«Ты цел?» – спрашивал меня Рябчиков после того, как исламист устроил теракт в центре Берлина. Нагнетать страсти по все мирному халифату горазды все, видеть угрозу в беженцах. Но из-за вируса они застряли на островах. От ошалевших бацилл вообще бежать некуда. Разве что в Антарктиду. Камин сгорел уже давно. Вместе с порталом. Примеру последовала Аляска, потекла вечная мерзлота с Альп, из Сибири. Юные беспокойные активисты организовали пикеты. Но будет ли толк? Насчет захоронения ядерных отходов немцы тоже давно шумят. Всякий раз, если материал готов к перевозке. Когда-то транспортники-утилизаторы подыскали местечко в краях, где во времена царя Гороха полабские славяне жили. Мотивируя тем, что именно в этом углу медвежьем был обнаружен подземный пласт соли. Пресловутый соляной купол, пригодный для того, чтобы радиоактивную жуть изолировать. Как нарочно, кусочек лесистый вторгался маленьким аппендиксом в тогдашнюю ГДР. К северо-западу от Берлина. Вполне себе провокация, причем двойная. В начале восьмидесятых борцы с такими планами, с намеченным могильником разбили табор в урочище и даже новое государство провозгласили – РСВ, Республику Свободный Вендланд. Дабы отбить у утилизаторов охоту к транспортировке. И где она теперь, эта РСВ? След простыл. Да, неугомонный народ периодически ложится на рельсы, чтобы остановить мусорный экспресс. Однако тут иной тупик получился: атомный дрек везут по-прежнему. Пора брать пример с певцов, счастливцев, еврейских цадиков и часовщиков. Жить просто. Ориентироваться по звездам. Не наблюдать ни фриков, ни поездов, ни цветочников, ни раздачи булок. На часы смотреть только в случае ремонтной необходимости – когда в Кремль вызовут, чинить куранты. А если очень припечет и приспичит, спич толкнуть, допросить двух кошерных свидетелей в синедрионе, в том самом суде, не начался ли новый месяц. Синедриону кое-что позволяется. Уточнить, как там обстоит с Луной. Вышли ли вовремя на балкон очевидцы, заметили ли ее рождение. Эге-гей, очевидцы! Что скажете? Не рассмотрели, не поняли, темно было? Лилит. Лишь отражает, сама не светит. Так чиркнули бы спичкой, чтобы поджечь пыльную пепельницу. И выяснили, что происходит с календарём. Какие милые у нас? Да вот такие. На базаре не выбирали, но милыми провозгласили. Невзначай подвернулись. Сезоны и лилейные душки – вещи схожие. На выходе из скользкой зимы мы подвернули ногу, не успели оглянуться, а на дворе вирус новоиспеченный. Или безбашенный, бесшабашный и лживый апрель. Хотя почему бесшабашный? Шабаш есть, ночной – в канун маевки. Все тот же Белтайн. Клубы закроют, а на Вальпургиеву, глядишь, разрешение выдадут, чтобы не нарушать право на проведение демонстраций. Пока суть да дело – урочный час для выхода на балкон – поиграть, подудеть для соседей. Потом из Египта. Пока Белтайн не нагрянул. И вирус не обнаглел. Летом слишком жарко, однако нонче – самое то. Егорий главный – тоже весенний. Другие не при делах, обаче нас предупредили. Перейдем от общего к частному, зададим более легкий вопрос. Что сегодня за день? По календарю Хуучина Зальтая, мастера Нууца. Суббота? Суббота – очаровательное понятие. И относительное. Зависит от того, где находится солнце в тот или иной момент. Умножим же очарование, продлим, превратим субботу в саббатикал. Шабаш поддерживать ни к чему. И не забудем, что другие дни тоже важны. Раньше или позже на нас обрушатся. Улита едет – компенсатор силы у заводной пружины в часах. Развивающейся в оптимальный период. Например, в четверг Моисей поднялся на гору, в понедельник спустился. А для нового дела лучше подходит вторник, ибо господь именно во вторник обнаружил, как прекрасен этот мир. Который мы испоганили, костерим на все лады и не знаем, как исправить. Ждем взрыва. Ход замедляет только реверсивная защелка. Ослабляет натяжение. Катя Капович /Нью-Йорк/ * * * Когда встаёшь средь темноты — воды попить, принять таблетку — с вещами больше не на «ты», то это возраст, годы, детка. Не понимает молодёжь: встал человек и трёт макушку. И мать в потёмках позовёшь, и детства первую подружку. Жить неуютно наяву, как пузырёк искать без света. А то отца ещё зову стрельнуть – ну, это – сигарету. * * * Вместе с нами в поговорку несколько вещей войдёт: жить в России надо долго, красота весь мир спасёт. Тени исчезают в полдень, жизнь – билет в один конец, утром выпил – день свободен, водка любит огурец. У властей свинячье рыло. Пушкин был большой поэт. «Что пройдёт, то станет мило», — он сказал и умер вслед. И кого остановила красота стихов его, музыка, большая сила. В этом мире никого. * * * На восточном базаре купила я питу, сколько всякого разного в питу набито: сладкий лук, помидор, белый хумус, фалафель и горячего соуса несколько капель. Мне восточный базар почему-то всё снится, с золотыми глазами краса-продавщица, незнакомые лица, весёлый прилавок — видно, создана я для подобных приманок. Солнце в голову, много горячего пыла… Я брела к остановке, с собой говорила, всё оглядывалась на цветной околоток. А теперь я скажу, утерев подбородок. Если между ладошками белого хлеба всё вместилось так чётко и великолепно, может, мир нам сложить на земном этом шаре, как хорошую питу на жарком базаре. * * * Мы так разъезжались: хлебнули по стопке, помыли полы в опустевшем дому, оставили чайник, кастрюли на бровке, сказали: «А вдруг пригодится кому?» Молчали в усталости жаркого полдня, давнишние письма делили в конце. Бил колокол на невысокой часовне сушилось бельё на соседском крыльце. Последнее – в памяти прожитой жизни, как будто бы в доме, идущем на слом, — наш двор, где летают бумажные письма, где мы напоследок с тобою вдвоем. * * * Среди кривых расшатанных осин клин вышибали – лишь забили глубже, жгли молодости быстрый керосин — какое счастье было в этой чуши! Купили как-то старый драндулет на общие семейные финансы, его нам продал пьяница-сосед, сказал: «Иду в лечебницу сдаваться!» Сначала не работал дуралей, но что-то привинтили, прикрутили, поддали, чтобы было веселей, и затрещал мотор в автомобиле. И в нашей тусклой жизни без всего в тот вечер подобру и поздорову имели счастье, верили в него в прокуренной хрущёвке Кишинева. |