========== I. Золотая лента ==========

Он провел на коленях отца уже с несколько часов и успел проголодаться. А еще страдал от невыносимой скуки, какая известна только ребенку в окружении взрослых, что без конца говорят и говорят о делах, не имеющих к тебе никакого отношения: не смеются, не бегают, никого не убивают и едва шевелятся. И уж точно не приносят ничего вкусного, особенно жирных и хрустящих птичьих яиц.

Лаурундо знал, что еще не вошел в полную силу. Пока что. Понимал, насколько отличается от отца с его белой кожей без чешуи и странной шерстяной копной на голове, но именно отцовский голос он услышал первым во тьме небытия, и именно он пел ему во сне под золоченой скорлупой.

Отец всегда говорил, что драконья память спрятана, что она дремлет глубоко и далеко, но эти слова звучали для Лаурундо столь же сложно и глупо, как речь всех, кто тянулся перед троном нескончаемой вереницей: все что-то хотели, а он ничего не понимал. Слышал буквы и слова, которые произносили, но они напоминали смешную бессмыслицу, и он пытался себя занять чем-нибудь под это убаюкивающее шелестение, постукивание согласных и скрежет.

Сначала он лежал на животе и разглядывал огромный зал вокруг – блестящий от полированного камня, светлый понизу от сияния огней и дочерна темный в вышине. Такой сложный и красивый, что Лаурундо каждый раз замечал что-нибудь новое. Больше всего ему нравилась каменная девушка в колонне, которая обнимала змею с фиолетовыми камушками в глазах – настолько ярких, что ему все время хотелось забраться повыше и лизнуть их.

Потом он разглядывал тех, кто пришел к отцу с просьбами – первые были насупленные, надоедливые и долгие, но красивые, все сверкали от металла и оружия. Лаурундо то и дело высовывал язык, чувствуя, как они пахнут то железом, то сыростью, то пеплом. Иногда эти, яркие, звенели от украшений, переливались красками одежд: все разные, с разной кожей и лицами – настоящими лицами! – точно как у отца и Майрона.

Среди этих ему особенно понравился воин в смешной железной шапке – на его доспехах было золото, а на клинке – огромный смарагд.

Когда-нибудь он сможет его съесть и забрать чудесную саблю с изумрудом. И его браслет.

Затем красивые и блестящие ушли, и Лаурундо стало скучно. Их сменили орки, так их называли – все какие-то коричнево-грязные или темные, и никто из них не звенел и не сверкал.

На этих хотелось нагадить и зарыть в ямку.

Он, цепляясь коготками за вышитую ткань одежды отца, которая ужасно вкусно пахла угольками и пряностями, как дым в покоях, попытался залезть к нему на плечо, но там красивые камни в короне больно жгли глаза и шкурку.

Иногда он, конечно, пытался поймать разноцветные огоньки от венца, но вот лизнуть алмазы никогда бы не рискнул.

Поэтому на отцовском плече ему быстро надоело, и Лаурундо сполз по большому гладкому рукаву на подлокотник трона, где улегся, свесив лапы по обе его стороны. Поначалу уставился на то, как шевелятся черно-золотые колючки вышивки, когда отец шевелит плечом или локтем, но потом его рука, тяжелая и теплая, улеглась на загривок, щекотно перебирая мягкую чешую между лопаток.

Отец говорил так грозно – и громко! – что вздремнуть не получилось.

Лаурундо зевнул и огляделся в поисках того, куда еще не залезал сегодня: конечно же, это было изголовье трона. И его любимая золотая змейка – можно улечься, где резьба подпирает заднюю лапу, и удобно свесить хвост.

Он выполз из-под отцовской руки в когтистой перчатке. Потянулся, вытягивая задние лапы и топорща чешую, после чего зацепился лапами за дырки в узоре изголовья и удобно устроился там, где отец был близко, а вот камни в его короне – нет.

Но здесь было и еще кое-что. Во-первых, здесь он дотягивался до отцовских кос, мягких и блестящих. Когда отец не видел, он всегда совал их в рот, но не грыз, а чесал беззубый угол челюсти, и это было ужасно приятно. Куда лучше, чем самоцветы, пусть иногда он мог уснуть только сунув пару камней себе за щеку.

Сегодня отец, пусть и не знал об этом, вплел в волосы его любимые игрушки – они слегка звенели и напоминали Лаурундо собственные лапы, если бы он сжимал в них фиолетовые камушки – острые в центре и с блестящими огоньками, когда на них падал свет.

Отец, конечно, злился, когда он жевал косы или играл с ними, но сегодня стало слишком скучно.

Дракон уже зацепил когтями самую толстую из кос среди кудрей и потащил ее в пасть, когда отец вздохнул и бесцеремонно стащил его со спинки трона.

– Лауро, – голос его звучал тихо и недовольно.

Лаурундо протестующе зашипел, извиваясь: почувствовал, как лапы и хвост беспомощно болтаются в воздухе перед тем, как коснуться отцовских коленей. Там он зашипел еще раз, для верности шлепнув хвостом. И успокоился, когда на спину привычно легла тяжелая ладонь.

Дракон лизнул латную перчатку прямо перед носом и для спокойствия прихватил зубами палец, после чего вытянул задние лапы и ненадолго прикрыл глаза. Пригрелся. И, казалось, задремал.

Когда Лаурундо открыл глаза, ему показалось, что прошла целая ночь, но просители в зале все говорили и говорили, а отец отвечал им.

– Скучно, – наконец-то решился просипеть он. Голос все еще плохо слушался его, и слова напоминали сны, которые иногда приходили – полные пламенного блеска золота, яркие и одновременно страшные.

Отец вздохнул, и он услышал его голос, прямо у себя в голове. Почувствовал огромное присутствие чего-то знакомого и убаюкивающего.

«Сиди спокойно. Скоро закончим».

Он издал недовольное горловое ворчание и потянулся, растягивая все, даже каждый палец на лапах. Высунул раздвоенный язык. Улегся на бок, свесив голову с отцовской ноги.

А потом ему на глаза попалась ленточка. Золотая, как его собственный хвост. Красивая, с фиолетовыми шариками на вышивке, похожими на непонятные колючие цветы. Ее кончик, совсем маленький, с его коготь, торчал из-под кромки отцовских штанов: прямо там, где высокий сапог поднимался над коленом.

Лаурундо покосился на отца, грозного и неподвижного, золотым глазом. Отец с непроницаемым лицом слушал кого-то из майар, всего в черном.

Маленький дракон попытался потянуть ленточку: сначала когтями правой лапы, очень осторожно. Затем вновь покосился на отца, но тот был занят. Так что Лаурундо воспользовался моментом и изо всех сил дернул ленточку зубами – вышитая и блестящая, она оказалась невкусной, но приятно попадала между зубов жестким краем. Ему захотелось поиграть с ней где-нибудь еще.

Он заскреб лапами, оживившись, и плюхнулся на пол.

Поначалу Лангона не занимала возня Лаурундо: он привык, что Machanaz оберегал дитя собственного колдовства и считал необходимым, чтобы дракон, даже не запоминая всего, наблюдал за визитами просителей в тронном зале, где каждый мог лично молить Короля Арды о милости.

В конце концов, его обязанностью было дотошное запоминание всех просьб, которые действительно заслуживали внимания. Но когда молодой дракон шлепнулся на пол, издав громкое булькающее вяканье, которое разнеслось по тронному залу звучным эхом, на Лаурундо обратил внимание каждый. Даже Machanaz, пусть он и не потребовал даже жестом вернуть дракона на место, пока тот крутился на полу, словно винтовой бур, и что-то трепал зубами и лапами.

Приглядевшись, он понял, что Лаурундо играл с золотой лентой.

«И где он ее взял?»

Лангон не знал, где дракон мог ее достать. Ситуация выглядела достаточно неловкой, чтобы орки, не обладавшие чувством такта и воспитанием подобно майар, начали пялиться во все глаза на юное создание.

Лангон прочистил горло, привлекая внимание к тому, что сброд явился в тронный зал не глазеть на дракона. Но Machanaz и бровью не повел, отослав орков коротким жестом.

– Просьба услышана. Если вы действительно обнаружили залежи этого металла, мы сделаем воздуховоды. Майрон, отправь рабочих и проследи, чтобы в этом месторождении оказалось именно то, что они пообещали. Лангон, обеспечь эдикт, если они не лгут.