На все это великолепие упала горящая шутиха и, разбрасывая искры, озарила торжество. Бешено поводя глазом, во двор влетела перепуганная лошадь. Она круто затормозила перед входом в околоток, дверь экипажа открылась и из нее медленно, словно нехотя, вывалилась худая женщина, в руке которой шипела еще одна шутиха. Напиравшие из здания полицейские спотыкались о препятствие и падали в общую кучу-малу, заливисто матерясь.

От искры занялась штора на одном из окон. Отцепившись от гардины, штора игриво помахала кистями и приземлилась на будку Белочки. Но Белка не могла отвлечься на спасение своего жилища - высунув язык, она с наслаждением выкусывала и вылизывала кружавчики на лифе платья, надетого на женщине. Смелый пятнистый дог уже откусил пуговки, засунул длинную морду в непышный бюст и пытался достать колбаску оттуда.

Нарушительница спокойствия очнулась ото сна и ткнула в пса погасшей шутихой.

- Проваливай, ублюдок! – прошипела она.

Дог обиженно гавкнул и уронил на бюстик слюни. Женщина, в ужасе глядя на огромные клыки, замерла.

Стряхнув с себя пуделя, юбиляр Ляпкин подошел ближе.

- Заберите их! - истерично прошептала женщина и направила петарду на дога.

Тот зарычал. Шутиха вновь вспыхнула, брякнула и осыпала всех окружающих полицейских веселым конфетти.

Праздник, несомненно, удался.

…

Когда вся колбаса была сьедена, будка потушена, а приблудные псы препровождены за ворота, усталый и изрядно поцарапанный Ляпкин переспросил арестованную:

- Так вы говорите, Нина Аркадьевна, из Москвы не убегали?

- Нет, - брезгливо стряхнув слюни с груди, Нина уставилась на свои грязные ладони.

- И тюрьму не рушили?

Высокомерно-удивленный взгляд женщины уже давно раздражал полицейского, который с огромной радостью оставил бы ее на съедение собакам. Такой юбилей загубить…

- Понятно. Так и запишем, - Кондрат Лексеич кивнул юному городовому Зюкину, единственному из оставшихся в околотке способному держать в руках перо.

- В побеге не сознается, в злостном нападении на участок – также, поджог отрицает…

- Я могу быть свободна? – привстав, Нежинская попыталась светски улыбнуться, но тут же скривилась в болезненной гримасе.

- Любезный, мне нужно умыться и переодеться. И еще мне первая помощь требуется, видите, что-то с подбородком. У вас есть врач?

- Врач? – вдруг возопил Ляпкин, треснув кулаком по столу.

Нина Аркадьевна подпрыгнула на стуле. Зюкин от неожиданности уронил на лист показаний кляксу и, вздохнув, достал чистый лист бумаги.

- Врач? А нянюшки с мамушкой вам не надо? У меня трое городовых ранено! Казенное имущество сгорело! Охранная собака воет от страха! – каждую фразу околоточный сопровождал ударами пудового кулака, стол под которыми жалобно скрипел.

Побледнев, Нежинская немного отодвинулась от стола. Ляпкин перевел дух и поправил кобуру.

- Распустились, ротозеи, - буркнул недовольный Павел Петрович из угла кабинета.

- Дамочку весом в три пуда напугать не могут. Учитесь, пока я рядом, в глаз вам пипетку!

Ткань старушечьего платья Нежинской под ее рукой внезапно игриво взлетела выше колена. Зюкин ахнул и быстро-быстро заморгал, а щеки околоточного вновь начали наливаться малиновым.

- Да погоди ты, Тяпкин, успеешь на тот свет, - император вытащил прибереженную им шутиху будто бы из-за подвязки женщины, поджег ее и бросил на стол.

Петарда зашипела сперва тихонько, а затем харкнула, крякнула и вылетела прямиком в закрытое окно кабинета, по пути разбив дагерротип с портретом любимой дочки Ляпкина и пятерых внуков-погодков.

Цвет лица околоточного надзирателя стал напоминать багровый закат перед бурей. Юный Зюкин на своем стуле как-то подсобрался, съёжился и на всякий случай прикрыл голову папкой - старослужащие рассказывали, что примерно раз в месяц на Лексеича находит, и тогда ему под горячую руку лучше не попадаться. Последний нагоняй, случившийся в конце лета, унтера вспоминали с содроганием.

Ляпкин набрал воздух в легкие. Расстегнул кобуру. Взял в руки рамочку, а затем заорал так, что оставшиеся в окне стекла ссыпались на подоконник, а уснувшая было Белка взвизгнула:

- Ка-а-ко-го мандрагора! Ка-а-кую вашу бабушкину щелочку заворсистую балясину! Закриветь вашу налево! Зарубите себе на носу, дамочка, я не позволю всяким гульням безсоромным кособлудить в моем околотке!

Самодержец уважительно покачал призрачной головой.

- Закриветь вашу… Во дает!

Так же внезапно успокоившись, Ляпкин встал за спиной у Зюкина и перечитал показания.

- Все верно. Подпиши у арестованной и проводи.

- Мее… - проблеяла Нежинская, которой во время пламенной речи казалось, что рамку сейчас оденут ей на голову.

Стопы Нины мелко дрожали, колени дергались, ладони вспотели. В комнате резко запахло псиной.

Околоточный ткнул пальцем в арестованную.

- Ме-е-е? Бе-е-е? - передразнил он.

- Березы будете на каторге охаживать своими телесами, а не моих подчиненных!

- Зюкин, закрой рот, ворону проглотишь! - рявкнул Ляпкин, обратив суровый взгляд на городового.

Юный полицейский вскочил и оправил мундир.

- Так точно! Закрыл!

- Вызови наш экипаж, Зюкин, - пробормотал юбиляр, поглаживая черно-белые мордашки внуков на картонке.

- Только обязательно с двойной охраной, и сам тоже поезжай, мало ли.

- В Кресты? – звонкое название эхом отразилось от стен кабинета.

- В Третье Отделение. Там доложишь, что это особо опасная террористка, разыскиваемая за побег. И что я не могу взять на себя ответственность держать ее в нашем курятнике. Разломает…

…

Несмотря на протесты старшего Миронова, Петр Иванович вместе с внуком осторожно забрался на крышу соседнего здания и с удовольствием наблюдал за представлением из первого ряда.

- Красиво, - вздохнул Дюк, глазея на горящую будку.

- Жалко, быстро потушили… Деда, давай дома так сделаем?

Петр Иванович подумал о том, что сказал бы на это Штольман, и закашлялся.

- Нет, малыш, не стоит. Разогнал бы ты, Дюк, кошечек с собачками, а то весь квартал вон до сих пор гавкает.

Утомившийся за вечер Дюк подобрался к деду, устроил голову у него на бедре и сладко засопел.

- Я же чуть-чуть… Они потом сами… - пробормотал он.

Восседая на широком куске ткани, на крышу вплыл Павел Первый. Хихикнув, он приложил палец к губам, уложил малыша на коврик, оказавшийся теплым пледом, и бережно покачал в воздухе. Заулыбавшийся Миронов понял, что внуку ничего не угрожает, и согласно кивнул. Коврик стал мягко планировать к ожидавшей в переулке пролетке.

- Я лечу… - шептал Дюк, засыпая.

Снились ему папа с мамой, Павел Петрович и такса Тяфка, ласково облизывавшая его в лицо. А еще - рыжий мальчишка-призрак по имени Руфус, с которым они вместе катались на велосипеде и дрались на деревянных мечах.