Пока же Андрей занимался тем, что проедал и пробухивал бабки, вырученные им за демонстрацию своих накачанных телес в рекламе труселей. По его прикидкам, на пару-тройку месяцев этого должно было хватить. А может, и больше. В конце концов, роскошной жизни он и в Лондоне не вел, а уж в Москве и подавно не собирался. Летом можно расслабиться, в сентябре он что-нибудь найдет. Работы он не боялся, даже самой тяжелой и грязной. Он же не какой-нибудь наманикюренный белоручка вроде Алверта. Алверт, Алверт… Блядство, нельзя думать о нем! Его нет. Больше нет. И баста.

Андрей знал, что Алверт внезапно исчез в тот же день, когда он улетел в Москву. Ему написал Дракула. Письмо было невнятным, пересыпанном компьютерным слэнгом. Там были и слезливые признания в любви к Энди, и описания того, как именно и в какой позе Дракула хотел бы его трахнуть. И то, что через день после отъезда Энди в их квартиру ввалились какие-то типы, показали фотку блондинистого красавчика и стали расспрашивать, не появлялся ли он здесь, не общался ли с Энди и все такое. То же, только более внятно, написал Сэм. Он же назвал фамилию разыскивавшегося неизвестными блондина: Алверт. Но Энди и сам догадался. Как и о том, чьи люди его разыскивали. Это ему подтвердил в письме Харви, который сообщил, что те самые громилы Ферренса, которые дважды на него наезжали – в туалете паба и в квартире Эли – теперь явились в университет и принялись расспрашивать, куда подевался Алверт. Они же насели на Ольшевского и всех, с кем Алверт общался.

Значит, Алверт исчез. Пипец, что все это значило? Что?

Да, это могло интересовать Энди, которого больше не было, а Андрею Алтухину это было до фонаря. Но, кажется, Андрей поспешил похоронить Энди. Тот, оказывается, был очень даже жив и при известии об исчезновении Алверта затрепыхался и отчаянно возжелал узнать, что случилось Алвертом, куда он делся, где он сейчас. Алверт, Алверт, где, ты? Нет. Нет больше никакого Алверта. Его не существует. И точка.

- Дунечка, девочка, что ты вся прям скривилась, как член немытый в рот взяла? – сидевший вместе с Андреем за столиком Мася по обыкновению хабалил.

- На тебя посмотрела, тошно стало, вот и скривилась, – манерно изрек парень.

Он сам себе удивлялся: в Лондоне ему и голову не приходило вести себя манерно, а вернувшись в Москву он сам собой превратился в манерную пидовку.

- А я думала, у вас, в лондонах, так принято, – не унимался Мася, полноватый лысеющий брюнет лет 30-ти в розовой футболке. – Я-то женщина простая, необразованная, всего-то МГУ кончала…

- Ой, МГУ она кончала! – вступил в беседу Кира – невзрачный парень лет 25-ти. – На Казанском вокзале ты кончала, шлюха, пока там туалет платным не сделали!

- А тебя, такую шлёндру, и на вокзал не пустят, – не остался в долгу Масик.

- Да что я там забыла, на вокзале! Ко мне вон, подруга из Лондона прилетела. Дунечка, что она меня обижает? Скажи, что она не права.

- Да затрахали вы обе, – лениво отозвался Андрей, закуривая сигарету.

- Ой, какие вы в этом Лондоне грубые и некультурные. Вот из Парижа девки приезжают – у тех манеры, – заявил Кира.

- Это какие-такие девки из Парижа? – тут же заинтересовался Масик, почесывая брюхо, выпиравшее из-под розовой футболки.

- Как какие? Алена же.

- Это какая еще Алена?

- Ну, вот только что тут крутилась… Я ее в сортире видала. Куда она съебалась-то? Ушла, наверное, уже подцепила кого-то. Шустрая такая. Сразу видно, парижанка.

- Это… А, блондинка пергидрольная, что ль?

- Сама ты пергидрольная, дура. Она натуральная!

- Ты еще скажи – натуралка! Да крашеная она! Овца пергидрольная. Приехала сюда из Парижа сосать-давать… Тут и без нее таких овец целое стадо пасется.

Мася и Кира принялись живо перемывать косточки “пергидрольной Алене из Парижа”, которая строит из себя «всю прям не такую», но видно же, что “давалка еще та”.

Андрею неведомая “Алена из Парижа” была похер. Ему и Кира с Масиком были похер, но они были единственными, кого он тут пока знал. Все парни, с которыми Андрей прежде имел дело в Москве, куда-то рассосались. Он уже пытался найти партнеров по Теме через гей-приложения, но откликались либо пассивы (как и сам Андрей), либо конченые мудаки, с которыми просто стрёмно было иметь дело.

Андрей не унывал, но в глубине души его грызла тоска. Алверт, Алверт… Нет, не думать. Не вспоминать.

– Все, мамочки, пошел я, – бросил он, поднимаясь из-за столика. – Ты куда, доченька? «Спокойной ночи малыши» смотреть? – вскинулся Мася. – Оставайся, сестра, тебя же, такую сочную, сразу изнасилуют, как только на улицу выйдешь! – поддержал его Кира. – Дура ты, Дунечка только об этом и мечтает! Андрей двинулся к двери, не слушая дальнейшего хабальства дружков. Поднялся по ступенькам, вышел на улицу. Уже почти стемнело. Двери кафе выходили в тихий Мамоновский переулок, отходящий от грохочущей Тверской. После накуренного, душного подвала дышать было легко и приятно. Андрей остановился и закрыл глаза, с наслаждением вдыхая вечернюю прохладу. – Андрей Сергеевич Алтухин? Андрей, вздрогнув, открыл глаза. Рядом стоял сухощавый человек, с пробивающейся в коротких волосах сединой и усами щеточкой. Взгляд светлых глаз был колючим, цепким, сканирующим. Андрей выжидающе смотрел на него, предчувствуя недоброе. – Меня зовут Вадим Александрович. Человек быстро вынул удостоверение и показал Андрею. Лицо парня вытянулось. – Мы бы очень хотели с вами поговорить, Андрей Сергеевич, – произнес человек таким тоном, каким делают предложение, от которого нельзя отказаться.

====== ГЛАВА 25. ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ НА ПАТРИАРШИХ ======

Форсборо, июль 2013 года

Сверкающий “роллс-ройс”, сопровождаемый “мерседесом” охраны, подкатил к парадному входу дома в поместье Форсборо. Выскочивший из машины телохранитель открыл дверцу, и Джеймс вылез наружу, застегивая пиджак. Герцогини Трамбулл не было видно, Джеймса встречал дворецкий с такой постной физиономией, словно его целую неделю кормили только луком и морковкой.

- Добро пожаловать, мистер Ферренс. Вынужден сообщить, что парадный вход закрыт, там сейчас проводится уборка. Очень сожалею, но вам придется воспользоваться боковой дверью. Ее светлость ожидает вас в библиотеке.

На лице Джеймса не дрогнул ни один мускул. Он был готов к подобному приему. Старая карга вначале вообще не желала с ним встречаться, и Джеймсу пришлось банально пригрозить немедленно начать юридические действия по взысканию с нее астрономических долгов. Это возымело эффект, но ведьма продолжала упираться, заявив, что никуда не поедет из своего поместья, и если Ферренс так хочет с ней увидеться, то пусть сам и приезжает. Джеймс вполне мог заставить старую каргу саму приехать к нему домой. Но ему некогда было препираться с ней, да и не хотелось. Он решил, что проще будет самому приехать к ведьме в ее логово. Он вполне мог себе позволить подобную уступку. И заодно показать, что ни в грош не ставит жалкие попытки его унизить.

Джеймс невозмутимо прошел в дом через боковой вход, предназначенный для прислуги, и его повели по длинным запутанным коридорам и переходам. Если герцогиня хотела этим унизить Джеймса, то вышло, скорее, наоборот: она выставила напоказ неприглядное состояние помещений, не предназначенных для парадных приемов, которые старая леди так любила устраивать.

Некогда этот дом, точнее дворец, родовое гнездо герцогов Трамбуллов, поражал великолепием и роскошью, но сейчас изрядно обветшал, а у хозяйки не было денег не то что на реставрацию, но даже на поддержание дома в более-менее сносном состоянии. Джеймс знал, что герцогине неоднократно предлагали продать поместье, в том числе выгодные предложения поступали от арабских шейхов-миллиардеров, но старая леди упрямо отказывалась расставаться с родовым гнездом Трамбуллов.

Она приняла Джеймса в старой библиотеке, уставленной полками с пыльными томами, которые вряд ли открывались в последние 50 или даже 100 лет. Старые обои кое-где отошли от стен, в паркете зияли дыры, в помещении, несмотря на середину лета, царил холод, но он был ничем по сравнению с холодом, который исходил от самой герцогини. Хотя она, по обыкновению, держалась прямо, была более чем тщательно одета, словно собиралась на великосветский раут, а морщинистое лицо было отретушировано по меньшей мере десятком косметических средств, все равно она выглядела очень старой. От герцогини веяло могильным холодом. И ненавистью.