- Верочка? Ты чем хочешь заняться? - Штольман вытащил палец изо рта дочери и обтер его пододеяльником.

Малышка закрыла рот и подумала.

«Играть!»

- Га! - сказала она категорично.

- Понятно. Анна Викторовна?

Анна потерлась босыми ступнями о бедро мужа.

- Это потом, - улыбнулся он.

Изобразив на лице укоризненную гримаску, Анна встала с постели, накинула чистый пеньюар.

- Пожалуй, мы с малышами поедем в Эрмитаж. Посмотрим картины. Дмитрий Яковлевичу очень полезно, а то он у нас дикарем растет.

При этих словах Дюк картинно рухнул на пол, а затем залез под кровать и запыхтел там, изображая дикобраза в джунглях. Верочка заинтересованно опустила голову и непременно сверзилась бы, но Анна вовремя схватила ее за рубашонку.

- Наследники! - Штольман вытащил сына на свет божий.

- Маму слушаться. Я на службу, вернусь к обеду и мы…

- Сегодня же выходной, - удивилась Анна.

- Узнаю, как без меня шли дела. Когда вернусь, поедем на побережье, там Петр Иванович обещал Дюку свой подарок приготовить.

У малыша открылся рот от удивления, но в дверь вновь постучали, и он отвлекся. Анна пригладила его торчащие вихры. Яков надел пиджак и отпер дверь.

На пороге стояла взволнованная матушка Анны. Придирчиво оглядев Штольманов, она убедилась, что все на месте, а затем подошла к окну и распахнула его настежь.

- Яков Платонович! Почему вас так долго не было?

Штольман поднял бровь. Позволять себя допрашивать он не собирался.

- Дела, Марья Тимофеевна. Сейчас все в порядке.

- Дела? А вы заметили, что с ваших клумб кто-то украл все цветы? И это у начальника Сыскного отделения столичной полиции! Надо все венки на кладбище Лахты проверить, вот что я вам скажу! - непререкаемый тон маменьки породил в Анне новый спазм хохота, и она, согнувшись в три погибели, спрятала лицо в коленях.

Штольман незаметно задвинул валявшийся на полу бутончик под кровать.

- Непременно. Вот прямо сейчас и займусь.

Он поцеловал жену и детей в макушки, и вышел, улыбаясь.

- Все цветы. Какие негодяи…

…

В здании управления полиции на Пантелеймонской Штольмана почти сразу же остановил начальник департамента Замятин, тоже решивший посвятить выходной день службе.

- Яков Платонович, рад видеть. Как ваши личные дела? Разрешились?

От Замятина наверху требовали спокойствия в столице, и он даже не стал слушать ответ.

- Мне доложили, что ночью в Третье отделение по обвинению в терроризме доставили некую Смолякову, бывшую фрейлину её величества.

У Штольмана вытянулось лицо.

«Павел Петрович, не иначе…»

- И что на нее уже заведено дело об убийстве в Москве. Голубчик Яков Платонович, разберитесь, помогите секретчикам, она же вроде как ваша старая знакомая, - Замятин по роду службы помнил все слухи о подчиненных.

Штольман кивнул и поспешил в Секретное отделение, где дежурный агент немедленно просветил его насчет Нежинской.

- Сидит, ваше высокородие, бормочет не по-нашему. Взгляд какой-то безумный. Допросить я не смог, может у вас получится. Но не террористка это никакая, вот вам мое слово, господин Штольман!

…

«Ну, Нина Аркадьевна…» - стоя перед очевидно умалишенной дамочкой, Яков не нашел приличных слов и предпочел промолчать.

Женщина в облике Нины не поприветствовала его ни бранью, ни мольбами о помощи. Вообще ничем не выказала, что знает Штольмана, лишь бормотала на английском, твердо раскатывая букву “р”, и просила провести ее на процедуры.

- Мне от них лучше, - женщина ласково улыбнулась, - пожалуйста, вы же знаете, я всегда по утрам хожу на процедуры. А почему меня перевели? Я хочу к фрейлинам и поиграть с бабушкиной короной…

«Фрейлин и корону», - Штольман вздохнул.

«Тут я бессилен. Разве что послать запрос в Скотланд-Ярд, нет ли в британских больницах женщины, говорящей по-русски и жалующейся на обман. Но ответ займет годы, а Нежинская говорит по-английски. Тупик».

Он вернулся в Третье отделение к дежурному.

- Госпожа Смолякова не в себе. Думаю, не стоит её отправлять в Москву - психиатра мы и сами можем вызвать.

…

- Дядюшка, - Анна укоризненно взглянула на Петра Ивановича.

- Ну ладно, вы с императором - хулиганы великовозрастные. Дюка-то зачем с собой потащили?

Не удержавшись, младший Миронов рассказал племяннице о передаче Нины в полицию, благоразумно умолчав о последовавшем за этим фейерверке.

- Ей и без этого страхов хватило, - Анна вспомнила наводящее ужас существо с десятком лиц, - пусть бы шла куда угодно. Мы с Яковом справились с её кознями.

Петр пожевал губами.

- Месть, Аннет, это совсем не плохо, и я нашему факиру даже благодарен. Ты как знаешь, но я не мог её просто отпустить. Мы её, то есть тебя, из полиции вытащили, в полицию и вернули - пусть теперь перед законом отвечает.

- Ух-ха! Спасибо, подданный! - влетевший в гостиную самодержец перевернулся в воздухе и попрыгал на голове.

- Она уже не в полиции, хаггис ей в гиннес! Она теперь - принцесса Мария!

Хихикнув, Павел Петрович обхватил себя длинными рукавами ночной рубашки.

- Только не та!

Анна махнула рукой.

- Довольно об этом, не хочу больше слышать про Нежинскую. Дядюшка, расскажи лучше подробнее, что ты задумал. Это не слишком сложно для Дюка?

- Во! Я тоже буду искать! Я в Инженерном замке столько кадетских сокровищ нарыл, и не сосчитаешь! - оказавшись за окном, император погремел о подоконник детской лопаткой.

- Ты получше прячь, подданный! Мелкий граф Штольман - он умный!

========== Эпилог ==========

После обеда Штольманы и Мироновы всем семейством выехали на побережье.

Марья Тимофеевна с присущей ей практичностью сразу же углядела забытые на песке шезлонги и, закутавшись в шаль, с комфортом расположилась в одном из них. Тихий осенний полдень Карельского перешейка слабым ветерком овевал ее постаревшее лицо. Матушка Анны поежилась.

- Виктор…

- Да, Машенька? - адвокат закинул ноги с шезлонга на ближайший камень и бездумно глядел в неподвижные облака.

- Они такие маленькие. Что с ними будет?

- Дмитрий и Верочка? А что ты забеспокоилась вдруг, душа моя? Анна молода, Штольман крепок.

- Мне кажется… - Мария Тимофеевна не привыкла к простору Финского залива, серая и холодная гладь которого будила в ней смутные тревоги.

- Мне кажется, им нельзя здесь оставаться.

Смирившись к пятидесяти годам с даром дочери, Миронова стала чаще прислушиваться к собственным ощущениям, и неосознанные предчувствия ее пугали.

- Баба Маша!