спел Всеотец. И пусть это будет для тебя знаком, что мы – не карающая сила. Ты вкусил горечь немногих – так выслушай.

Он сжался, оглушенный присутствием двух Валар, и слова исчезли из разума, оставив только потрясение: даже в нежной скорби Ниэнны чувствовалась чистота той искренности, что пронзала душу до боли, ноющей как вибрация струны.

Сущности перед ним потекли, свет стал пластичным, будто глина, и облачился в двоих, что встали перед ним среди поблекшего призрака степи, безбрежно шуршащей под звездами. Женщину в черно-серебряных одеждах, чье строгое и влажное от слез лицо скрывала прозрачная кисея вуали. И мужчину в исчерна-сером, чьи одеяния под плащом больше напоминали броню цвета молочного нефрита и тусклой меди. Его светлые волосы струились в воздухе, похожие на гладкие колосья веерника. Серые словно сталь глаза смотрели со спокойным рассудочным холодом – но даже в этом взгляде Айканаро не нашел пугающей мертвой безжалостности.

Таковы были Намо и Ниэнна.

Как сильно должны были повредить его душу, если понадобилось присутствие двух из Валар?!

– Не пугайся, Айканаро, – голос Намо утратил необъятность и зазвучал рассудительно и сдержанно. – Мы не пришли тебя судить.

Ниэнна отерла слезинки с век и сцепила ладони опущенных рук.

– Наша роль – исцелять души и наставлять их в исцелении, – она говорила с нежной печальной твердостью, и при жизни Айканаро стало бы неудобно, что женщина говорит с ним так: сострадая, словно мать.

Но он не был жив, и в этом месте исчезала гордыня, а перед ним стояла одна из Аратар. Там, где в душе гнездилась привычная неловкость, Айканаро ее не находил – она маячила, словно бесплотный призрак. Только воспоминание о чувстве, но не само чувство.

Возможно, он чрезмерно ярко воображал его, восстанавливал по памяти – но не ощущал на самом деле.

В нем разливалось лишь безраздельное изумление и темный дым недоверчивой тревоги, что стлался, как пепел, поднятый засушливым ветром.

– О каком исцелении идет речь?

Почему его сейчас так испугало это слово? И почему он представил себе, что от него веет холодом вечности вместо жизни – словно он заглянул в обсидиановые глаза гигантского зверя, где отражались все звезды небосвода с момента, как родилось само понятие времени. И почему оно показалось ему отражающим всю бесконечность и незначительность каждой жизни в реке душ, знаменующей смерть?

Айканаро разрывался между ребяческим изумлением, заставившим его застыть, словно созерцая чудо – и желанием выкрикнуть безмолвную мысль, бросить ее Аратар в лицо, не думая ни о почтении, ни о страхе. Крик бессилия и последней искры надежды на помощь, когда гордость, перемешанная с болью, слишком сильна, чтобы склониться и попросить.

«Разве вы не должны понимать, что сотворили с моей душой, с моей любовью?!»

Он желал честности – и одновременно – быть услышанным без слов теми, кто провозглашал свою мудрость.

«Ты позволил ей взять то, что ей не принадлежит! Как ты вывел душу человека из Чертогов?! Как обошел запрет Эру – или не был смертным тот, о ком она пела?!»

Намо покачал головой.

– У всех даров есть цена, Айканаро, и цена, уплаченная дочерью Тингола, ужаснее, чем тебе ведомо. Но не о ее душе мы ведем речь. Мы пришли к тебе.

Он стоял, не чувствуя льнущей к ногам призрачной травы, и пытался найти ответ в лицах Валар.

Как будто ему что-то могло сказать тонкое переплетение серебряного узора на кайме накидки Намо – или подобные ожившим теням дикие розы, мерцающие на вуали Ниэнны. Или чернение на украшениях ее серебряных кос, где сплетались оплакивающие потерю возлюбленных лебеди.

«К чему вы клоните? Вы, оба?»

Эту мысль он не позволил им услышать. Тревога нарастала, словно зарождающийся вдали над морем шторм.

Ниэнна отбросила с плеч тяжелые пепельные косы, увитые жемчужной нитью. Айканаро мог поклясться, что не видел жемчуга раньше, но здесь все текло легко и изменчиво, как ночной ветер.

Валиэ отерла слезинки со скул: капли отливали ртутным серебром, обрамляя серые глаза, словно удивительная краска.

– Не спеши бояться, Айканаро. Послушай нас. Даже если ты полон гнева к Фэанаро – твой страх – не более чем ядовитый бутон его слов, – Ниэнна говорила тихо и посмотрела ему в глаза, устыдив своей открытостью. – Мы не Мелькор, и никто, кроме него, не в силах вас неволить. Ты можешь не принять наши советы или же нашу мудрость, но ты можешь выслушать нас.

Намо согласился с ней – Айканаро видел это по едва заметному кивку.