Иван не удержался и фыркнул. Баба Клава помрачнела, но бросаться ничем не стала.

— Клавка, а ты когда успела мужу рога наставить!?

Яша обиженно засопел.

— Ну ладно тебе, — примирительно добавил Юрок. — Можно и с козлом поладить, коль по шёрстке гладить!

Пьяница разглагольствовал бы дальше, но баба Клава распахнула калитку и оттуда с праведной яростью выскочил Яша. Иван сразу подорвался, а Юрок только криво засеменил куда-то и был сражён рыцарствующим козлом. Алкаш успел лишь тоненько заверещать.

'Отличное садоводство просто, — на бегу думал Иван, — надо бы ещё одну дачку здесь прикупить'.

По правде сказать, садоводство оставалось единственным заселённым в округе. В остальных доживало старичьё, потом шли заброшки, далее вставал лесок, а за ним поднимались кварталы многоэтажек. Из садоводства Ивана же никто не уезжал. Оно наоборот прирастало. Дома и земля в нём ценились, хотя в основном жители были нелюдимыми и целыми днями копошились за глухими заборами.

Патриотизм окончательно испарился, когда Иван приехал с телегой за дровами. Вокруг берёзовой пирамиды раскачивались дачники. Взявшись за руки, они вели неспешный хоровод. Иван выронил дышло, грохнувшее по щебёнке. На звук никто не обернулся.

— Простите, — окликнул Иван, — это как бы я вчера пилил. Дайте я заберу своё, хорошо?

Мужчины и женщины продолжали кружиться вокруг костровища. От него шли волнистые грабельные узоры. Еле слышно шевелилась зола, поднималась и опадала пыль.

Был полдень.

За хороводом наблюдал мужик, которому баба Клава залепила навозом. На лице его было искреннее недоумение.

— Праздник сегодня что ли? — растерянно спросил он. — Чего это они? И молчат ещё... Эй, Николаич! Там пиво стынет! Ни-ко-ла-ич! Вот чёрт... Я Николаича уже полчаса зову футбол смотреть. И чтобы Николаич не шёл... это же какой праздник должен быть!

Глядя на то, как дачники водят хоровод вокруг дров, Иван подумал, что всех их неплохо бы отдать козлу.

Предприняв ещё пару попыток, парень решил забрать чурки вечером, когда все лягут спать. Мать должна была приехать только утром и ничего бы не заметила. Ну, кроме утомившегося сына.

На огороде тёть Нины работал Юрок. Он ворошил вилами компостную кучу. Дородная хозяйка надзирала за ним, дабы ханурик ничего не спёр. Завидев Ивана, соседка приветливо помахала рукой.

Парень не стал говорить ей, что обнаружил помидорного вора.

Иван встал лишь в потёмках, когда свет спрятался за печную трубу. В ночи оглушительно стрекотали кузнечики. Где-то вдали лаяла собака. И вместе с тем была тишина — тишина того свойства, в которой резко и пугающе проявляется всё живое.

Иван долго сидел на кровати. Комната прорисовывалась грудами собранных кабачков, россыпями помидор на клеёнке, пучками чеснока. Совсем скоро сюда добавится капуста, мешки картошки и моркови, а там уж пора навешивать на дачу тяжёлый замок.

Идти за берёзой не хотелось. Это грохотать телегой, потеть, потом мыться в бане и лечь посреди ночи с ломотой во всём теле. А если вокруг дров всё ещё водят хоровод, придётся брать дедовские вилы.

В трубе загремело, будто туда бросили камешек. Шум разросся, стал ближе и громче. С мягким шлепком что-то упало в золу. Иван открыл заслонку и достал из печки свежий жёлтый помидор. Был он коряв и затейлив, словно срослось вместе несколько мелких плодов.

Наверное, помидор давно там лежал. А в трубу сучок залетел. Вон как деревья метут. Иван положил помидор к остальным.

На улице было тепло. Фонари лили со столбов печальный свет.

Иван катил по щебёнке тележку. Колеса сплёвывали камешки, дышло подрагивало в руках. Телега громыхала, и в этом шуме казалось, что за Иваном кто-то идёт. Он притормозил. Сзади и вправду раздавался звук сытых шагов. Будто кто тяжёлый в сапогах давил щебёнку. Шаги приблизились, а когда должны были вынырнуть из-за поворота, исчезли.

Иван пожал плечами и покатил дальше.

Хоровода на поляне не было. Пирамида из дров стояла нетронутой. Внутри, как вместо пламени, пылала россыпь красных помидор. Одна помидорка не удержалась и выкатилась Ивану под ноги. Парень в недоумении поднял её — помидорка была такой же кривой, как и найденная в печке.

Из-за туч вышла луна. Она посеребрила окна, заструила рекой траву.

Вокруг кострища заволновались начертанные граблями узоры.

Они изгибались и вспучивали золу острыми ломкими линиями. Норовили схватить, разрезать. Но дальше выжженного круга не лезли. Скреблись внутри него, рвались к Ивану и отскакивали, будто исчерпывали длину.

Вновь, как и днём, за заборами появились люди. Они выжидающе смотрели на Ивана. Лунный свет отнимал у них тени. Тени отнимали тьму. А тьма хотела отнять Ивана.

Из-за домов раздался истошный мужской вопль. Как по команде, садоводы стали выходить из оград и молча стекаться к костру. Внутри него ехидно запрыгали помидорки. Они посыпались из прорех и весело заскакали по зольнику.

Ложноножки тут же выдрались из земли. Заперебирали воздух тоненькие паучьи лапки. Потянулись к Ивану, как к жирной желанной мухе. Сократили длину. Не знали больше границ.

Иван бросился наутёк.

Со смехом его преследовали томаты: кидались под ноги, обгоняли, лопались под подошвами. Хотели уронить, макнуть в грязь. И даже на родном участке, когда кавалькада, казалось, отстала, помидорки стали вырываться из дыры в берёзовом пне. Будто с той стороны, из-под земли, кто-то выдувал тяжёлые красные пузыри. Они шмякались о землю, о крышу. Разрывались на части в непонятном человеку веселье.