Вернувшейся с базара кухарке Ванда, конечно, рассказала, кто убил ее отца, и через два дня Авдошко был задержан и предан военному суду⁵².

Дело было сенсационное, тем более что защиту Авдошко взял на себя известный и очень даровитый адвокат Тарховской⁵³, защищавший впоследствии военного министра Сухомлинова. В конце своей обвинительной речи, указывая на него, я сказал: «Мой талантливый противник сейчас будет стараться облегчить участь подсудимого. Убитых им Россицких никто из гроба не поднимет, и я один здесь говорю от их имени. На мне одном лежит обязанность защищать перед Вами, господа судьи, их священное право на осуждение убийцы. Они умерли с выражением невыразимого ужаса на лицах, застывший отблеск которого сохранился на показанных Вам фотографических снимках их трупов. Когда Вы удалитесь в совещательную комнату, взгляните там еще раз на эти фотографии и помните, что это дело рук подсудимого. Вот за это-то деяние именем закона и правосудия я привлекаю его теперь к расплате перед Вашим справедливым судом».

После минутного молчания вся публика поднялась, и в зале раздался гром аплодисментов. Я невольно взглянул на Авдошко. Он вскочил с своей скамьи и закрыл лицо руками. А рукоплескания в зале продолжались, и совершенно растерявшийся председатель прекратил их только после громкого замечания адвоката Тарховского, что здесь суд, а не театр. Все происшедшее было так неожиданно, что вся кровь бросилась мне в голову, и мне мучительно стыдно стало за тот пафос речи, который вызвал эту жестокую овацию. Опять внесены были в дело те личные чувства, которые так осуждал мой бывший кавказский начальник.

На другой день я просил командующего войсками генерала фон Ренненкампфа заменить Авдошко смертную казнь каторжными работами. Мне казалось, что, несмотря на всю жестокость преступления, он все же имел некоторое право на снисходительность. Это право я видел в той доле человечности, которая не позволила ему убить девочку Ванду. Авдошко понимал, конечно, что, сохраняя ей жизнь, он оставляет свидетельницу, которая неминуемо его погубит, и все-таки он ребенка пожалел. Ренненкампф остался неумолим, и Авдошко был повешен.

Случай с аплодисментами попал, конечно в печать, и кто-то из оппозиционных ораторов Государственной Думы⁵⁴, говоря о смертных казнях, иллюстрировал их развращающее влияние той овацией, которою приветствовалась моя обвинительная речь в Виленском суде. Заявление это сыграло для меня роль рекламы. Меллеровский инцидент был забыт, и в начале 1908-го года меня перевели в Петербург⁵⁵.

Дело Альберта Трауберга («Карла»). – Провокатор Евно Азеф. – «Кровавое воскресенье». – Суд над Азефом в Париже и над директором департамента полиции Лопухиным в Петербурге. – Убийство полк. Карпова. – Убийство премьер-министра П. Столыпина. – Предатель Масокин. – Пререкания с министром внутренних дел Макаровым. – Генерал Газенкампф. – Казнь Трауберга и Масокина. – Дело баронессы Спенглер. – Побег освобожденных подсудимых. – Мой перевод в Финляндию.

По своим политическим убеждениям я всегда был поклонником разумного и честного либерализма в духе английского тори⁵⁶ и в своем представлении делил людей на сторонников порядка и сторонников беспорядка. К первым я поносил всех, обладавших здравым смыслом, отличавших осуществимое от неосуществимого и умевших понимать, что в политической жизни приходится заключать браки не только по любви, но иногда и по расчету. Людьми беспорядка были как те, которые отказывались считаться с неизбежностью жизненных явлений, так и тех, которые насыщались и жили отвлеченными теориями, органически не переносили никакой определенной системы и в душе ненавидели всякую власть до полицейского городового включительно. К этой группе людей принадлежала и вся наша средне-интеллигентская буржуазия. Ее аморфная масса склонялась к умеренному беспорядку, который в конце концов должен был привести и действительно привел к торжеству беспорядка полного.

Людей порядка было мало. Людей беспорядка много, и так как мне приходилось обвинять только левых представителей последнего, а их правые противники неизменно требовали «нажима на закон», обвинений «с запросом», то очень скоро и в Петербурге создалось то «сочувствие адвокатуре», на которое жаловался Кошелев и которое здесь через полгода привело к новой перемене в моем служебном положении.

Решающее значение в этом отношении имели два политических процесса: дело Трауберга и дело баронессы Спенглер.

Латышский полуинтеллигент Альберт Трауберг (по кличке «Карл»)⁵⁷ стоял во главе северного летучего отряда партии социалистов-революционеров и в 1906–1907 годах организовал в Петербурге целый ряд политических убийств высших должностных лиц. Фактически исполнители этих террористических актов судились в отдельности, но разыскать и арестовать самого «Карла» и разгромить его организацию удалось лишь после предательства одного из членов ее – Масокина⁵⁸. В летучем боевом отряде Масокин был на роли исполнителя, и потому все участвовавшие в процессе «Карла» лица недоумевали, каким образом он мог дать полиции такие указания, которыми не только детально освещались все уже совершенные убийства, но и раскрывались планы, тех террористических актов, которые только еще задумывались и могли быть потому известными лишь единичным лицам.

Следственным властям и прокуратуре политическая полиция представляла предательство Масокина как единственный источник, из которого она почерпнула все данные для обвинения, и только в 1917 году, работая в Чрезвычайной следственной комиссии, я узнал, что все сообщенные Масокином сведения были вложены ему в уста департаментом полиции, обещавшим ему за это предательство не только денежное вознаграждение, но и полное помилование.

Действительным предателем «Карла» и его летучего отряда был член Центрального Комитета партии социалистов-революционеров и руководитель ее боевой организации инженер Евно Азеф. В его ведении находилась все действовавшие в России террористические отряды, он давал им задания, разрабатывал планы отдельных убийств и сам назначал лиц, которыми эти убийства должны были выполняться. В то же самое время Азеф состоял на службе у департамента полиции⁵⁹ и сообщал начальнику петербургского охранного отделения⁶⁰, генералу Герасимову⁶¹, время и место им же задуманных и разработанных покушений. Чтобы скрыть от партии свою провокаторскую деятельность, Азеф допускал приведение ею в исполнение некоторых из организованных им террористических актов. В таких случаях он обычно уезжал за границу, оправдываясь перед департаментом полиции, что акт совершен в его отсутствие и без его ведома.

Успешное осуществление убийств министра Плеве⁶² и Великого Князя Сергея⁶³ исключало, конечно, для революционной организации всякою возможность подозревать их творца и руководителя Азефа в предательстве, а он в это время задумывал и разрабатывал новые планы покушений: на Государя, на Великого Князя Николая Николаевича⁶⁴ и других высших должностных лиц, и предавая полиции исполнителей этих планов, подвергал сотни безоглядно доверявшим ему людей тягчайшим уголовным наказаниям до эшафота включительно.

Евно Азеф⁶⁵ происходил из бедной еврейской семьи и свои услуги в качестве осведомителя предложил полиции, будучи еще юношей-студентом. Провокаторская деятельность его продолжалась более 15-и лет, и потому все высшие руководители политического розыска его хорошо знали, но в расцвете своей деятельности он сносился только с начальником петербургского охранного отделения, генералом Герасимовым, который в свою очередь регулярно докладывал о всем ему сообщенном премьер-министру Столыпину⁶⁶ и вместе с ним контролировал его сведения и намечал направление, в котором они должны были быть использованы. При этом, зная что Азеф состоит в боевой революционной организации, Столыпин производил по его данным аресты и ликвидации с таким расчетом, чтобы они не вызвали подозрений против Азефа и не пошатнули его положения в партии.