- Невыносимые обстоятельства! – с горечью повторил король. – Порой мне кажется, что все обстоятельства невыносимы. Но прекрасное рождается вопреки им. Например, музыка, на крыльях которой можно уноситься прочь из этого презренного мира… Скитаться по горам и ущельям, как призрак…
- Государь, но музыку нельзя творить, когда обстоятельства невыносимы… - жалобно сказал Ветнер.
- Ни слова больше. В замок, в замок! Эта луна, звезды – все это сегодня не для меня. Едем в замок, там я выслушаю ваши жалобы, маэстро.
Эта странная процессия двигалась по ночной дороге в направлении Лебединого замка. Лакей Ветнера скакал, чуть отстав.
- Припоминаю, один королевский слуга говорил мне, что его величество имеет странность разъезжать по ночным дорогам в таком нелепом виде. И что потом у него обычно начинается помутнение сознания, - бормотал он под нос.
***
- Я не советовал бы вашему превосходительству входить в здание оперы через парадный вход, - безликий человек в черном почтительно склонился перед первым сановником королевства, садившимся в карету.
- Что еще случилось? – тяжело плюхнувшись на подушки и почесывая лысину, недовольно спросил канцлер.
- Там собралась толпа…
- О, господи… В столице уже начался бунт?
- К счастью, нет, господин канцлер. Но мои агенты доносят, что настроения там довольно враждебные… И ваше появление…
- Вы поставили в известность начальника гвардии?
- Разумеется. Он вышел из собора минут пять назад.
- И что он ответил?
- О, господин канцлер…
- Говорите, говорите, я и так уже догадываюсь, - добродушно заметил канцлер.
- Он ответил, что если столица заполыхает огнем, то тем лучше, ибо тогда этот пожар легко будет залить кровью.
- Узнаю начальника гвардии, - с усмешкой пробормотал канцлер. – Ну что ж, раз уж канцлер королевства не может прибыть в театр через парадный вход, войдем через вход черный. Едем!
И карета канцлера покатила по темным улицам в направлении Оперы, однако не стала выезжать на площадь, а, обогнув ее по безлюдным переулкам, остановилась возле неприметной двери. Через этот вход в театр обычно проникали высокопоставленные особы, которые по тем или иным причинам не желали быть узнанными.
Канцлера встретил лично директор театра, который был заранее предупрежден о его приезде.
Директор, держа в руках фонарь, украшенный затейливыми завитушками, вел канцлера по темной лестнице и рассыпался перед ним в тысячах любезностей.
- Господин канцлер… Это такая честь для нас. В последнее время вы так редко у нас бываете…
- Не так уж редко, - с добродушным видом заметил канцлер. – Если мне не изменяет память, я был у вас не далее как в прошлый четверг.
- Но прошла уже почти неделя! – с обиженным видом воскликнул директор.
- Что с того? Надо же хотя бы неделю прожить спокойно, не думая о творениях этого несносного Ветнера! Каждая его опера идет минимум четыре часа! А речитативы! Эти проклятые, бесконечные речитативы, от которых сводит скулы!
- О, господин канцлер! – директор изобразил на своем лице отчаяние. – О, господин канцлер, как я вас понимаю! Но вы же сами знаете, его величество слишком благоволит господину Ветнеру, и мы пока что вынуждены давать его оперы время от времени, хотя все они изрядно надоели и публике, и актерам… Но, к счастью, сегодня у нас идет не опера Ветнера. Сегодня мы даем «Ниобею» д’Алемы. Чудесная опера! Ничего общего с этими ужасными ветнеровскими завываниями и грохотом… Но хочу вас предупредить, господин канцлер, несносный Ветнер пришел в ярость от того, что мы в последнее время стали отдавать предпочтение д’Алеме, которого он именует не иначе как слащавым глупцом. И, представьте себе, не далее как вчера он устроил грандиозный скандал и отправился жаловаться на меня королю. Не больше и не меньше!
- Ветнер отправился к королю?
- Да, мне сообщили, что сегодня утром он покинул столицу.
- А начальник тайной полиции ничего мне не сообщил, - чуть слышно пробормотал канцлер. – Опять прозевал, тупица!
- Ваше превосходительство?
- Ничего, ничего, - нахмурившееся было лицо канцлера приняло обычное добродушное выражение. – Не беспокойтесь, друг мой, вам ничего не угрожает.
- О, ваше превосходительство! – директор театра попытался молитвенно сложить руки, но ему помешал фонарь, который он держал в руках.
- Не беспокойтесь. В конце концов, его величество даже не подозревает, что вы все еще занимаете свой пост. Ведь по его приказу вас должны были уволить еще год назад…
- О, ваше превосходительство!
- Как раз после того, как его величество прибыл в театр на премьеру «Ниобеи» бедного д’Алемы. Как он тогда назвал эту оперу? Кажется, карамельной дрянью…
- О, ваше превосходительство!
- Не беспокойтесь, господин директор, не беспокойтесь. Мы заверили его величество, что его приказ выполнен, вы уволены, и ни одно творение д’Алемы в королевской Опере больше не идет. И его величество до сих пор пребывает в уверенности, что все так и есть.
- Но Ветнер, Ветнер!
- О чем вы беспокоитесь? Все его письма к королю перехватывались. Так что они не общались уже год.
- Да, но сейчас этот несносный пруссак сам отправился в Лебединый замок!
- Это прискорбно, - кивнул канцлер.
- Вы представляете, ваше превосходительство, что произойдет, когда Ветнер встретится с королем и все откроется? Тогда мы все пропали!
- Вы хотите сказать, пропало все правительство? Все высшее офицерство? Вся тайная полиция? – насмешливо заметил канцлер. – Ах, господин директор, если повод для беспокойства и есть, то в первую очередь не у вас… К тому же, - повторил он, понизив голос, - к тому же не забывайте, что от королевского замка до монастыря Гармштайн куда ближе, чем до столицы.
Директор театра побледнел и ничего не ответил. А канцлер вошел в маленькую комнатку, своего рода потайную ложу. Оттуда можно было наблюдать за происходившим на сцене, при этом оставаясь невидимым для зрительного зала.
В этой комнатке его ожидала новая оперная прима, всего пару месяцев назад прибывшая из Варшавы и посвятившая большую часть этого времени интригам против Анжелики Фергюссон, которая пела сейчас в «Ниобее».
- Ну что, моя дорогая? – произнес канцлер, чмокнув приму в еще пухлую, но уже чуть дряблую щечку.
- Ты слышишь? – прима дышала возмущением.
- Что?
- Как завывает эта рыжеволосая ведьма, эта дрянь, это ничтожество? Разве это она должна петь в «Ниобее»? Разве эта партия создана не для меня?
- Тише, тише, милая!
- Ты - канцлер, ты можешь сделать так, чтобы эта партия досталась мне…
- Тише, тише! Я именно так и сделаю, но скажи мне сначала…
- Хорошо, так и быть. Я тебе скажу, но потом…
- Так что же?
- Он снова в столице.
- Кто?
- Барон фон Торншдадт.
- Но, дорогая, - проговорил канцлер, разваливаясь в огромном мягком кресле и привлекая к себе приму, - какая же это новость? Это знают все, даже тайная полиция, которая обычно ничего не знает. Барон давным-давно вернулся из Парижа. Там он оказался замешан в заговоре, и ему пришлось бежать. Теперь барон стал любовником несчастного сумасшедшего принца Отто. Вот зачем только принц ему понадобился, ума не приложу.
- Зато я знаю.
- Знаешь?
- Знаю. Но ты должен обещать, что в «Ниобее» буду петь я, а эта рыжая мерзавка вылетит вон!
- Обещаю, дорогая, обещаю!
- Ах, милый, ты чудо!
- Но скажи мне сначала, для чего барону понадобился этот несчастный принц?
- Чтобы отвлечь внимание.
- Чье внимание? От чего отвлечь? Или от кого?
- Но ты твердо обещаешь мне, что этой рыжей девки больше не будет в театре?
- О боже! – канцлер воздел глаза.
- И не только в театре, но и в королевстве?
- Дорогая!
- И что Ниобею буду петь я?
- Да я ведь уже обещал. И снова обещаю! И готов обещать еще тысячу раз!
- Ах, милый! Ты ведь меня не обманешь, правда?
