Такое воззрение можно, конечно, оспаривать, а потому гнев и ненависть владельца художественного фарфора понятны, но позволительно спросить, признавал ли он сам право на такие чувства со стороны тех людей, дедовское наследство которых он скупал в свою личную пользу на Крымских аукционах?

Чем окончилось дело Ренненкампфа – я не знаю, так как в самом начале его расследования я получил другое поручение и временно занятие в следственной комиссии прекратил.

В Зимнем дворце, где работала Чрезвычайная Следственная Комиссия, о моем существовании, конечно, скоро забыли, и когда через две недели я вошел в свой служебный кабинет, то к великому изумлению увидел сидевшего около моего письменного стола В. Ленина¹⁷. Его допрашивал судебный следователь Александров¹⁸ по делу о провокаторе Малиновском¹⁹. Будучи одним из сотрудников Ленина, Малиновский в тоже время состоял на тайной службе в политической полиции.

Хотя уголовное прошлое этого человека, присужденного за ряд краж к наказаниям, соединенным с лишением прав, исключало всякую возможность избрания его членом Государственной Думы, левым московским избирателям все же удалось вручить ему депутатский мандат. Тайное содействие чинов политической полиции, благодаря которому это стало возможным, так же как и уголовное прошлое Малиновского, ни Ленину, ни избирателям его, конечно, известно не было.

Осмотром Чрезвычайной Следственной Комиссией захваченных в департаменте полиции документов установлено, что революционные речи Малиновского составлялись ему директором департамента полиции Белецким²⁰, и он же определял те политические моменты, когда они произносились. Создавая этими речами Малиновского очевидную для всех необходимость самой энергичной борьбы с политическим течением, представителем которого он являлся, Белецкий затем блестяще проявлял требуемую такой борьбой энергию, а прозорливость свою доказывал раскрытием заговоров и арестов лиц, предательски выданных ему тем же Малиновским.

В тоже время находившийся в Швейцарии В. Ленин радовался смелости своего сотрудника, сумевшего пройти в Государственную Думу и с трибуны ее революционировавшего страну речами неслыханной дерзости.

К моему приходу допрос Ленина уже закончился, и я, к сожалению, не слышал его объяснений. Держал себя Ленин просто, без всякого позерства. Воспользовавшись временной отлучкой из комнаты следователя, я в шутливой форме попросил Ленина пристыдить солдат, торгующих казенными сапогами на улице у самого входа в Комиссию. Он указал на стоявших во дворе дворца, вероятно у царской кухни, двух поваров и, пожав плечами, заметил: «Царские обеды бывали превосходны, но спросите Вы этих мастеров, можно ли их опрятно приготовить? В перчатках ведь рябчика не изжаришь».

С сидевшей в той же комнате своей женой²¹ Ленин меня не познакомил.

Полученное мною при вступление в Чрезвычайную Следственную Комиссию поручение от ее председателя – ведать делами о генералах – было выполнено мною мало успешно.

С делом генерала Ренненкампфа пришлось расстаться еще в период изучения его материалов, существо второго дела о генерал-адъютанте Н. Иванове было такого рода, что исключало не только необходимость, но и саму возможность судебного вмешательства. Третье же и последнее генеральское дело о военном министре Сухомлинове привело меня к выводам, комиссию не интересовавшим, и потому оставленными ею без использования.

Деятельность генерала Сухомлинова²² как главного виновника того голода в снарядах и оружии, которым болела армия, обследовалась комиссией сенатора Кузьмина²³ под непосредственным наблюдением обер-прокурора сенатора Носовича²⁴.

Умолчание о тех конкретных данных, которыми обусловливались предъявленное генералу Сухомлинову обвинение не только в служебных упущениях, но и в шпионаже, всеми принималось как естественное соблюдение следственной тайны. Обоснованность обвинения считалась, однако, бесспорной уже потому, что оно исходило от сенаторов, то есть лиц высшего государственного судебного органа, действовавших к тому же под наблюдением обер-прокурора. Этот авторитет комиссии позволил печати без различия направлений оперировать предательством Сухомлинова в такой степени, которая сделала самое имя его нарицательным.

С таким именно взглядом на личность военного министра и его служебную деятельность я приступил к ознакомлением с десятками томов разного рода дел и переписок, на обложках которых значилась этикетка «Авиация». В них надо было найти ответ на вопрос: «Имелись ли и какие именно упущения в деле организации наших воздушных сил и снабжения армии аэропланами?». Задача эта была не легкая и совершенно необычная, так как всякая следственная власть приступает к своей деятельности лишь при наличии признаков уголовно-наказуемого деяния и уже, исходя из преступного факта, ищет его виновника. Здесь наоборот: по эвентуальному виновнику²⁵ надо было отыскать преступный факт.

Составив сводку всему, что сделано Сухомлиновым за четыре с половиной года пребывания на министерском посту и определив через технических, финансовых и торгово-промышленных экспертов, что могло бы быть им сделано за это время, я рассчитывал таким путем найти искомый результат его деятельности и не сомневался, что он выразится отрицательной, а не положительной величиной. Ценность такого упрощенного метода исследования была, конечно, весьма относительной, но это обстоятельство меня мало смущало, так как из прочитанного в комиссии обер-прокурором Носовичем обвинительного акта, я знал, что Сухомлинову ставят в вину такого рода деяния, при которых какие бы то ни было упущения в области авиации утрачивали всякое значение.

Но и в намеченных пределах мне закончить работу не удалось. Председатель Муравьев настоятельно торопил с докладом, и я смог включить в него только перечень мероприятий военного министерства и иллюстрировать их той борьбой, которая велась с министром финансов Коковцевым²⁶ по поводу их осуществления. Хотя таким образом то, что могло быть сделано министром, осталось неосуществленным, но актив Сухомлинова оказался настолько значительным, что о преступном бездействии власти не могло быть и речи.

Усвоив в самом начале доклада намеченные мною выводы, председатель, прервав меня, предложил доклад сократить. Я категорически отказался это сделать, сложил бумаги и просил назначить другое более подходящее для комиссии время. Проходили дни, недели; ни председатель комиссии, ни ее президиум моим докладом не интересовались. Это обстоятельство и навело впервые на мысль, что творцы и руководители Сухомлиновского процесса интересуется вовсе не правосудием, а какими-то другими соображениями, ничего общего с ним не имевшим. Что это предчувствие меня не обмануло, читатель убедиться из подробного изложения Сухомлиновского процесса, но до того, чтобы уже покончить с воспоминаниями о Чрезвычайной Следственной Комиссии – еще несколько слов о последних днях моего пребывания в ней.

Незаслушанный доклад лишил, конечно, дальнейшую работу по Сухомлиновской авиации всякого смысла и, оставшись без определенного дела, я в служебные часы фланировал²⁷ по коридорам Зимнего Дворца, присутствовал в качестве любителя при допросах другими следователями, помогал прикомандированным к комиссии студентам разбираться в эпистолярном архиве балерины Кшесинской²⁸ и исполнял особые поручения о допросах отдельных лиц, преимущественно военного звания.

Таких поручений было довольно много, и я не припоминаю теперь, кем и по какому поводу мне были переданы два тома расследований генерала Батюшина²⁹, с предложением спросить жандармского полковника по содержанию некоторых изложенных в этих томах обстоятельств. Другие части этого расследования остались мне неизвестными, но все дело окончилось благополучно, а потому полнота и всесторонность освещения в данном случае особого значения не имеют. Занимательна его анекдотическая сторона.