Возвратившись из Лондона, Алексей несколько дней не выходил на улицу. Не потому что боялся. Он просто расслаблялся. Ему ничего не было нужно, ничего не хотелось. Ни вспоминать прошлое, ни думать о настоящем, ни тревожиться о будущем. Просто наслаждаться тем, что он опять вернулся домой. Надолго ли? Он и сам не знал. Но Артур Алверт должен был исчезнуть. Навсегда или хотя бы на время. Связь с Ферренсом следовало прервать любой ценой. Эта связь не имела права существовать, она была преступной, чудовищной, противоестественной. Но чем дольше она тянулась, тем прочнее становилась. Алексей это чувствовал. Не то чтобы он любил Ферренса, но его тянуло к нему. Как иногда у человека бывает странное, болезненное желание потрогать незажившую рану на собственном теле, ощутить боль от этой раны. Ферренс был его незаживающей раной. Ферренс был неутихающей болью, доставлявшей извращенное наслаждение. Это не могло продолжаться бесконечно. Это грозило гибелью обоим.

Да, он думал о том, чтобы спровоцировать Ферренса на разрыв, заставить его навсегда отказаться от Артура Алверта, вычеркнуть из жизни. Но все произошло слишком внезапно. Алексей оказался совершенно не готов к вспышке дикой ярости Ферренса. Эта вспышка пробудила в нем самые страшные воспоминания, ввергла в животный ужас, вызвала помутнение рассудка, по счастью недолгое. Следствием стал мгновенно созревший план побега и его стремительное осуществление. Поход в спа-салон, побег через черный ход, посещение банка, где в ячейке хранились документы, не имевшие к Артуру Алверту никакого отношения, покупка авиабилета, аэропорт, самолет, дом.

Алексей, став Артуром Алвертом, британским подданным и жителем Лондона, редко бывал в Москве. А с тех пор, как встретил Ферренса, не был ни разу. Не то чтобы он сильно скучал по родному городу – он знал, что в Москве его больше никто не ждет – но он скучал по прежней своей жизни, в которой его звали Алексеем Вершининым. Жизни, которая прервалась четыре года назад, тихим июльским вечером на даче под Подольском. Жизни, которой никогда не суждено было возродиться. Того Алексея Вершинина больше не существовало. О нем напоминал лишь шрам на животе Артура Алверта.

Через несколько дней после возвращения в Москву Алексей отправился на Ваганьковское кладбище. В дальнем его углу он нашел поросшую травой могилу с двумя скромными надгробиями. Вершинин Александр Николаевич, 1967-2009 гг. Вершинина Анна Владимировна, 1969-2011 гг. С фотографий на него смотрели еще молодой светловолосый мужчина с открытым лицом и жестким взглядом и темноволосая женщина средних лет с милым, усталым лицом. “Ты хотела лежать вместе с папой, – чуть слышно прошептал Алексей. – Я привез тебя к нему”. Он долго смотрел на лица родителей. В глазах его не было ни слезинки, хотя губы предательски подрагивали. “Папа, папочка, не надо было все это делать. Папа, папочка…” Но человек с фотографии смотрел на мальчика с прежней непреклонностью. «Так было надо, сынок». Мальчик перевел глаза на мать. Ему показалось, что она смотрит на него с сочувствием и легким укором. “Прости, что я стал таким. Прости, мама. Но так случилось. Так случилось. Прости”.

Тут Алексей не выдержал, упал на колени и зарыдал. А потом долго смотрел на могилу пустым, потухшим взором. Затем со вздохом поднялся и принялся приводить могилу в порядок: вырывать сорняки, подравнивать насыпь, украшать искусственными цветами. Молча постоял уже с сухими глазами. Поклонился и пошел прочь.

В кладбищенском храме он поставил две свечки за упокой. Неверующим он не был, хотя и верующим себя не считал. Часто он спрашивал себя: если Бог есть, то как Он попустил все, что с ним случилось? Алексей не знал. Но за то, что совершил сам, за то, что стал таким, каким стал, не винил никого – ни людей, ни Бога. Он считал это своей виной, и только своей. И знал, что будет жить с этой виной до конца, сколько бы ему ни осталось жить на этой земле. Возможно, что не так уж долго. А дальше… Что дальше? Небытие? Ад? Торопливо перекрестившись, он вышел из церкви. Его сердце вновь было закрыто на глухой засов, в глазах опять стоял непроглядный мрак.

И снова он подумал… Нет, точнее, он захотел. Захотел, чтобы Энди вытащил его из этого мрака. Именно он. Чтобы Энди возродил Алексея Вершинина вопреки тому, что совершил Артур Алверт. Энди был теперь рядом с ним. И Энди был его надеждой. Единственным мостиком в будущее из страшного прошлого и безысходного настоящего.

====== ГЛАВА 30. ЩУКИНСКАЯ КОСА ======

Москва, август 2013 года

- Леш, ты ведь не всё рассказал, – проговорил Энди, жмурясь на солнце, вышедшее из тяжелых августовских облаков и заливавшее мир золотым сиянием.

Парни валялись на маленьком пляже, последнем в длинной цепочке пляжей на лесистой косе, вдававшейся в Строгинскую пойму. Эти пляжи были облюбованы нудистами, а самый последний традиционно был занят геями. За ним до самой оконечности косы шли густые заросли с уединенными полянками, через которые пролегала тропинка, прозванных местными завсегдатаями Тропой Любви.

В этот будний августовский день народу на пляже было немного. Чуть поодаль стояла палатка, возле которой бухали несколько голых, пузатых мужиков предпенсионного или уже откровенно пенсионного возраста. Чуть поодаль, под деревом восседал величественный седовласый мэн, известный здесь как Муза. Бывший преподаватель актерского мастерства Муза приходил на пляж едва ли ни ежедневно и считался кем-то вроде патриарха и блюстителя местных обычаев.

Лешка и Энди лежали на песчаном пригорке. Энди был абсолютно голым, на Лешке были лишь синие стринги. При этом Лешка оставался в теньке под березой, опасаясь, как обычно, за нежный цвет своей кожи. Энди, наоборот, с удовольствием подставлял свое бронзовое тело под лучи уже нежаркого московского августовского солнца. Приподнявшись на локте, он пристально посмотрел на Лешку, но тот прятал черные глаза под солнцезащитными очками.

- Так что, Леша?

- Да я тебе уже все что мог рассказал! Не спрашивай больше, ладно? – голос Лешки был грустным и чуть раздраженным. – Если хочешь, могу повторить. Да, я русский. Ты и сам уже, кажется, допер до этого. Звать Леша. Фамилия Вершинин. Отец был дипломатом.

- Но не просто ведь дипломатом, так? – прищурился Энди.

По тонким губам Лешки скользнула улыбка.

- Когда мне был год, отца отправили работать в Лондон. В российское посольство. Мы в Лондоне почти шесть лет прожили. Я на английском стал говорить, наверное, лучше чем на русском. Потом вернулись в Москву. Потом был Париж, там я французский выучил. Учился, впрочем, в английской школе. Отец хотел, чтобы я английский в совершенстве знал. И вообще, натаскивал меня на все предметы. Учителей нанимал. История, литература, математика… Блин, я таким ботаном был! Все учился, учился… А хотелось гулять как все другие. Потом… – Лешка запнулся. – Потом были Афины. Потом снова Париж – там всего-то полгода прожили. Затем отца в Москву отозвали. Внезапно.

Лешка замолчал. Было ясно, что дальше он рассказывать не хочет.

- Это все я уже слышал. Но вот как ты Артуром Алвертом стал? И почему тот хрен тобой интересовался? Вадим Александрович, да? Он еще врал мне, что ты где-то на другом континенте. А ты оказывается, на другой стороне улицы стоял.

- Энди, – голос Лешки стал совсем тихим. – Может, не надо, а?

Энди лег на спину, демонстрируя пляжу свою “ракушку”, и закрыл глаза.

- Не надо – так не надо, – нарочито равнодушно сказал он.

Лешка резким движением снял темные очки. Но смотрел он не на развалившегося в расслабленной позе Энди, а куда-то в пустоту.

- Мой отец – да, он не был чистым дипломатом, – голос Лешки звучал безжизненно. – На самом деле служил в разведке, под посольской «крышей». В общем… в общем, он сильно насолил одной тайной организации. Неважно какой.

- Типа масонов что ли?

- Типа мафии, – криво усмехнулся Лешка. – И они его стали преследовать. И меня.

- Тебя? Да тебя-то за что? Тебе ж тогда… Тебе сколько лет-то было?