- Люблю! – хрипло вырвалось у него. – Люблю тебя!

- Я тебя больше! – выдохнул Алверт, нагнулся, заставил Энди приподняться и впился мягкими, розовыми, но удивительно властными губами в чувственные, пухлые и такие покорные губы Энди. Два тела сливались воедино, что не в силах разорвать никто и ничто в мире или во всех мирах. Они долго не размыкали объятий, а затем Алверт выпрямился, выгнул спину, и, не выходя из Энди, взял в руки его напряженный член.

Энди уже сотрясался от подступавшей теплой, мощной волны, и он чувствовал, как содрогается атласное тело Алверта, ставшее, наконец, и его телом тоже. Они взорвались, буквально взорвались одновременно, их вновь притянуло друг к другу, они впивались друг другу в губы, рвали друг друга пальцами, словно каждый пытался забрать другого себе навсегда, навсегда!

- Ни хера себе ебля! – донеслось как будто издалека.

Бесконечный мрак, полный сверкающих звезд, исчезал, и сквозь него проступали очертания захламленной комнаты с ее запахами перегара, пота и дерьма. И с ночными Мытищами за окном.

- Алена, да ты, оказывается, тоже трахать умеешь, а я думал ты только давалка!

- Все, наша очередь! Подставляйте жопы, оба!

- А ну, давай!

Вокруг них толпились и гоготали парни, и Энди, хоть и любил бруталов, но теперь видел лишь отвратительные рыла. У него вызывала тошноту мысль о том, что его будет трахать кто-то из этих самцов, сжимавших вокруг них с Алвертом кольцо похоти.

И тут Алверт резко выпрямился, весь перепачканный глянцевой спермой Энди.

- К рабу, оскверненному другим рабом, прикасаться нельзя, иначе господин сам превращается в раба, – высокомерно объявил он.

“Блядство, что за хрень?” – подумал Энди. Но от Алверта исходила невероятная уверенность, этот изящный блондинчик, казавшийся прежде беззащитным, созданным раздвигать ноги и обслуживать сильных парней, непостижимым образом стал повелителем в этой засранной мытищинской комнатушке. Воцарилось растерянное молчание, собравшиеся не могли решить: неужели и впрямь есть такое правило или блондинчик просто стебается?

- А раб может трахать другого раба, вот я тоже хочу его оттрахать! – это неожиданно подал голос бритоголовый Влад, которого хозяин таскал за собой на цепи.

- Мы тебя отделаем, Алена, – заявил Фил. – Ты-то у нас не оскверненная!

Алверт ответил презрительным взглядом.

- Ставь слинрги! – снова заорал кто-то. – Ща мы его уделаем!

Словно острый нож Энди пронзила мысль, что сейчас повторится то же, что однажды случилось в лондонском клубе, когда Ферренс забрал себе Алверта. Он рванулся вперед, но Алверт обернулся к нему, и Энди увидел совсем другого Алверта – чужого, враждебного, недоступного. Совсем не того, с кем он только что сливался в единении. Сейчас это было незнакомое существо – коварное, ядовитое, смертельно опасное. Не подпускавшее Энди к себе. Приказывавшее отойти – приказывавшее безмолвно, но не повиноваться этому приказу полных непроглядного мрака глаз было невозможно.

Алверта быстро поставили на четвереньки. Энди и еще одного раба – Влада – тоже поставили на четвереньки и заставили отползти подальше, к кровати. А парни занялись исключительно Алвертом: они охаживали его плетками, надели на него наручники и уложили на вновь поставленные качели. А потом… потом стали по очереди его трахать. Энди следил за происходящим из своего угла. Рядом сопел и поскуливал Влад – ему хотелось, чтобы парни трахали его, а вовсе не Алверта. А Энди… он как будто впал в оцепенение. Алверта, который стал его – ЕГО – теперь трахали другие. Но почему-то это его не трогало. Почему? Почему? Он поначалу не мог понять, почему не испытывает ни горечи, ни унижения, ни злобы, вобще ничего. Но тайна стала раскрываться, когда он снова встретился глазами с Алвертом.

Этот, нынешний Алверт, был чужим. Хищник, приманка для разгоряченных, похотливых самцов. Он подставлял им свое холеное тело, свою великолепную задницу, но Энди ясно видел, что Алверт не принадлежит им. Нет. Он смеется, издевается над ними. Эти самцы запихивают в него свои поршни, а он лишь следит с презрительной усмешкой, чтобы на них были надеты презервативы. Словно трахали вовсе не его, а нечто, что им вовсе не являлось. Настоящий Алверт был… Энди не знал, где он был. Его попросту здесь не было. Был чужой, незнакомый, похотливый юнец, бесстыдно подставлявший задницу распаленным самцам. И на самом деле не он, закованный в наручники, исполосованный плетками, был рабом. Рабами были они, воображавшие себя господами. Это Энди видел ясно, совершенно ясно! И еще он видел, что это начинает доходить и до затуманенных бухлом мозгов парней. Они чувствовали: что-то идет не так, их заманили в западню, из которой они не могут вырваться и теперь танцуют бессмысленный и нелепый танец, размахивая своими членами.

Энди было все равно, когда они поочередно принялись разряжаться на Алверта, а тот улыбался им – нагло и презрительно. Энди было все равно, когда они после этого идиотского секса стали прикладываться к бутылкам и жадно курить, словно пытаясь отойти от происходившего.

Алверт между тем соскользнул с качелей и, как был, перемазанный спермой сразу четверых парней, подошел к Энди, глядя на него вопросительно. Как будто спрашивал: “А вот таким ты меня примешь?” Энди молча поднялся с колен. Расстегнул наручники на Алверте. Молча повел в ванную и там долго обмывал. Они оба хранили молчание. Так же молча оделись и покинули квартиру. Никто их не удерживал, все как будто радовались, что эта странная пара сваливает отсюда.

В молчании они шли по спящим мытищинским кварталам до станции и долго ждали первую утреннюю электричку. Доехали до Ярославского вокзала, спустились в метро, проехали по кольцу, пересели на «фиолетовую» ветку. Энди жил на этой же ветке, в Кузьминках. Но они вышли раньше, на “Пролетарской”, и углубились в безликий жилой квартал, начинавший просыпаться после ночного сна.

Всю дорогу они хранили молчание. И лишь открыв дверь квартиры, Артур обернулся к Энди, и спросил:

- Со мной?

- Да, – ответил Энди.

И шагнул вслед за Алвертом в темноту прихожей.

***

Москва, июнь-август 2013 года

Энди мирно сопел, обняв во сне парня, ставшего теперь его парнем, а Алексей не спал, уходя все глубже в лабиринт воспоминаний – давних и недавних, но мучающих и пугающих его подобно зловещим призракам, приходящим из глубин ада.

Они лежали на скрипучем диване под одним одеялом, в комнате с выцветшими обоями и мебелью, купленной десятилетия назад. Все здесь обветшало. Но Алексей не хотел ничего менять. Эта квартира – единственное, что осталось у него от прошлого. Единственное, что не вызывало боли, тоски и страха. Здесь он знал каждую трещинку на стене. Все здесь было родным. Пыльным, обветшалым, заброшенным, но родным.

Когда-то он здесь родился. А потом… потом были разные страны, разные города. Лондон, Афины, Париж… Разные квартиры и дома – куда более комфортабельные и даже роскошные. Но он всегда знал, что его дом именно здесь. В этой старой двухкомнатной квартире, в безликой многоэтажной башне обычного московского района. Сюда он возвращался к себе домой.

Здесь таяли, исчезали, словно призраки, бесчисленные образы и личности, за которыми ему приходилось прятаться – и от других, и от себя самого. Здесь он становился собой – не изнеженным и истеричным геем, думающим лишь о наслаждениях и манипулирующим богатыми и бедными любовниками, не благовоспитанным лондонским денди, обласканным чопорными старушками, не загадочным субъектом с темным прошлым и подозрительными связями не то в спецслужбах, не то в какой-то мафии, а одиноким мальчиком, попавшим в жернова жестоких взрослых игр, раздавивших его прошлое, искалечивших настоящее и, возможно, лишивших будущего.

Этот мальчик, измученный собственной ложью и истерзанный преследующими его кошмарами, хорошо знал, что даже в родном доме он вовсе не находится в безопасности. Здесь его могли в любой момент найти, как однажды уже нашли, и снова втолкнуть в темные лабиринты алчности и смерти. Да, этот дом был ненадежным убежищем. Но все-таки это был родной дом.