Тургенев приехал в Берлин вместе со своим дворовым Порфирием.

Он вспоминал свое с Порфирием житье в Берлине (в записи Л. Н. Майкова. 1880 г.): «В конце 1830-х годов матушка, уже тогда бывшая вдовою, послала меня за границу. В менторы или дядьки ко мне был приставлен один из наших дворовых, бывший у нас фельдшером. С ним я явился в Берлин и тут только убедился, какую обузу мне навязали в этом служителе при совершенном его незнании немецкого языка. Сколько припомню, я, несмотря на свои 21–22 года, был еще совсем мальчуган. Судите сами: то я читал Гегеля и изучал философию, то я со своим дядькой забавлялся – и чем бы вы думали? – воспитанием собаки, случайно мне доставшейся. С собакой этой возня у меня была пребольшая: притравили мы ее к крысам. Как только, бывало, скажут нам, что достали крысу, я сию же минуту бросаю и Гегеля, и всю философию в сторону, и бегу с дядькой и с своим псом на охоту за крысами. Впрочем, с дядькой я жил полным приятелем, и, бывало, строчил ему на немецком языке любовные письма к его возлюбленной. Отправились мы потом с ним в Швейцарию, и всюду он поражал меня необыкновенным своим аппетитом. В Швейцарии я его оставил в одном городке, а сам купил себе блузу, ранец, палку, взял карту и отправился пешком в горы, не наняв себе даже гида. Это, впрочем, привело к тому, что путешествие мое обошлось весьма и весьма недорого и было не в пример приятнее».

В Берлине Тургенев усиленно штудировал философию Гегеля под руководством профессора Вердера. В эти годы Тургенев сблизился с Тимофеем Грановским, который, в свою очередь, в 1838 году познакомил его с Николаем Станкевичем – молодым поэтом, писателем, просветителем. Станкевич объединил вокруг себя передовую молодежь того времени, в созданный им кружок вошли М. Стахович, А. Герцен, М. Бакунин, И. Тургенев и другие. Тургенев восхищался Станкевичем, он представлялся ему «царским сыном, который не знал о своем происхождении».

Возвышенность мышления Н. В. Станкевича, его умение направить беседу в нужное русло, способность вникнуть в самую суть спора вместе с подкупающим обаянием делали его несомненным лидером. Одной из центральных тем его рассуждений была любовь. Он полагал, что в мире всё движимо любовью: начиная с человека и заканчивая неодушевлёнными предметами. Однако в миросистеме Станкевича любовь не заменяла Бога, она являлась посредником между Богом и миром, связующим агентом, благодаря которому Творец привносил жизнь в каждый объект природы.

Еще больший интерес для Станкевича представляла любовь человеческая, обращённая не к Богу, а к человеку. Во-первых, это чувство, по мнению мыслителя, способствует полному самоотвержению человека. Именно благодаря ему он избавляется от эгоизма, начинает «жить в Боге». К такому выводу философ приходит на основании положения о том, что человек и есть подобие Божие, то есть когда он испытывает любовь по отношению к другому, он испытывает любовь к Богу, живёт ради Бога, при этом любовь в этом случае проявляется в нём в своей высшей, наиболее осознанной форме.

В кружке Станкевича обсуждалось гегелевское учение, а также искали ответы на волнующие вопросы о Боге, о правде, о поэзии. В начале Станкевич держался несколько отчужденно, и Тургенев робел перед ним. Но очарование этого болезненного (иногда впрочем, и очень веселого) юноши было огромно. Тургенев в него просто влюбился.

Атмосферу этого времени Тургенев описал в романе «Рудин». «Вы представьте, сошлись человек пять-шесть мальчиков, одна сальная свеча горит, чай подается прескверный и сухари к нему старые-престарые; а посмотрели бы вы все на наши лица, послушали бы речи наши! В глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьется, и говорим мы о боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии… А ночь летит тихо и плавно, как на крыльях. Вот уж и утро сереет, и мы расходимся, тронутые, веселые, честные и трезвые (вина у нас и в помине тогда не было), с какой-то приятной усталостью на душе… Помнится, идешь по пустым улицам, весь умиленный, и даже на звезды как-то доверчиво глядишь, словно они и ближе стали, и понятнее… Эх! славное было время тогда, и не хочу я верить, чтобы оно пропало даром! Да оно и не пропало, – не пропало даже для тех, которых жизнь опошлила потом».

Истины немецкого идеализма русская молодежь осваивала с упорством, доходящим до самозабвения: с бою действительно брался каждый параграф гегелевского учения. Уход в отвлеченное мышление не мог не повлечь за собой отрицательных последствий: умозрительность, слабое знакомство с практической стороной окружающей действительности, некоторый отрыв «чистого мышления» от национальных корней, чрезмерное развитие интеллекта и логического мышления в ущерб другим сторонам духовной природы человека. «Все в самом деле непосредственное, всякое простое чувство было возводимо в отвлеченные категории и возвращалось оттуда без капли живой крови, бледной алгебраической тенью, – вспоминал Герцен. – Во всем этом была своего рода наивность, потому что все это было совершенно искренно. Человек, который шел гулять в Сокольники, шел для того, чтобы отдаваться пантеистическому чувству своего единства с космосом; и если ему попадался по дороге какой-нибудь солдат под хмельком или баба, вступавшая в разговор, философ не просто говорил с ними, но определял субстанцию народную в ее непосредственном и случайном явлении».

Однако не одним наукам посвящал свое время молодой Тургенев, оставалось у него время и на балы, маскарады, театры и на связи с женщинами. В это время он близко сошелся с Тютчевой, матерью 4 детей. Мать узнала об этой связи и в очередном письме к сыну цинично ее приветствовала: «Я тебе советовала прочитать «Сорокалетнюю женщину». Это мой ответ на письмо о Тютчевой. Я прошу тебя взять эту книгу и прочитать ее. Я тебе искренне желаю такую женщину, старую… Для мужчины такие женщины – состояние. Слава Богу, если ты соединишься с такой на некоторое время» «. Однако госпожа Тютчева вскоре умерла. Тургенев, конечно, погоревал, но недолго и вскоре постарался забыться в обществе других женщин, более доступных, хоть и менее уважаемых.

Окружающие были уверены, что Иван Сергеевич был избалован и богат, а на самом деле был он в полной зависимости от матери и почти постоянно без денег. Ведь Варвара Петровна была очень расчетлива и баловать своего любимца не собиралась. Не в ее это было характере. За те суммы, которые она ему посылала, требовала она предоставлять ей строгий отчет, а иногда просто измывалась, чувствуя денежную зависимость Ивана. Так, как-то находясь в Европе, он получил от матери большую посылку, наполненную кирпичами, вместо обещанных денег.

Мать часто писала и требовала от Ивана ответа, а если он не приходил во время, то грозила она карами: «Три недели я не получала от тебя писем, mon cher Jean. Слава Богу, что не получала оттого, что ты не писал! Теперь буду покойна. Повторяю мой господский деспотический приказ. Ты можешь и не писать. Ты можешь пропускать просто почты, – но! – ты должен сказать Порфирию – я нынешнюю почту не пишу к мамаше. Тогда Порфирий берет бумагу и перо. И пишет мне коротко и ясно, – Иван С., де, здоров, – боле мне не нужно, я буду покойна до трех почт. Кажется, довольно снисходительно. Но! – ту почту, когда вы оба пропустите, я непременно Николашку высеку: жаль мне этого, а он прехорошенький и премиленький мальчик… Что делать, бедный мальчик будет терпеть… Смотри же, не доведи меня до такой несправедливости».

Наверняка понимала Варвара Петровна то, в какой ужас повергают ее любимого сына ее самодурские замашки. Но для нее они были нормой жизни, одним из способов повседневного барского существования. Расчет она делался верный – на сердобольный и мягкий характер Ивана. Приходилось писать регулярно, так как знал, что матушка слов на ветер не бросает, и что ею сказано, то и будет сделано, – станет плакать и кричать на конюшне от боли и обиды ни в чем не повинный крепостной мальчик.

В 1839 году получил Тургенев письмо от маменьки с горестными воплями о приключившемся в Спасском несчастии – пожаре, в результате которого барский дом сгорел. Уцелел от огромного дома на 40 комнат лишь флигель, в котором раньше была ткацкая, где когда-то ткали ковры, холсты и домашние сукна. Варвара Петровна спешно вызывала сына Ивана приехать в Спасское.