Когда она проснулась, на часах было одиннадцать. Альберт уже ушел на работу. Удивительное дело – он не стал ее будить и просить приготовить ему завтрак, как он обычно это делал, если Элис долго не спускалась вниз. Альберт был настолько беспомощным в отношении всего, что касалось дома и быта, что иногда ей казалось, что он женился на ней только потому, что хотел, чтобы кто-то о нем заботился.

Прежде чем встать с кровати, Элис с беспокойством огляделась по сторонам. Она еще не отошла после вчерашнего; ей казалось, что манекен из кошмара притаился за ширмой и ждет подходящий момент, чтобы напасть на нее.

Элис быстро прошмыгнула в ванную и закрыла дверь на задвижку. Через пару минут, когда ее дыхание выровнялось, и она убедилась, что кроме нее в доме больше никого нет, Элис подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на свое отражение. В темно-карих глазах читался испуг, лицо побледнело, а волосы были всклокочены и неровными прядями свисали вдоль скул. Элис умылась холодной водой, почистила зубы и вытерла лицо пушистым полотенцем. Взгляд прояснился; теперь она не выглядела так, словно увидела привидение. Элис по привычке убрала волосы в пучок, забыв, что Альберта нет дома, и спустилась на кухню.

На столе она нашла записку. «Дорогая, – нацарапал Альберт, – ты так крепко спала, что я не стал тебя будить. Пожалуйста, отдохни сегодня. Целую много-много раз».

Элис вдруг стало стыдно – оттого, что она сторонится мужа, который окружил ее любовью и заботой, и оттого, что она не может ответить ему взаимностью, а все его попытки наладить отношения воспринимает как посягательство на свое личное пространство. Элис часто думала, что Альберту нужно было жениться на другой женщине – той, что оценила бы его по достоинству и смогла бы одарить любовью, которую он заслуживал. Но из всего многообразия девушек Альберт почему-то выбрал именно ее.

Скомкав и выбросив записку, Элис включила кофемашину и насыпала в миску овсяных хлопьев. Залила их молоком и села за стол, чтобы позавтракать. Не считая мерного гудения кофемашины, Элис окружала непривычная тишина. Она вдруг поняла, что впервые за долгое время завтракает в одиночестве, без Альберта и суетливой спешки, ставшей постоянной спутницей ее утра. Элис налила себе кофе и отхлебнула из своей любимой чашки, получая удовольствие от каждой секунды, которую она посвятила самой себе.

Доев хлопья, Элис поставила посуду в раковину и залила ее водой. Она решила последовать совету Альберта и не стала мыть посуду. В конце концов, мир не рухнет и не развалится на части, если она на один день забудет о делах по дому и притворится, что ей снова двадцать, она свободна и не обременена тяжелым грузом в лице скучающего мужа и монотонной рутины. Напевая себе под нос, Элис поднялась в ванную, распустила волосы, слегка припудрила лицо и накрасила губы красной помадой. В тот день она почему-то была уверена, что губы стоит накрасить, и непременно красной помадой.

Элис не ошиблась. В тот день она снова встретила господина Р.

Они встретились не в поезде, следовавшем в центр города, как рассчитывала Элис, обходя полупустые вагоны, и не в булочной, куда она забежала за кофе и миндальным круассаном, соблазнившись аппетитным запахом свежей выпечки. Пройдя мимо площади с величественным собором святого Стефана, от вида которого у Элис всякий раз захватывало дух, она быстрым шагом засеменила к Хофбургу[12], направляясь в сторону Альбертины. Элис не могла вспомнить, когда в последний раз была в музее – она давно не выбиралась в город, не считая скучных корпоративов, на которые Альберт всегда брал ее с собой.

Ей пришлось отстоять длинную очередь, но Элис словно не замечала суеты толпившихся туристов, пришедших посмотреть на гравюры Дюрера[13], пробиравшего насквозь холода и пасмурного серого неба, от которого веяло унынием. В воздухе витал запах свободы и опьяняющей неизвестности, и Элис жадно дышала, не переставая улыбаться, сама не понимая, чему она так радуется.

Через полчаса она уже бродила по музею, с трудом протискиваясь сквозь толпу, образовавшую собой плотный лабиринт с препятствиями. В зале было темно и тихо, не считая шелеста перешептываний. Мягкий полумрак освещали лампы, голубоватым сиянием подсвечивая картины и карандашные наброски. Элис бродила по залу, внимательно всматриваясь в каждую работу и восхищаясь тем, сколько живой страсти было в картинах Дюрера. Ей казалось, что она ощущает трепетную нежность, с которой Адам смотрит на Еву, мечтая сойти с гравюры и овладеть ею посреди зала. Она на секунду остановилась у «Рук молящегося», предсказуемо собравших вокруг себя толпу зрителей, и с нетерпением пересекла зал, желая подойти к одиноко висевшему эскизу. На нем была изображена обнаженная женщина: она повернулась к зрителю спиной, прижав голову к плечу и подняв руку, словно хотела сорвать со штыря шаль, которую она прижимала к груди другой рукой. Со стороны могло показаться, что она стыдится своей наготы и хочет прикрыться шалью, но Элис знала, что смысл эскиза гораздо глубже. Она не могла видеть лица женщины, но чувствовала исходящее от нее отчаяние. Возможно, в этом была виновата ее поза – женщина стояла так, словно на плечах у нее покоился неподъемный груз, – а может, все дело было в том, что Элис слишком хорошо знала, как выглядит отчаяние.

Она не заметила, как взор затуманили слезы, и сделала над собой усилие, чтобы не расплакаться. Промокнув глаза подушечками пальцев, Элис с удивлением обнаружила, что кто-то протянул ей салфетку.

– Возьмите.

Элис обернулась, чтобы взять салфетку, и застыла от удивления, увидев перед собой господина Р. Должно быть, она слишком долго буравила его взглядом, не веря, что он действительно стоит перед ней, настоящий и живой. Устав ждать, когда она наконец возьмет салфетку, господин Р. сам вложил ее Элис в руку.

– Впервые вижу, чтобы кто-то плакал, глядя на голую женщину, – сказал он с легкой усмешкой. – Что вас так растрогало?

Элис не знала, что ответить. Она стояла, прикованная к полу, боясь моргнуть и пошевелиться, словно от одного неловкого движения магия момента могла рассеяться, и господин Р. снова мог куда-то исчезнуть.

– Я увидела в ней себя, – выдавила из себя Элис, не узнав свой сдавленный голос.

– Как интересно, – с улыбкой протянул мужчина. – Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы где-то встречались?

Элис задело то, что он ее не узнал, словно их встреча была для него пустым звуком. Ее сердце сжалось от мысли, что он не вспомнил, сколько невысказанной нежности было в том прикосновении, когда он протянул ей помаду, и сколько интимности было в этом единственном касании, которое значило для нее намного больше, чем все прикосновения мужа.

Чувствуя, как у нее запылали щеки, Элис спрятала глаза в пол, чтобы господин Р. не заметил, что она вот-вот разорвется от горя, обиды и жгучего разочарования. Элис хотела было сказать, что он ее с кем-то спутал, как лицо мужчины вдруг прояснилось, и он улыбнулся, отчего в его голубых глазах заплясали теплые золотистые огоньки.

– Я вспомнил, – радостно сказал он. – «Мадам Бовари»… Вы были в том поезде. И как я сразу вас не узнал? У вас же такое запоминающееся лицо. Прекрасные, очень грустные глаза…

Элис густо покраснела. Сердце в груди бешено стучало от волнения. Она потратила столько времени, представляя их следующую встречу, – как сядет напротив него в поезде, и он с удивлением оторвет взгляд от газеты; или как они случайно столкнутся на улице, – но в реальности все вышло по-другому.

Пытаясь унять дрожь, Элис с трудом выдавила из себя улыбку.

– А я вас сразу узнала, – вдруг призналась она. – Почему-то я была уверена, что мы с вами еще встретимся.

На губах господина Р. появилась загадочная полуулыбка.