========== 1. Город грёз ==========

Шестеро уставших, испачканных с головы до ног в грязи и угольной пыли людей уместилось на подвесной платформе, сколоченной из старых и местами уже подгнивших досок, и дежурный, стоявший справа, у стены, ударил по маленькому колоколу. Не успел звон рассеяться, как сверху раздался короткий хлопок, застрекотал мотор, и механический привод медленно потянул платформу вверх.

Фрэнк размял руки, шею, стараясь никого не задеть локтями.

Работа в шахте изматывала так сильно, что под конец смены выход на поверхность воспринимался без энтузиазма и облегчения. На тюремных работах, конечно, тоже было трудно; отличие заключалось в том, что в «Нова Проспект» заключённые не занимались трудом, а просто выполняли функцию — вся их работа только подкрепляла авторитет Альянса, подавляя в рабочих последние зачатки воли, и не приносила никакой видимой пользы, кроме, разве что, периодического обновления систем управления на скважинах. Нет способа лучше изгнать из личности любые зачатки чувства собственного достоинства, чем обречь её на бесполезный и безрезультатный труд. В Рэйвенхолме всё иначе: тут чувствовалась отдача, усилия не пропадали даром. Люди работали на себя. Добывали еду, спускались в шахты достать угля, чтобы пережить осень и зиму. Выкапывали колодцы. Короче говоря, пытались наладить быт. Стоит допустить хоть одну поблажку, и тебе конец. Ты просто не выживешь, потому что недостаточно усердно работал. Впервые с тех пор, как Альянс установил свою власть в мире, именно в Рэйвенхолме Фрэнк понял, что жизнь — не просто выживание, но усилие, проявляемое человеком ежедневно, в течение необозримого времени, без надежды на лучшее (но не без веры) и на счастливый случай. Рэйвенхолм, по сравнению с Сити-17, демонстрировал, что человек ещё может стать творцом собственной жизни и общества, в котором живёт; что он пока не лишился способности создать нечто похожее на цивилизованный мир… Впрочем, Фрэнк пытался не копаться глубоко в таких сложных вещах. Мышление в принципе усложняет жизнь. Он пытался не думать о страхе, заглушая его, сводя это чувство на нет. Напросившись в шахтёры, Фрэнк уже семь месяцев к ряду работал в забое, раскалывая угольные породы. Каждый божий день по строгому расписанию — в шахту и назад. Только в последнее время Фрэнк почему-то задумался: какого чёрта его вообще потянуло в шахты? Под землёй хорошо, там, среди пещер, можно спрятаться от мира, схоронить себя, чтобы спокойно дожить до собственной кончины. Как в тюремной камере — время снаружи идёт своим ходом, там, за пределами стен, вершатся события, и, может быть даже, случаются катастрофы, но тут, на клочке действительности в несколько квадратных футов, царит покой. Не так страшен тёмный зев могилы, когда понимаешь, что ничто больше не взбаламутит твою душу. Правда, порой Фрэнк чувствовал сильный укол, исходящий от памяти, что возвращала ему сказанные Освальдом слова. Раз я пошёл в шахтёры, думал Фрэнк, значит, я предал то, ради чего мы с Освальдом совершили побег. И гибель Освальда лишалась смысла.

Во время подъёма холодный и влажный мрак скалистых стен постепенно рассеивался под нисходящим светом ламп накаливания.

Всё, чего хотел сейчас Фрэнк, — тёплой воды да мягкой постели. От усталости изнывало всё тело до кончиков пальцев, и кожа страшно чесалась из-за забитых пылью пор. К тому же с недавнего времени Фрэнка стал одолевать глухой кашель с чёрной мокротой. Доктор объяснил, что это типичный для шахтёров недуг — след собранных за время работы в забое осадков. Пройдёт ещё немного времени, и лёгкие Фрэнка изнутри покроются чем-то вроде тонкой корки, дышать станет сложнее, но к скорой смерти от туберкулёза или другой лёгочной болезни, как сказал доктор, это не приведёт.

— Успокоили вы меня, док, — ответил Фрэнк.

Напоследок доктор сказал: будь здоров.

Фрэнку грех жаловаться, ведь именно этот человек вытащил его с того света, когда Фрэнк появился в Рэйвенхолме — слабый, кожа да кости, едва не лишённый рассудка.

Платформа остановилась почти вровень с полом. Сойдя, рабочие той же гурьбой направились к установленному в дальнем углу помещения умывальнику. Пока Фрэнк ждал своей очереди, к нему подошёл Богдан. Это был мощный, крепкий парень. По сравнению с Фрэнком вообще — гора. Не смотря на внешний вид, Богдан обладал милым, добродушным нравом. Типичный здоровяк-добрячок.

— Здорово!

Богдан сжал ладонь Фрэнка так крепко, что, казалось, ещё немного усилий, и кости треснут. От усталости, тем не менее, Фрэнк практически ничего не почувствовал.

— Привет, Богдан. Что, твоя смена?

— Ага.

Подошла очередь Фрэнка, но к этому моменту бочка с водой опустела, и ему пришлось ждать, пока паренёк-водонос не заполнит бочку вновь.

— Как день прошёл? — спросил Богдан.

Фрэнк лениво изобразил улыбку.

— Очень много нового.

Богдан засмеялся.

— Ладно тебе!

— Ничего особенного, — махнул рукой Фрэнк.

— Как это? — В разговор вмешался Ульрих. Он был в числе тех, кто только что поднялся с забоя. Ульрих стоял прямо позади Фрэнка и слышал их диалог.

— Что как это? — спросил Богдан.

— Не слышали? Укрепления в четвёртом тоннеле в аварийном состоянии. Пускать туда людей опасно. Да и какого-нибудь воздействия, не обязательно сильного, извне будет достаточно, чтобы перекрытия обрушились.

— Не нагоняй жути, Ульрих, — сказал Фрэнк. — Эта шахта как таковая аварийная. И мы вообще не шахтёры.

— Этот рай не долго продлится, — произнёс Ульрих.

— С чего ты взял, что мы вообще в раю? — спросил Богдан.

— А ты глянь. Рэйвенхолм — это тебе не Сити-17. Здесь люди пытаются сохранить быт прежних времён.

— И что же тут плохого, Ульрих? — Фрэнк начал умываться. Вода была мутноватой и несло от неё болотистым запашком. Какая есть. Это вообще было большим чудом, что жителям городка удалось пробурить скважину и достать воду из подземных рек.

— Альянс может стереть нас в порошок, но не делает этого. Знаешь, он так мощь свою демонстрирует и пугает. Людям надо свыкнуться с мыслью, что тот мир, который им казался нормальным, исчез. Рэйвенхолм — это город грёз.

Фрэнк ополоснул лицо, волосы. По сливу потекли струйки чёрной от сажи, грязной воды. Фрэнк прополоскал рот, терпя тошнотворный стоялый запах, и сплюнул в вырезанное в дощатом полу отверстие, откуда послышалось мерное журчание стока. Закончив, Фрэнк отошёл в сторону.

— Ульрих, ты слишком усложняешь, — сказал Фрэнк. Он вспомнил, как Освальд говорил, что не ту свободу Альянс пытается подавить среди людей, которая иным кажется единственным видом свободы. Внутренняя свобода — настоящая. Подлинная. Освальд верил в это, и какие-то зёрна своей убеждённости бросил в душу Фрэнка, за что тот, бывало, недобрым словом вспоминал товарища. Рэйвенхолм — это тоже тюрьма, она просто работала по иному принципу: люди тут занимались самозаточением. Фрэнк и решил остаться здесь не потому, что альтернативы были одна хуже другой, а по той причине, что он желал наконец выстроить против мира такую стену, за которой не будет виден распад. И Ульрих был прав. Распад стал формой существования. Рано или поздно он коснётся и рая.

Богдан засмеялся:

— Да кому нужен-то наш городок!

— А то, что рядом с нами «Восточная Чёрная Меза» тебе ничего не говорит? — спросил Ульрих; он закончил умываться.

— Я пойду переоденусь, — сказал Фрэнк.

Ульрих засмеялся:

— Да я сейчас тоже пойду, погоди, просто вот Богдан не очень хорошо понимает, что соседство со стратегически важным объектом дорого стоит.

Фрэнк и сам понимал, что в лице такого покровителя, как «Восточная Чёрная Меза», вместе с предоставлением защиты и провизии вполне вероятно нажить проблем, включая неожиданный визит сил Альянса. Фрэнк не питал к научной базе никаких симпатий. Как и некоторые жители городка, он видел в ней источник угрозы, при этом корень его ненависти вёл в другую сторону — если бы не испытания, проводимые «Восточной Чёрной Мезой» тогда, когда они с Освальдом пересекали последние мили прибрежной зоны, Освальд был бы жив. Сложно винить кого-то конкретно. Просто Фрэнк не видел ничего хорошего в этих преисполненных тупого оптимизма учёных и бойцов «Чёрной Мезы».