Иван пулей влетел в дом. Запершись, он осторожно выглянул в окно. Яркий свет фонарей вырисовывал неподвижные чёрные фигуры.

У некоторых на плечах лежали грабли.

Иван взял топор и закрылся в комнате. Там было тихо. Разметалась несобранная постель. Для успокоения Иван залез рукой в одеяло — оно ещё хранило тепло. Затем долго смотрел на выключатель. Боялся, что будет как в фильмах — только пустой щёлк в темноте.

Так и вышло.

Нельзя было включать свет. Это как расписаться в собственном страхе, как потрафить тьму. Сразу после бессильного щёлка на чердаке что-то зашебуршалось. Сначала шорох был похож на мышиный. Потом мышь эволюционировала и пробежалась на цыпочках. Доски просели, посыпалась пыль. Раздался едва сдерживаемый ребяческий смех.

Не выпуская топор, Иван плотнее закутался в одеяло. Тепло испарилось. Зато в бок упёрлось что-то плотное и холодное. В постели лежал кабачок. Иван тупо таращился на него, а на кабачке, там, где его погрызли вредители, поплыли отметины от зубов. Они перемещались по кабачку, как по воде, и вскоре сложились в подобие детского личика.

Оно счастливо заголосило:

— Хвостик есть... А пятачок!? Да ведь это — кабачок!

Иван рубанул топором.

На клеёнках заворочались другие кабачки. Они тёрлись друг об друга гладкой зелёной шкуркой, и комнату наполнил жуткий скрип. Он был ритмичен, будто за печкой прятался невидимый диджей, затиравший пластинки. По полу раскатились помидоры, среди которых Иван заметил того уродца, что свалился в печку. Корявая помидорка смотрела на Ивана с такой ненавистью, будто он сдал её в дом инвалидов.

По голове вдруг прилетело. Тут же ударило в почки. Кривой кабачок, мстящий за свою судьбу, попытался подсечь Ивана. Тот зашатался, давя помидоры, и замахал топором. Но кабачков было больше. Пришлось бежать на веранду, а после отступать в огород.

Избитый и напуганный, Иван спрятался в зарослях крыжовника. С лезвия топора стекала укоризненная мякоть. В доме колотилось и выло. По дорожке медленно и самодовольно прокатилась помидорка. Она была похожа на гопника, который ищет к кому пристать. За забором всё ещё виднелись неподвижные чёрные силуэты.

Иногда они поднимали грабли и нежно оглаживали темноту.

Сзади захрипело и заворочалось. Иван обмер. Он не мог, не хотел оборачиваться. Будь что будет, но он не хочет этого видеть. И земля трещала. Из неё выдиралось что-то большое. Наконец раздался облегчённый старческий вздох. Плеча учтиво коснулось что-то колючее:

— Позвольте.

Парень вежливо посторонился, и мимо него прополз куст крыжовника. На огороде он рос давным-давно, был кряжистым и широким, а сейчас напоминал согнувшегося от забот мужичка. Иван машинально спросил:

— Вы это куда?

Крыжовник оглянулся и грустно сказал:

— Так ведь Юрьев день скоро, браток.

И пополз на другой участок.

Иван выронил топор и рванул к тёте Нине. Молотя в дверь, он не сразу услышал, как в глубине соседского огорода что-то стонет и чавкает. Звук был такой, будто рожало огромное болото, и не хотелось ничего знать про прибавление в его семействе.

Компост вспучился. Вершина его набухла и раскатилась комьями. Из чрева выпросталась рука. Затем появилась другая, а после вылез весь человек. Он был крив, скошен на бок и перекручен.

Это был Юрок.

Он замурчал в лунном свете и потянулся. Рёбра треснули, разошлись. Юрок переломился в пояснице, опрокинулся назад и пролез между ног, будто затягивал вокруг себя узел.

Кулак всё медленнее стучал в дверь тёть Нины. На последнем ударе Юрок повернулся и замер. Увидев парня, он тут же размотался, вырвал из компоста вилы и, загоготав, бросился к Ивану.

На сей раз он бегал очень даже быстро. На поворотах Иван видел, как Юрок кувыркается в воздухе, а иногда шлёпает за Иваном на одних ладонях, просунув их под выставленные ноги. Тело его ходило ходуном, а вот лицо было неподвижным, будто приколотым к пространству. Горели в нём красные испитые глаза, свешивался длинный червивый язык.

Юрок не пытался догнать Ивана. Он забавлялся, приветствуя возникающих из тьмы садоводов:

— Три-ноль, Иван Николаевич! Три-ноль! Поздравляю!

— Клара Геннадьевна! Ждём вас сегодня на шашлычок.

— Ленк! Эй, Ленк! Приходи ко мне в кучу нежиться!

От всех этих присказок Иван только ускорялся, но Юрок не отставал. Парень бежал прочь из садоводства, ибо чувствовал, что за его пределами морок развеется, но при этом понимал, что у самых ворот его и сцапают. Вся сладость погони была в том, чтобы в последний миг лишить Ивана надежды.

— Эй! Давай сюда, если голова дорога!

Иван нырнул в распахнутую калитку. Баба Клава захлопнула её перед носом Юрка, который в гневе зашипел и закрутил тело, как штопор.

— Отдай его, Клавка! Отдай и живи как жила!

— Ну ты же знаешь, что я отвечу? — со смешком ответила бабка.

— Что? — Юрок аж раскрутился обратно.

— Я его лучше козлу отдам.

Юрок ходил вдоль забора, выгнув спину как кот. Баба Клава ещё раз полила вкопанные по углам берёзовые ветви и вернулась к козлу, который безучастно жевал помидор.

Иван трясся, обхватив себя руками.

— Не бось, сюда они не войдут. К тебе бы тоже не вошли, но ты берёзу спилил. Я веток понавтыкала, но это так, до осени. Как на следующий год быть — не знаю. Наделал ты Ванюша делов. Кто ж тебя просил берёзу валить? Да ещё тайно, за день! Так бы я прибежала, помешала б тебе...