Надзиратель приказал забраться в прицеп и сбросить отходы в яму. Зэки подошли к прицепу. Вблизи Фрэнк увидел, что кучей на самом деле являются сваленные друг на друга трупы. Тела были не человеческими. Прицеп был загружен трупами вортигонтов. Очертания их тел сливались в единую, аморфную массу. Вода стекала по жёсткой, серой коже, придавая той неестественный лоск. Фрэнк почему-то подумал, что впервые видит мёртвых вортигонтов. Как и остальные заключённые, Фрэнк остолбенел. Вид мёртвых тел, хоть и не человеческих, ввёл людей в ступор. Стало ясно, почему другие участки двора были перекопаны. Почему почти на всей площади задворок земля свежая.

— Залезайте! — заорал надзиратель; выкрик поглотил шум дождя. Ощущая, как бьются об одежду капли, Фрэнк совершенно не чувствовал ни силы, ни отдачи; не чувствовал он и боль от химического ожога. Рецепторы будто переключились, и окружающий мир вдруг перестал иметь для ошеломлённого Фрэнка значение.

Надзиратели начали бить заключённых, чтобы те скорее принялись за дело.

На ощупь мёртвая кожа напоминала резину. Поначалу это показалось Фрэнку столь обыденной, очевидной вещью, будто он сейчас не взбирался на самую верхушку уложенной из трупов кучи. Мокрая, кожа, тем не менее, не скользила. Она была шероховатой, как автомобильная покрышка. Внезапно в нос ударил запах гниющей плоти, что моментально заставило Фрэнка вспомнить о толчках в камерах. Глаз у мертвецов, который обычно обладает красным оттенком, был серым, будто поверхность асфальта, и покрыт какой-то полупрозрачной плёнкой.

Заключённые начали сбрасывать трупы в яму.

Несколько раз звучало голосовое оповещение тюрьмы. Над «Нова Проспект» проносились речи о пользе и благодати труда. Именно труд сделал из животного человека; именно труд позволил не дожидаться подачек от биологической эволюции, а взять жизнь в свои руки. Благородный труд, посредством которого человек смог подчинить себе природу.

Забавно болтались руки и ноги, когда тело падало в наводняющуюся ливнем могилу. Головы тряслись, как у болванчиков, а шея, когда тело поднимали, изгибалась так, будто вортигонт хочет посмотреть на тебя. Оценивает тебя свои посеревшим, тусклым взглядом. И физиономия даже, кажется, улыбалась.

Почти все действия Фрэнк выполнял на автомате. Он не думал о том, что эти существа когда-то были живыми; что, наверное, незадолго до этого они распрощались с жизнью в пытках и муках.

Когда он схватил очередное тело под мышки, Фрэнк почувствовал, как нога провалилось во что-то мягкое и склизкое. Оказалось, ступня продавила глаз вортигонта и глубоко вошла в череп, выдавив наружу содержимое глазного яблока и субстанции мозга. Дождь быстро размыл это месиво.

Было холодно.

Холодно, как в аду.

Пальцы перестали сгибаться. Ладони будто бы превратились в перчатки, потому что Фрэнк уже не чувствовал прикосновений, он перестал ощущать, какая на ощупь кожа мёртвого вортигонта.

Трупов было много; казалось, вырытой ямы не хватит, чтобы вместить всех.

Сумерки сгущались, и скоро наступила темнота. Ливень слегка ослаб. Наблюдательные посты зажгли прожекторы, и яркие лучи белого света начали полосовать пространство, как духи, они передвигались среди пустоты.

Когда последний труп был сброшен, заключённым приказали закопать яму.

Лопата в руках Фрэнка казалась невесомой, да и руки двигались так, будто ими с помощью ниток манипулирует кукловод. Испытывая известного рода отстранённость от внешнего мира, Фрэнк словно уснул, и ничего не чувствовал, хоть тело мучилось от мерзкого, промозглого холода, и дрожь была так сильна, что зубы звонко стучали друг о друга.

Ливень закончился — в одночасье, и Фрэнк вдруг почувствовал кружащий голову аромат свежести и мокрой земли — запах, который он почему-то не чувствовал в течение всего дня.

Комья земли бесшумно падали, рассыпаясь, на мёртвые тела.

— Встать! — скомандовал надзиратель человеку в роговых очках. Тот лежал на земле, обессиленный. Лицо у него побледнело так, что наружу проступили венозные прожилки. Давясь слезами, человек решил надавить на жалость надзирателя, умоляя дать ему хоть несколько минут отдыха.

Фрэнку было хорошо известно, чего стоит мольба.

Жалость — как афродизиак для садиста. Тогда он хочет издеваться над своей жертвой ещё и ещё.

Продолжая закапывать яму, Фрэнк услышал несколько глухих ударов и выкриков, причём крик звучал не полностью, а как бы обрывался, оставаясь в глотке. В конце концов раздался звук удара, будто стукнули деревянной палкой о стену, и теперь крик буквально разрезал окутанное тишиной пространство. Надзиратель начал орать в ответ, чтобы человек встал и начал работать. После того, как работа завершилась, Фрэнк увидел, что человеку в роговых очках сломали нос и разбили очки. Фрэнку пришлось помочь ему — он вёл человека до блока, поскольку тот без очков, по его словам, едва ли что-нибудь видел.

Закапывать они закончили, наверное, глубокой ночью, потому что, когда заключённых вернулись в блок, там была только их группа. Фрэнк впервые видел, чтобы после смены было так безлюдно. Человека в роговых очках куда-то увели охранники. Двигались они, как роботы, в такт, держа осанку; всё их поведение — без выпендрёжа, присущего надзирателям, без каких-то, хоть малейших, отличительных черт, — наводило на мысль о совершенно бесстрастном, бесчеловечном порядке. С одной стороны, животная жестокость переметнувшихся к тюремщикам зэков, с другой — холодная расчётливость Альянса.

Заключённые сдали куртки, тяжёлые от влаги, после чего людей повели обратно в камеры.

В этот вечер Освальд почему-то был особенно разговорчивым. Стоило Фрэнку зайти в камеру, как тот сразу спросил у него:

— Вас заставили убирать тела?

Фрэнк кивнул.

В камере и так было холодно, а невысохшая форма вдвойне усугубляла положение: Фрэнк дрожал, как осиновый лист. Продолжая молчать, он быстро залез на койку и, как после душа, постарался замотаться в матрац.

Вырубили свет. Полутьма наполнилась красными оттенками.

Это была ночь, когда Фрэнк засомневался в некогда лелеемой мечте как можно скорее оказаться по ту сторону ворот, отделяющих новых секцию тюрьмы от старой. В тех трупах, которые хоть и не принадлежали человеческим особям, Фрэнк видел вполне человеческие руки или ноги. Глаза. Туловища. И все эти видения являлись разрозненными фрагментами рваного, худого сна, что, тем не менее, никак не приходил к Фрэнку. Он только мучился этими картинками, ворочаясь на койке, не в силах окончательно уснуть. Глаза, руки. Рты. Фрэнк раньше видел мёртвых, но как-то издалека; о смерти у него было слабое, примерное представление. Даже когда бушевали портальные штормы, когда шла война — жизнь всё равно устаканилась так быстро, что Фрэнк не успел узреть всех тех ужасов, о которых писали обычно в книжках и показывали в кино. О чём рассказывали очевидцы боевых действий. Вообще — кто знал, что такое смерть. Что такое мертвечина. Впервые узнав о смерти, человек задаётся вопросом: а смертен ли я? И сейчас Фрэнк не то чтобы испугался смерти — его напугал тот факт, что, когда он и правда желал себе смерти, он вовсе не хотел быть этим бездыханным куском материи, плотью, на ощупь напоминающей автомобильную покрышку. Фрэнк только желал исчезнуть. Он не хотел быть трупом.

Сон никак не приходил. И сколько времени сейчас? Как там человек в роговых очках? Зачем вообще про него вспоминать?

— Эй, Фрэнк! — сказал Освальд, будто бы зная, что у Фрэнка сна ни в одном глазу. — Расскажешь?

— Что рассказать? — сухо произнёс Фрэнк.

— Как ты убил ГО-шника.

Фрэнк отвернулся к стене. Он зажмурился, сделал ещё одну попытку заснуть — бестолку. Дальше терпеть эту холодную ночь сил не было, и Фрэнк решил скоротать время за беседой с Освальдом, пусть это и вызывало в нём определённое неприятие; Фрэнку почему-то казалось, что Освальд насмехается над ним, особенно после того, как тот узнал, кто отец Фрэнка.

— Ну, я врезал ему булыжником по башке, и он сдох.