Кладбище как кладбище, подумал Фрэнк. И вспомнил «Нова Проспект». Большая часть захоронений здесь произведена до войны, но были и свежие могилы, над которыми не стояло ни надгробий, ни каменных крестов — только кресты, сколоченные из попавшихся под руку материалов. В эпоху оккупации и повсеместного контроля Альянса обычное захоронение в земле уже считается роскошью. В ином случае мертвецов просто сжигают, испепеляют, аннигилируют или сваливают в общую выгребную яму. А те трупы в тюрьме… они и впрямь были совсем лёгкими, невесомыми. Материя — то, что не до конца подчинялось Альянсу. Он пытался расформировать любую вещь, превратить её в чистый свет. Тогда исчезнут издержки, связанные с материей. Не будет некроза, гниения; ткани и клетки, вечно живые, ибо не имеют более физического субстрата, станут безупречным сырьём для цивилизации, основной принцип которой заключён в переработке любого вида объектов. Материя — это низший уровень жизни. Самый же высокий уровень, который практически невозможно покорить — световая энергия. И Альянс лучится этим светом. И всё, построенное Альянсом, построено из металла, поскольку металл может отражать свет, а значит, распространять его ещё дальше… Свет иных миров. Не живой и не мёртвый. Выше любых противоречий, выше смерти и плоти.

Вот что Альянс хотел отобрать у людей.

Он хотел отобрать смерть.

И как ни странно, кладбище являлось не просто территорией, где, как кажется, властвует смерть, но символом навязчивого упрёка в сторону завоевателей (или «покровителей», как называет Альянс Администратор). Пока люди умирают, Альянс ничего не может с ними сделать, потому что это расстраивает их политику вечного преобразования.

Труп — как фигура борьбы.

Фрэнк засмеялся.

Смерть — наш щит, наш спаситель.

Издалека послышались крики. Оторопев, Фрэнк было посчитал, что какие-то из призраков не оставили его и также покинули шахты. Крики переходили в шум, который пронизывали истошные вопли. Искажённое воображение переписывало реальность под себя. Впрочем, уже очень долгое время кошмары для Фрэнка являлись воплощёнными фигурами, не отличимыми от наличной действительности. Здесь, на кладбище, где каждая пядь земли проникнута мистическим колебанием между миром живых и миром мёртвых, разум пребывал в более неустойчивом состоянии, и то, что издавна обитало во тьме, обретало новую силу, водворяясь в восприятии в обновлённом, правдоподобном виде. Фрэнк попытался сосредоточиться, однако обычными усилиями мысли отогнать или заглушить крики не получалось. Значит, безумие необратимо. И Фрэнк перестал отличать бред от настоящего мира.

Сумасшествие снизошло на землю и сделало обыденную реальностью своей вотчиной.

Фрэнк в последний раз попытался убедить себя, что он слышит крики на самом деле, что это не звуковая галлюцинация.

Шум исходил со стороны Рэйвенхолма, которого от кладбища отделяло ущелье. Убедиться, что крики не являются плодом пошатнувшейся психики, можно только выйдя в город.

Но если крики настоящие, то страшно представить, что произошло с Рэйвенхолмом.

После бомбардировки дома должны быть охвачены огнём и дымом. Но небо над городом было тихим и совершенно спокойным. Никаких всполохов пламени и алой зари. Только крики и вопли.

Минуя ряды надгробий и могил, Фрэнк шёл навстречу тому, от чего долго и упорно прятался: ужасы воспоминаний, последствия травм и смерти близких ему людей. Город внезапно превратился в персональный ад, и ущелье служило своего рода вратами преисподней, в которой Фрэнк должен встретиться лицом к лицу с тем, чего он предпочитал избегать в невольной надежде вернуться к нормальной жизни. Но этой жизни не суждено случиться.

Лунный свет придавал территории кладбища странный, почти сказочный мотив, и действительность начинала растекаться, расплываться, сгущаться туманной поволокой; неожиданно мир стал живым, одушевлённым, тогда как личность самого Фрэнка уменьшалась под натиском новой реальности, которая, впрочем, по внешнему виду ничем не отличалась от старой, за исключением того, что отныне в любом из объектов этой реальности концентрировалась злая, агрессивная энергия. Жизнь и смерть вдруг поменялись местами. Фрэнк поздно спохватился: он понял, что находится как бы в зазеркалье, где привычные пары противоположностей развернулись и каждая сторона стала означать то, что раньше означала сторона напротив.

Теперь Рэйвенхолм стал действительно родным Фрэнку городом, потому что возродил его вечные страхи и сросся с ними. Плоть от плоти тех кошмаров, что мучили его.

Из ущелья Фрэнк вышел на широкий двор, который принадлежал церкви. Склоны равнин окружали участок наподобие крепостной стены, скрывая также свет луны. Это не помешало Фрэнку, поскольку освещение в городе работало: слева, за сетчатым забором, располагалось высокое здание мануфактуры, примыкающее к территории церкви; площадь у здания Фрэнк увидеть не мог, поскольку находился далеко от забора, а сам двор немного возвышался над улицей. Впрочем, Фрэнку не обязательно было видеть. Он слышал, как из-за забора долетают до двора крики и стоны, просьбы о помощи, мольбы, проклятия… Рой человеческих и нечеловеческих голосов превратился в непрекращающийся поток звуков, что поднимался над черепичными крышами зданий и наполнял яркую лунную ночь.

Подойдя к забору, Фрэнк увидел, как по улице в панике бегут жители. До смерти напуганные, точно загнанные животные, люди метались из стороны в сторону, спасаясь от неизвестной напасти.

Кто-то кричал, что нужно бежать в церковь.

Этот возглас Фрэнку разобрал очень хорошо.

Все остальные слова снова слились в невнятную разноголосицу, от которой, тем не менее, стыла кровь.

За суматохой Фрэнку удалось увидеть причину всеобщего ужаса: хэдкрабы. Они были везде. Мелкие белые тушки проворно передвигались по мощёным тротуарам, напрыгивая на людей, если те оказывались на нужном расстоянии. К горлу подкатил ком. Фрэнк не хотел верить тому, что видели его глаза.

Вся улица, вся площадь были усеяны хэдкрабами. Этих тварей было намного больше, чем людей.

И так во всём городе…

Не столько вопрос, сколько утверждение, с реальностью которого до последнего не хотелось мириться. Фрэнк знал, что так во всём городе.

В последний раз он сталкивался с этими паразитами на побережье. И тогда Фрэнк надеялся, что больше жизнь не сведёт его с подобными отродьями. Пронеслись картины воспоминаний, быстро, как на перемотке: они с Освальдом, обессилевшие, сходящие с ума с голода, обороняются против повстречавшихся в одном из автомобильных тоннелей зомби; как тянулись из тьмы скрюченные когти, а до ушей долетало искажённое рычание и вой, будто жалобная просьба: убей…

Во времена активного и хаотичного схождения измерения Зена с земным измерением люди довольно быстро подобрали понятие для обозначения того, что происходит с человеком, который становится жертвой инопланетного паразита. Кукла, безвольный механизм под руководством хэдкраба — зомби. Богатая культура, взрастившая в себе традицию «живых мертвецов» или заколдованных, проклятых, одержимых силами древнего зла упырей, с невероятной точностью адаптировала человеческое сознание к новым реалиям. На экране или на страницах книг эти люди, вернее, уже не-люди, воспринимались как аллегория, метафора, символ современной эпохи, погрязшей в парадигме употребления, жажды наживы, прибыли, богатства… Люди неизменно готовы слушаться того, кто держит в своих руках власть. Гас Зинке отчëтливо понимал: дабы укрепить свои позиции, необходимо сделать людей зомби — послушными до полного самоотречения индивидами. Помимо своего символического смысла, нежить в комиксах и в фильмах просто-напросто пугала, являясь продуктом вымысла, из которого опять-таки качали деньги. Теперь же фантазии развеялись, будто поп-культура активно подготавливала человечество к коллапсу. Не возникло необходимости придумывать новые термины и обозначения. Всë просто — зомби. И они тоже охотятся за плотью. Тоже руководствуются лишь одним инстинктом. Форма жизни, сведëнная к примитивным принципам.