Фрэнк осёк себя. Нет никакого лица. Причуда помутнённого сознания, продукт страха. Он не убивал Освальда. То был сон - чересчур настоящий, но всё-таки - греза, придумка подсознания.

- Зачем ты сделал это? - потянулся в сторону Фрэнка ледяной голос - как из потустороннего мира. Из обители призраков, которая опустилась на Рэйвенхолм. Призраки начали бродить среди живых. Если те ещё остались.

Зачем?

- Это не правда! - прокричал Фрэнк, не зная, что нет никого вокруг, что говорит он лишь с самим собой. - Я не убивал тебя. Мы вместе дошли до завода, разве ты не помнишь?

Лицо за окном слегка подрагивало, как облако пара. Кровь ярким пятном выделялась из общей пустоты.

- Нет, это твоя вина, - сказал Освальд. - Потому ты здесь.

Из глубины мастерской кто-то зашагал на встречу Фрэнку.

На короткий миг он решил, что кошмар остался позади. А тот, кто вышагивает к нему из полутьмы - хозяин мастерской или выживший, - скажет: спасение близко. И, что важнее всего, он скажет Фрэнку, что тот не виноват в смерти Освальда. Что Фрэнк не убивал его. И груз, столь долго тяготивший его, служащий источником тех ужасных видений, что не давали ему спокойно спать, отпустит Фрэнка.

Но реальность, которая сама уже напоминала кошмарный сон, разрушила все ожидания.

К Фрэнку вышел зомби.

Из разорванного живота мелкими струйками сочилась кровь. На голове, вонзив лапы под ключицы, восседал хэдкраб.

Из-за спины раздались рыки и вновь - нечеловеческие, искажённые мутированными челюстями голоса.

Твари медленно окружали Фрэнка, вырастая из тени кривыми, сгорбленными фигурами.

В последней попытке выжить Фрэнк схватил со стола какой-то инструмент и начал вслепую размахивать им, дабы открыть себе путь наружу.

Чьи-то руки поднялись над ним, и Фрэнк тут же нанёс удар, свалив зомби с ног. Среди толпы мелькнул дверной проём.

Продолжая отмахиваться, Фрэнк буквально пробился наружу, оставив тварей в мастерской. Впрочем, зомби не собирались останавливаться - они последовали за ним.

Инструментом, которым Фрэнк освободил себе выход, оказался гаечный ключ. В сумерках поблёскивала кровь на хромированном металле. Обернувшись, Фрэнк увидел целую толпу, что занимала почти всю ширину улицы.

Среди зомби Фрэнк заметил одного обращённого без левой руки.

Морик…

Сколько ещё должно погибнуть людей? Рэйвенхолм стал скотобойней. Люди, как крысы, жрут друг друга, и Фрэнк в этом аду - главный грешник.

Освальд говорил правду: Фрэнк во всём виноват. Это он привёл Альянс сюда.

Бесполезно просить прощения.

Но если я смогу спасти хотя бы одного человека, подумал Фрэнк. Не ради себя, не ради своей души, не ради места в раю.

Прости, Морик. Прости, Бен. Простите меня.

Фрэнк побежал дальше вдоль улицы, не зная, куда заведёт эта дорога. По пути то и дело попадались застрявшие в брусчатке капсулы снарядов, те же, которые Фрэнк видел на площади перед фабрикой. Через какое-то время он заметил, что промышленные здания остались без разрушений, в отличие от жилых домов - те были набиты этими капсулами. Альянс, как подлинный экзекутор, не торопился одарить свою жертву столь желанным подарком, как полное уничтожение; город не столь важен, как геноцид как таковой, причём геноцид особый, длительный. Рэйвенхолм намеренно превращали в мёртвый город. Не разрушенный, а именно погибший.

Сверху раздался крик и звон стекла.

- Отвали! - надрывался голос.

Следом за осколками вниз полетело чьё-то тело. Оно рухнуло на землю, как наполненный потрохами мешок.

Это был не зомби.

В стремлении спастись или хотя бы отвоевать собственную смерть, человек предпочёл выброситься из окна, чем стать жертвой хэдкраба.

По спине пробежал холодок, когда Фрэнк увидел, что ставшее грудой переломанных костей тело дышит и даже пытается двинуться.

У тебя же хватит смелости добить бедолагу, прозвучал внутри голос. Подумай, на какую кончину ты его обрекаешь.

Никто не вправе убивать, даже в благих целях.

В тебе говорит отжившая свой век мораль. Это новый мир! Чтобы выжить, надо подстраиваться под обстоятельства.

Но если не следовать нравственности, то в любых обстоятельствах человек превратится в животное.

Зомби становилось всё больше: они выходили из переулков, из арок, ковыляя, вышагивали из подъездов.

Убей же ты его.

Фрэнк ещё несколько секунд смотрел на беднягу, умоляя, чтобы жизнь поскорее покинула его, чтобы смерть смилостивилась над ним.

Тебе ведь не впервой убивать, Фрэнк. Это легко, не правда ли?

Голос Освальда кружил вокруг, точно наваждение. Освальд всегда был прав. Он видел дальше, чем кто-либо. Он знал, какова истинная природа человеческой души.

Я не убивал. И не буду убивать.

Всё предрешено.

Из темноты выполз хэдкраб и набросился на лежачего. Человек не издал ни звука.

Фрэнк проглотил свою злость на несправедливый мир и побежал дальше. Он ничего не мог сделать. Нет, не надо оправдывать себя. Мир не несправедлив. Нужно испить этот горький нектар. Принять - принять всё несовершенство, принять этот ад; понять, наконец, что мирное небо было только фантомом, пусть Фрэнк планомерно повторял себе, что ничего хорошего из Рэйвенхолма не выйдет, что люди не восстанавливают довоенное общество, а подыгрывают ностальгии, пытаясь обвести вокруг пальца воцарившийся порядок вещей.

В итоге - разбитое окно, падение.

Никто не хочет умирать среди разрушенных идеалов.

Нужно перестать убивать, зарывать прошлое, уходить под землю; нужно прекратить воздвигать воздушные замки, потешая себя призрачными надеждами на более-менее благополучное будущее, оправдывая ими свою слабость, подчинение, низость… Здесь и сейчас необходимо постараться спасти как можно больше людей, спасти хотя бы одного, иначе в этом мире не останется ничего человеческого. Мораль почти всегда действует вопреки прагматике; у некоторых поступков попросту не может быть причин, они не могут быть объяснены по-другому, кроме как потому, что поступить так необходимо.

Я не убил его не потому, что побоялся это сделать, сказал себе Фрэнк. Я не имел права делать это. Никто из людей не имеет на это права, какими бы ни были обстоятельства. Даже сейчас.

Улица вздыбливалась, сужалась, петляла; Фрэнк будто пробирался сквозь фантасмагорический интерьер чьего-то галлюцинаторного сна. Границы между реальностью и чем-то сверхъестественным постепенно вымывались; тьма путала карты - то тут, то там мелькали искривлённые силуэты, горбатые фигуры, неизменно тянущиеся к Фрэнку, стремящиеся его настигнуть.

Решив сократить путь, Фрэнк забежал в одну из арок, пересёк двор и перепрыгнул через забор, надеясь, что деревянная ограда на какое-то время задержит тварей и, следовательно, даст ему время подумать, как действовать дальше.

Долго думать не пришлось - Фрэнк вышел на площадь, от которой вела улица к его общежитию.

На безлюдной площади, казалось, ещё звучали отклики вчерашнего веселья, и вера в жизнь, в силу человеческого духа и труда продолжала призрачное существование среди погружённого в хаос города, но многоголосый смех не столько контрастировал с раздающимися вокруг криками, а подчёркивал, дополнял наступивший крах. Человек всегда смеётся над собственной гибелью. И привидениям, навеки запертым в этом проклятом поселении, больше ничего не остаётся, кроме как заливаться смехом - безумным и буйным, замкнутым в себе, больным, нервным смехом. Фрэнк был уверен - зомби нельзя было назвать мертвецами в истинном понимании этого слова. Рэйвенхолм застыл на полпути между бытием и небытием; тут больше нет мертвецов - одни неприкаянные. Как называли зомби Морик с Марийкой - “нежить”. Занятное словечко из славянского языка. Не живой и не мёртвый - где-то посередине.

Площадь, как и многие места, была усеяна артиллерийскими зарядами; раскрытые и пустые, они напоминали гигантские растения, выросшие прямо из камня - отливающие идеальным бесшовным металлом, фантастические создания из параллельных миров - и всё-таки в них ощущалось что-то схожее с миром людей, взять хотя бы саму форму растений, эти лепестки, чёрное нутро, откуда наружу вылезла смерть. Опасные цветы, несущие разрушение.