Свет начал мерцать.
В глазах зарябило, отдаваясь тупой болью в затылке.
Фрэнк двигался почти вслепую, пока не заметил в конце улицы группу людей. Они поднимались по дороге, ковыляя и хромая. Фрэнк остановился. Сердце ухнуло куда-то в живот.
Люди приближались, волоча вывернутые ноги, и руки у них как-то странно были выгнуты, и головы - слишком большие, как у инопланетян со страниц старых научно-фантастических журналов. Но было бы это очередным хоррором, выдумкой, фантазией озабоченного автора - всё наоборот, и смрад, долетавший до Фрэнка, клокочущие, рваные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь, силуэты, то и дело, как на киноплёнке, возникающие и исчезающие в нервном мерцании, были реальны. И страх тоже самый настоящий.
Из мычания и воя, что издавали зомби, угадывались слова. Будто люди обращались с мольбой к миру. Они оставались в сознании - и о чём-то просили.
- Боже… - слово внезапно возникло из мешанины звуков и шумов, едва стремящихся к стройности человеческого слога.
- Помоги, боже! - раздался голос. Фрэнк был готов поклясться - это был именно голос, и озвучил его зомби.
Но это ведь невозможно. Хэдкраб подавляет почти всю мозговую активность. Или нет…
Наверняка Фрэнк знал одно: надо бежать. Без оглядки, без плана, главное - как можно дальше. Нырнув в ближайший переулок, он оказался во дворе, где темнота, будто нежить из детских сказок, потянулась к нему кривыми, обезображенными пальцами. Из тени выступили силуэты - пошатывающиеся, как сломанные марионетки, уже не люди, но - некая форма жизни, которая сама боролась за недавно обретённое существование, стремилась удовлетворить первичную потребность в пропитании. Воплощённый голод, беспримесный инстинкт. В оголённом стремлении любой ценой выжить даже категория ужаса теряет свою изначальную ценность, ведь ужас - это ощущение, которое всё ещё отделяет человека от того, что этот ужас вызывает. Но защитная реакция даёт сбой, и гораздо легче сойти с ума, распрощаться с жизнью хотя бы на уровне осознания, чтобы оставить ещё дышащее тело на растерзание тем, кто останется после тебя. Ужас спасает, оберегает человека, скрывает те стороны бытия, что невыносимы, смертельно опасны для восприятия. Но в данный момент сам ужас мерк при виде разорванных грудных клеток - края ран усеяны мелкими зубами; видны органы, которые теперь стали частью новой биологической системы.
Тьма заговорила - слова как бы перемалывали поражённые параличом челюсти:
- Господи, помоги! Господи!
Но зомби не говорят. Эти твари не говорят, потому что они больше не люди.
Окна домов светились жёлтым. Это мог быть очередной вечер рабочего дня.
Фрэнк рванул в сторону арки, выбежав на площадь перед фабрикой. Лунный свет, будто саван, ниспадал на сгущённое полумраком пространство, и, казалось бы, катастрофы не случилось: целое здание нависало над Фрэнком громадным монументом, высеченным из серебристой ночи и в котором, наподобие инкрустаций, сверкали окна. Но стоило опустить взгляд, к подножию, как образ благополучия резко менялся: плац был усеян несколькими вонзёнными в землю снарядами - чёрными и блестящими, раскрытыми, наподобие гигантских экзотических цветков. Видимо, внутри этих устройств Альянс и доставил в Рэйвенхолм паразитов.
Кому повезло - умерли своей смертью. Их трупы сейчас поедали те, кому повезло в разы меньше. Пальцы с заострёнными когтями впивались в свежую плоть, отрывая большие куски, отправляя их в рот… Зомби спокойно проводили трапезу, не обращая внимания на внезапно появившегося Фрэнка. Он же потерял дар речи; не страх и не ужас, а другое, более фундаментальное чувство, то самое, которое человек испытывает, когда только появляется на свет или умирает, сковало сейчас Фрэнка. Память мгновенно оживила картины войны и смертей, эпидемий, захлестнувших мир во время портальных штормов; моментально перед глазами пронеслись сотни и сотни вспышек, и каждая из них - отдельная судьба, конкретная жизнь, которая не стоит ничего по сравнению с тем кошмаром, в котором очутился Фрэнк. Он даже не верил, что сам ещё жив. Кожу слегка покалывало - ощущение, которое было единственным, что удерживало его рассудок в реальности, потому что Фрэнк почти утратил контроль над собственным телом. Ни вид обращённых в монстров людей, ни темнота, из которой его мог настигнуть паразит, ни сами паразиты не пугали Фрэнка насколько, насколько его пугало откровение: все надежды на мирную жизнь оказались не более чем жалкой буффонадой, картонной игрушкой, которую равнодушный ветер разорвал на части, не заметив даже, что натворил. Фрэнка пронзило насквозь осознание собственной слабости и беспомощности: он увидел себя среди выживших, что ютились у стены внутри церкви; он увидел себя среди трупов, которых закапывал во внутреннем дворе тюрьмы; он увидел всю свою жизнь и понял, что всегда пытался отвергнуть неизбежное.
Воздух был пропитан вонью.
Тьма будто бы выбралась вслед за Фрэнком из шахт и захватила город. Холмы, что оберегали Рэйвенхолм от бурь внешнего мира, вдруг оказались стенами грандиозного загона, и дома ещё крепче прижались друг к другу, чтобы сделать и без этого узкие улочки почти непроходимыми. Разрушенные здания, вероятно, подарили бы хоть и малейшую, иллюзорную, но какую-никакую видимость свободного пространства, однако совершенно целые, хранимые, похоже, самим временем, дома шахтёрского поселения сами превратились в своды рудниковых подземелий, стремящиеся надёжно похоронить всякую живую душу.
Рэйвенхолм - ад одновременно персональный и глобальный. Каждый увидит в нём свою причину краха. Каждый видит смерть по своему.
Нужно успокоиться. Иначе Фрэнк так и будет носиться по кругу. Сил оставалось всё меньше.
Издалека потянулись голоса, крики…
Кто-то ещё жив, но люди будто бы превратились в нечто бесплотное, эфирное, что носилось по воздуху возгласами и мольбами о помощи. Как призраки. Тела же - изуродованные твари, ведомые единственным инстинктом, безмозглые, кровожадные.
Во тьме вдруг мелькнули силуэты… словно крысы, прошмыгивают на краю взгляда, едва выступая из тени. Хэдкрабы. Их трудно заметить, особенно сейчас, когда пространство теряется в скудном освещении, образуя сгустки темноты, более устрашающей, чем темнота шахт. Тьма как бы преобразилась - если под землёй она пыталась подавить Фрэнка психологически, желала выжить из ума, возрождая облики потерянного прошлого, то в данный момент угроза из ментальной переросла в физическую, и неровен час, когда Фрэнк сам станет одним из монстров, стерев из памяти свою личность - да и память тоже.
Но ведь зомби что-то говорили. Они обращались к богу. Они просили избавить их от мучений. Значит, сознание остаётся? Запертое в теле, которое больше не принадлежит тебе, но чувствующее боль, думающее, воспринимающее действительность.
Фрэнк побежал вверх по улице, стараясь держаться света - ряд фонарей образовывал своего рода тропу, ведущую к предполагаемому спасению. Но тропа обрывалась непроглядной теменью, где силуэты домов сливались в неразличимом мареве; темнота словно бы сгущалась, дымилась, становилась вещественной, вследствие чего ужас и страх приобретали тактильные эквиваленты, и тогда Фрэнк понял: из Рэйвенхолма выхода нет, раз даже абстрактные величины нашли вполне определённое, объективное воплощение. Это другой город. Сплошь материальный, безысходно предметный, здесь и смерти нет, а только обречённое на вечность мучительное существование в виде безобразных существ.
Впереди показались фигуры зомби, и Фрэнк юркнул в открытый проём слева. Здесь горел свет. Слесарная мастерская. Единственная лампочка едва покачивалась. Инструменты убраны, рабочий стол вычищен - похоже, мастер успел прибраться перед окончанием смены.
Вдруг стало тихо. Ни воя, ни криков. Звуки словно бы оборвались - никаких шумов. Как в барокамере.
В замызганных окнах чудились очертания лиц, как на портретах.
Фрэнк оторопел.
В разбитом стекле он увидел лицо Освальда. Залитое кровью, с пробитой головой, это лицо смотрело на Фрэнка осуждающе и жалостливо. Освальд ненавидел Фрэнка - но знал, каковы причины этой ненависти, знал, почему Фрэнк поступил именно так, почему он расправился с Освальдом - в противном случае никто бы из них тогда не выжил.
