С этими словами женщина виновато улыбнулась и развела руками, отчего золотистые браслеты на ее запястьях мелодично зазвенели.

Элис захотелось ее утешить.

– Мне очень жаль, – сказала она, глядя женщине прямо в глаза. – У меня тоже был выкидыш. Я знаю, как это больно.

Элис солгала – на самом деле выкидыша у нее не было. Но был аборт, который ее вынудил сделать Жуан, когда узнал, что она беременна. Элис долго сопротивлялась, пытаясь уговорить его оставить ребенка, но он ни в какую не хотел ее слушать.

«Какой ребенок, о чем ты говоришь? – повторял Жуан, ходя кругами по комнате. – У нас же нет денег! Не знаю, что ты там себе напридумывала, но я не собираюсь платить алименты и содержать твоего ребенка».

«Нашего ребенка», – хотела поправить Элис, но промолчала. Ее била мелкая дрожь. Она не могла поверить, что человек, которого она так любила, отказался от нее, когда она больше всего в нем нуждалась. Элис знала, что Жуан не хотел детей, и не планировала беременность – это вышло случайно. Увидев на тесте две полоски, она едва не поперхнулась и на секунду даже перестала дышать; ее переполняла смесь отчаяния, страха и непонятно откуда взявшегося счастья. Элис надеялась, что, узнав о ребенке, Жуан и сам обрадуется – в конце концов, какая разница, как они будут жить? Как-нибудь справятся, ведь до сих пор же как-то справлялись. Зато теперь у них будет ребенок.

Но Жуан и слушать ничего не хотел. Подскочил как ужаленный, стоило Элис рассказать ему, что она беременна, и резким, не требующим возражений тоном потребовал сделать аборт – хочет она того или нет. «Это не обсуждается», – процедил Жуан сквозь плотно стиснутые зубы и пулей вылетел из комнаты.

Элис обо всем позаботилась – записалась на прием в ближайшую больницу и взяла на себя все расходы. Процедура заняла не больше десяти минут, но этого оказалось достаточно, чтобы она вышла из палаты другим человеком. Элис не покидало чувство, что она собственными руками убила частичку самой себя, позволив мужчине в маске и холодных резиновых перчатках извлечь из нее кровоточащую, трепещущую жизнь и с равнодушным видом, словно это какой-то ненужный отросток, бросить ее на жестяной поднос.

На следующий день Элис пришла в себя с ноющей болью в теле, трудно поддающейся описанию. Она прижала руки к животу, ощущая в нем непривычную пустоту. На выходе из больницы Элис, не удержавшись на трясущихся ногах, рухнула на пол и в бессилии зарыдала.

– Дайте мне свою руку.

Голос женщины заставил ее вздрогнуть. Элис потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она находится не в стенах парижской больницы, а в вагоне поезда – с растерянным видом сидит напротив женщины, которая чего-то от нее хочет.

– Зачем вам моя рука? – нахмурившись, спросила Элис.

– Не будь такой подозрительной. Доверься мне.

Женщина резко перешла на «ты», но Элис не обратила на это внимания, хотя обычно, когда незнакомые люди нарушали ее границы, это выводило ее из себя. Она послушно вложила свою руку в протянутую ей ладонь и почувствовала, какая сухая у женщины кожа. Незнакомка повернула ее ладонь другой стороной и принялась изучать косые линии на ее коже, водя по ним шершавым пальцем.

– Вижу, что ты несчастлива в браке, – бормотала она, согнувшись над рукой Элис. – Плывешь по течению, и это тебя губит. Муж тебя совсем не знает. Он не подходит тебе.

Элис не могла поверить своим ушам. Откуда женщине, которая впервые ее видит, так много о ней известно? Она говорила с такой уверенностью, словно только что побывала в их с Альбертом спальне и собственными глазами видела, с каким отвращением Элис занимается сексом с мужем. Альберт никогда не использовал слово «секс», считая его грязным, но у Элис не поворачивался язык называть любовью то, что они делали в спальне, закрыв дверь, задернув шторы и выключив свет. В том, как он старательно пыхтел над ней, пытаясь кончить, не было никакой любви.

Элис задумалась, размышляя над тем, что Альберту не хватило бы и тысячи лет, чтобы узнать ее. Они были словно с разных планет: он, скрупулезный, дотошный до мелочей, наивный и простодушный в своей прямоте, и она, мечтательная, ранимая, таившая в себе большую печаль. Альберт был плоским, понятным и ужасно предсказуемым, как камень, а Элис любила сравнивать себя с океаном – бездонным, глубоким, неукротимым, готовым сорваться в один миг и снести все на своем пути. Перед ее глазами вдруг всплыло потрясенное лицо Жуана, просившего ее остановиться, отчего Элис почувствовала подступающую к горлу тошноту и крепко зажмурилась, прогоняя непрошеные воспоминания.

Когда Элис распахнула глаза, она увидела перед собой улыбающееся лицо женщины-гадалки.

– Тебя ждет большая любовь, – воодушевленно сказала она. – Та, о которой ты мечтаешь и которую заслуживаешь.

Губы Элис растянулись в мечтательной улыбке. Она ведь знала, чувствовала, что вчерашняя встреча была не случайной!

– Но ты торопишься. Остановись, любовь сама тебя найдет.

Элис хотела возразить – объяснить, что без ее вмешательства они с господином Р. больше никогда не встретятся, и то чувство, которое зародилось вчера между ними, окажется напрасной, несбывшейся мечтой, но гадалка торопливо перебила ее.

– То, что должно случиться, все равно произойдет, – многозначительно сказала она.

Элис согласно кивнула, хотя про себя решила, что не сможет так просто сдаться. Она была не из тех, кто опускает руки, столкнувшись с первыми трудностями.

– Спасибо вам.

Элис хотела достать кошелек, но вдруг обнаружила, что забыла сумку.

– Простите, но у меня нет денег… – виновато протянула она.

– Все в порядке, – перебила ее гадалка. – Мне не нужны твои деньги. Я просто хотела помочь тебе.

Она встала, поправила шляпу и, зазвенев браслетами, помахала Элис на прощание. В этот момент поезд остановился, резко дернувшись в сторону.

– Удачи, Арасели́, – сказала женщина с многозначительной улыбкой и вышла из поезда.

Элис остолбенела. Она кинулась к выходу, чтобы догнать гадалку, но двери вагона предательски захлопнулись прямо перед ее носом, и Элис со злостью ударила по ним рукой. Поезд тронулся, оставив позади затуманенный перрон, в пелене которого скрылась загадочная женщина. Элис смотрела в окно, тщетно пытаясь унять дрожь в руках.

Она не могла понять, откуда гадалке известно ее настоящее имя.

Редкое имя Арасели Элис получила в честь бабушки. Мать хотела, чтобы дочь повторила ее судьбу – уехала из забытого богом города и удачно вышла замуж. В какой-то степени желание матери сбылось, однако оно не принесло Элис счастья; насколько она знала, ее бабушка тоже вышла замуж не по любви и была несчастлива в браке.

Элис с детства нравилось ее имя. Оно было мелодичным, приятным на слух и легко перекатывалось по языку и нёбу: А-ра-се-ли. Но, пожалуй, самым приятным было то, что больше ни у кого не было такого имени. По крайней мере, за всю жизнь Элис еще ни разу не встретила девушку, которую звали бы Арасели.

С появлением в ее жизни Альберта многое изменилось, в том числе и ее имя. Это он убедил ее сменить «Арасели» на короткое и благозвучное «Элис», чтобы она затерялась в толпе австрийцев и не выделялась своими испанскими корнями. Иногда Элис казалось, что Альберт стесняется ее происхождения: он громко цокал, когда она забывалась и начинала говорить с акцентом или сильно коверкала немецкие слова, которые ее язык с трудом выговаривал даже после почти семи лет, проведенных в Вене. Немецкий был для нее слишком сложным, невыносимо правильным, громоздким. Другое дело – текучий испанский: от родной мелодичной речи, в которой было столько страсти и живого чувства, Элис приходила в неописуемый восторг. Но Альберт нарочно, словно назло ей, нещадно портил все удовольствие: резко выключал чувственную испанскую музыку, когда возвращался домой с работы и заставал ее танцующей в гостиной; передарил кому-то ее сервиз с красными тюльпанами, сочтя его слишком вычурным для их невзрачной кухни, и не подумал извиниться, когда Элис со злостью и слезами на глазах сказала, что сервиз был у нее в память о бабушке.