Анна вздрогнула.

- Совсем о них забыла! Они же на день рождения Дюка приехали, а мы все тут…

- Кстати, о дне рождения, - Яков свистнул, подзывая агента Романова.

- Павел Петрович, благодарю за помощь с кирпичами. Из вас строитель лучше, чем я.

Загордившийся император залихватски ухнул.

- Ой, да ладно, подданный, нос тебе набок. Это было здорово! А Марья Антоновна-то как похорошела!

Штольман привстал со скамейки и зашептал что-то, вручая купюры и показывая самодержцу на возившегося с листиками Дюка.

- Х-ха! – Павел кувыркнулся в воздухе. - Раз плюнуть, втулку вам в цепь! Марьюшка, пойдем, прогуляемся!

…

В доме Штольманов в Лахте Виктор Иванович начал подозревать неладное. Анна редко выходила в столовую, предпочитая проводить время в спальне и в городе. Не делилась ничем с отцом, как раньше. Не прибегала поцеловать перед сном.

- Машенька, - Миронов постучал пальцем по широкому обеденному столу.

- Что-то мне это не нравится. Ты ничего не замечаешь?

- А что тут замечать, Витя? По Штольману суд плачет! Предлагаю, как только явится, забрать у него детей и отвезти в Затонск вместе с Анютой, - Марья Тимофеевна тоже приняла решение.

- Где это видано, увозить дочку, которой еще и года нет, посмотреть Москву! Что он ей там покажет? Свою любовницу?

Несмотря на ложные предпосылки, матушка Анны абсолютно точно угадала ситуацию.

- Пусть думает, что хочет, но внуков я ему не оставлю. Бессердечный фараон! Анюта еще и на развод должна подать!

- Какой развод, Маша, ты в своем уме, она же не вдова. Ты видишь, что Анна ни слова о детях не вымолвила? Будто ей все равно!

Миронова фыркнула.

- Что за глупости. Конечно, ей не все равно, она переживает. Вот и обедать не пришла.

- Переживает…

Виктор Иванович задумался. В семье дочери творилось что-то непонятное.

…

Бездельно стоя в коридоре, Нежинская подслушивала разговор Мироновых и нервно пощелкивала пальцами.

«Адвокат-то не дурак, надо еще что-нибудь придумать. Может, мигрень? Ничего не хочу, мне дурно, заберите на время детей?»

Дети Штольмана произвели на Нину впечатление громких и крикливых надоед. Мальчишка бегал по всему дому, не зная ни режима, ни правил поведения в обществе, а девочка плевалась на Нину, когда та пыталась ее накормить.

«Вообще-то я Штольмана хотела, а не семейку его в полном составе, и тем более не его отпрысков».

Образ пухленького светловолосого малыша вдруг ниоткуда возник в ее сознании и померк. Нина встряхнула головой.

«Привидится же… Своих нет и чужих не надо, благодарю покорно».

- Добрый день, мама, папенька, - Нина вошла в столовую.

- Прощу прощения, мне с утра было нехорошо. От Якова вестей не было?

Мать Анны оживилась.

- Нет, Аннушка, сами как на иголках. Сейчас тебе лучше? Выпей чайку, девочка моя, а то уж побледнела ты от тревог…

…

Пыхтя, как паровоз, Дюк бегал меж горок опавших листьев, приговаривая: - Чух-чух-чух! Следующая станция - Любанька! Стоянка поезда – две минуточки!

Анна улыбалась, сжимая в руке подаренный Яковом и Дюком букет из кленовых листьев.

«Мужчины мои верные, как же я вас люблю», - она поймала сына в охапку.

- Сынок, разве тебе не странно, что я другая?

- Не, - помотал головой Дюк, не испытывая никаких сомнений.

- Ты же мама. Мы чух-чух домой поедем? Я хочу в свисток посвистеть! И с угольками еще поиграть, они вкусненькие…

- Дмитрий Яковлевич, гляди! – Яков показал малышу на вход в скверик.

В сквер входил Петр Иванович, держа на одном локте Верочку, а в другой руке – затейливо раскрашенную коробку, перевязанную бантиком.

- Мне? – ахнул Дюк. - Это торт?

- Сперва заказал всем нам чаю в кафе, а потом передумал, - по благодарному кивку Штольмана Миронов понял, что поступил верно, не устраивая праздник в людном месте.

Анна протянула руки, прижала к себе дочку.

- Зайка моя… Ты меня узнаешь? Ты скучала?

«Верочка, пожалуйста, узнай меня. Я твоя мама, ягодка…»

- Ма! Ма-ма-ма! – расплываясь в улыбке, громко высказалась Верочка.

“Папа! Это мама!»

«Конечно, ягодка. Поцелуй маму, ей будет приятно», - Яков с улыбкой смотрел на дочурку.

«Я ненадолго уеду, малышка, а потом мы снова будем вместе».

Вытащив из карманов блюдца, ложки и салфетки, Петр Иванович разложил все это на скамье, вручил имениннику торт.

- Держи, Дюк. Будет у нас пикник на лужайке, как у английских аристократов. Ты же граф по-английски. Ну или герцог.

Малыш хихикнул.

- Я - герцог Штольман?

Улыбающийся Яков отложил коробку и взял сына подмышки.

- Разве что в изгнании. Вставайте, граф, вас ждут великие дела.

Подняв малыша над головой, Яков подкинул его в воздух.

Дюк взвизгнул.

- Раз!

- Два! - подхватила Анна.

- Три! - Петр Иванович поставил Верочку на скамейку, и малышка улыбнулась брату.

- Четыре! – Штольман поймал сына, крепко обнял и поцеловал в раскрасневшиеся щечки.

- С днем рождения, мой хороший. Вон едет твой подарок…

По дорожке катился невысокий двухколесный велосипед, на сиденье которого приплясывал босыми ногами император Павел. Педалей император не крутил. У него и так хорошо получалось.

- Лисапед! – заверещал Дюк, кинувшись ощупывать блестящий подарок.

- Два колесика! Взрослый! Я умею!

Взгромоздившись на ярко-синий велосипедик, малыш ухватился за руль, налег на педали и ринулся вперед.

Самодержец подправил вильнувшее колесо. Ветер трепал мальчишеские кудри, выбивавшиеся из-под черного пиратского платка, под каучуковыми шинами разлетались осенние листья, на ухоженной дорожке шуршал гравий. Разгоняя голубей, рассыпался трелью звоночек.

Анна взглянула на мужа.

«Ты помнишь?»

Он улыбнулся вновь. Конечно, он помнил.

«Барышня моя на колесиках…»

Озвучив свой план и понимая, что жена согласна, Яков впервые за последние дни расслабился. Впереди было еще много проблем, которые можно было решить. Кроме одной. Но и с ней он намеревался разобраться.

…

В пустующем частном доме на окраине Москвы, который по знакомству снял Миронов и где Штольманы решили устроиться на время, пока Яков не уладит все дела, Анна уложила малышей спать и тоже легла вздремнуть. Когда она проснулась, за окном уже вечерело. Дюк хохотал на лужайке, гоняясь на велосипеде за охающим дедушкой, Верочка еще спала рядом.

Анна приложила ладонь к животу.

«Опять меня тошнит. Не волнуйся, малыш, я не буду от тебя избавляться. Ты хоть чей, а уже немножечко родной».