Грохот разбитой посуды был такой, что она зажмурилась.

И прикрылась жалобно голым золотым подносом, когда наконец-то осознала, что произошло, а бедра разгорелись от боли: кипяток плеснул выше колен.

Повисло мгновение абсолютной тишины: Тар-Майрон скруглил губы этаким насмешливым «о», словно собрался присвистнуть, Machanaz убийственно смотрел в упор.

Глядя на месиво разбитого фарфора, меда, варенья и хлеба, что размок в темно-карамельном чайном пятне, Ронтавэн почувствовала, что сейчас разревется. И от стыда, и от боли.

«Не облажаться! Дура!»

Она шмыгнула носом – думала, что выйдет тихонько, но, как назло, получилось звонкое хрюканье на всю спальню.

– Machanaz! – как будто этого было недостаточно, в дверях появилась Таска – как всегда, неуместно жизнерадостная. – Ах!– сквозь липкий туман ужаса и мутные от слез глаза Ронтавэн услышала, как майэ восторженно вздохнула и звонко хлопнула в ладоши. – Поздравляю! Как чудесно избавление от одиночества!

Главная портниха смылась.

Повисло мгновение тишины, которое заполнил Тар-Майрон.

– Я так понимаю, ты не предупредил девчонку,– его голос прозвучал над общим побоищем особенно угрюмо. Майа от души потянулся, особенно не стесняясь, и зевнул во весь рот. –А знаешь, в отличие от тебя, она мне предложила чашку.

Ронтавэн почувствовала, как внутренности смерзаются в липкий ком, потому что на лице Короля неотвратимо, как гроза, скапливалась такая злость, что ей захотелось смыться немедленно.

– Вон отсюда оба! – Король рявкнул на них так, что Ронтавэн впервые ощутила всей душой истинный смысл фразы «их сдуло ветром».

Она не была уверена, что помнила, как оказалась за дверью.

«Твою. Мать».

– Я ее убью, – Мелькор раздраженно плюхнулся на спину рядом с ним, и издал странную смесь ворчания и скрипа, потирая глаза. И тут же пружинисто подскочил, словно укушенный кем-то между лопаток.

Уселся и уставился на Майрона, всклокоченно-кудрявый и сверкающий от злости.

– Я точно ее убью. Это был мой любимый чайник, а его создатель мертв!

Майрон медленно сморгнул и закатил глаза вместо ответа. За все время, пока Мелькор успел сесть, улечься, поворочаться и снова сесть, он и не пошевелился, наблюдая за ним.

«Видел бы ты себя моими глазами».

По сравнению с этими угольно-черными волосами в ореоле разноцветных лучей света, белыми плечами с жилистыми текучими мышцами и хищно-угловатым светлым лицом – и целый мир казался несущественным. А уж чайник – тем более.

Майрону казалось, что по телу до сих пор блуждал, словно щекочущие искры в крови, призрак ночного удовольствия, который в равной степени отшибал здравомыслие и способность злиться, оставляя на их месте блаженное созерцание одного-единственного мужчины.

И пусть обыкновенно это длилось не больше часа, это всегда был очень хороший час: золотой, дымный и теплый. И меньше всего хотелось обрывать его очередной порцией чужих кровавых соплей, слез, мольбы и, в конечном счете, убийства.

«До этого сегодня все равно дойдет. Как и всегда».

– Что? – Мелькор нахмурился, требовательно глядя на него.

– Да ничего, – Майрон дернул уголком рта и лениво пропустил между пальцами крупный завиток волос айну: гладкий и мягкий.

Мелькор скривился, по обыкновению склоняя голову к плечу, когда собирался съязвить.

– Вновь предаешься утреннему созерцанию? У всех с утра…

«Так, хватит».

Майрон не дал Мелькору договорить, сгребая его в объятия полу-драчливым рывком, и надежно оборвал возможные колкости поцелуем – не слишком страстным, зато крепким.

Вот оно, важнейшее достоинство: знание, когда важнее целовать, а не говорить.

Мелькор издал недовольный звук, но устроился в его объятиях поудобнее, закинув руки в тонких ночных перчатках за шею, а колени – за талию: мягкий и разнеженный, словно белое тесто, и полный желчи, как ядовитая ящерица.

– …а у тебя утренние слюни, – недовольно закончил айну, когда их губы разомкнулись с неприлично звонким звуком. – И ты обещал сначала зубы чистить.

Майрон огладил теплую спину под щекочущей копной волос и шумно втянул с шеи аромат чужого тела. Мелькор в его руках пах теплой постелью, любовью и призрачным ароматом духов, еще не выветрившихся с горячей кожи.

Он почувствовал, как его тело, живот к животу, грудь к груди, дышит ленивым приглашающим теплом.

«Если он продолжит так сидеть, утро не закончится».

– Времени немножко не было, – голос майа прозвучал хрипловато-мягко.

Мелькор тяжело вздохнул и запрокинул голову к потолку, снова издав странный ворчащий звук через стиснутые зубы.

– Думаешь, я перегнул с убийством?

Майрон промолчал и красноречиво приподнял светлые брови.

– Ну? – Мелькор вызывающе посмотрел глаза в глаза.

Майрон легонько стукнулся лбом о лоб. Почувствовал тепло чужого дыхания на губах.

– Это же просто чайник, – золотые ресницы коснулись черных. – На счастье.

Мелькор отодвинулся и поморщился.

– На счастье? Бессмыслица. Откуда ты это взял?

«Да и какая разница?»

Майрон полагал, что суеверие подкреплялось грязной действительностью: даже орки понимали, что новые горшки и тарелки из глины, когда-то чистые, невозможно отмыть до первозданной чистоты, и смена треснувшей посуды на новую едва ли не оберегала от болезней и ожогов кипятком.

«Но не про шахтерские байки же говорить сейчас?»

– Сам подумай, – он легонько прихватил зубами кожу на шее Мелькора и будто бы невзначай, соскользнул ладонями по бокам на его бедра, жесткие и горячие.– Пока заварят новый чай, пока найдут посуду… Точно на счастье.

– Дурак, – он по голосу слышал, что Мелькор улыбался. –Хорошо, я видел, что Лангон врезался ей в задницу. Возможно, это единственная женская задница, которую ему…

Майрон фыркнул и придержал Мелькора за талию покрепче, укоризненно прищурив светло-янтарные глаза.

– Ты теперь весь день будешь говорить гадости, да?

Мелькор энергично кивнул ему, довольно ощерив зубы.

– Да. Пусти.

Майрону остался лишь разочарованный мечтательный вздох, когда Мелькор ловко выскользнул из постели и его объятий: мелькнули, как сон, точеные сильные ноги, впадины на ягодицах, похожие на следы поцелуев, и мраморно-светлая спина с мышцами, похожими на крылья бабочки.

Как по нему, так это тело скрылось за бельем и утренней шелковой накидкой слишком быстро: утренний золотой час рассыпался стремительно уходящей сладкой дымкой.

Майрон уселся на кровати и прищурился, наблюдая, как Мелькор, устроившись перед столом с огромным зеркалом в золоченой раме, бегло прочесывает пальцами пушистую копну на голове, то и дело корча рожи со всем спектром разочарования от запутавшихся волос.

Майа покосился на балкон, ведущий прочь из спальни. Вздохнул.

Он растягивал время и не любил эти тягучие мгновения между ночью и утром, поскольку неизменным оставалось одно – перед прислугой приходилось делать вид, что Его Могущество отдыхает только в одиночестве. Даже невзирая на то, что выражение лица Лангона оказалось непередаваемым, когда тот впервые застал его в этой постели.

«Разбитая посуда – на счастье, да?»

– Знаешь, что? – он выдохнул и решительно встряхнул плечами, будто бы сбрасывая груз любых сомнений.

– Ну? – Мелькор даже не повернулся к нему, и ответил неразборчиво.

В основном – из-за зажатого в зубах кожаного шнурка. Его пальцы скользили по волосам, ловко подбирая их по обеим сторонам головы.

– Я сегодня никуда не полезу.

Мелькор аж выплюнул изо рта заколку. Замер на мгновение и повернулся к нему на пятках с приоткрытым ртом.

– С ума сошел?

«Может, и да».

Он прочесал пятерней волосы и неловко развел руками.

– Послушай… – Майрон выдохнул, собирая слова по закоулкам головы. – Мелькор, нас и так видела твоя новая девчонка. Это уже не Лангон, который все знает и делает вид, что ничего не происходит. Я постоянно делаю вид, что ночевал у себя, а затем возвращаюсь сюда же завтракать. Даже таскаю с собой белье. Это глупо, и… – он запнулся, сам не зная, как сказать лучше, не говоря уж о том, что выражение лица Мелькора не помогало ему ни капли. – Мне будет приятно, если хотя бы одно утро мы не будем… делать вид.