***

Небо из темно-лилового стало черным, высыпали яркие звезды, приветствуемые огнями бесчисленных лавчонок, дорогих ресторанов, дешевых пивных и сомнительных увеселительных заведений. На улицах толпились гуляки, повсюду раздавался смех. Уличные музыканты, отчаянно фальшивя, выводили на скрипках, флейтах, тромбонах, губных гармошках задорные мелодии, тут и там сновали торговцы сладостями и безделушками.

Но в этой веселой разноголосой музыке как будто звучали фальшивые ноты, а безмятежные и веселые лица казались неестественными масками, готовыми упасть, когда чья-то невидимая рука подрежет их тонкие шнурки. Теплый июньский воздух был полон тяжелого ожидания, как будто вот-вот должна была разразиться гроза.

Площадь перед оперным театром, выстроенным пятнадцать лет назад по приказу короля Людвига, также была полна народу. К театру то и дело подъезжали великолепные экипажи, из которых выходили знатные господа и дамы в великолепных нарядах, усыпанных сверкающими драгоценностями. Между этой частью площади, прилегающей к театру, и другой как будто пролегала невидимая граница. Чем дальше от театра, тем беднее выглядела публика, тем реже слышался смех, но тем ярче горели глаза, и в них уже не было веселья и безмятежности, в них сверкали ненависть и жажда бури.

Небольшая карета медленно двигалась через толпу в направлении Оперы, в ней находился человек, тайком подсматривавший за принцем возле собора. Было заметно, что он чувствует себя очень неуютно, хоть его и отделяли от толпы стенки кареты, украшенной фамильным гербом. Герб этот, судя по всему, был хорошо известен, ибо сидящий в карете то и дело слышал возгласы:

- Фон Плетценбург! Граф Карл фон Плетценбург! Королевский фаворит! Как же он покинул своего короля? Он же не вылезал из Лебединого замка почти год! Да нет, он наведывался в столицу! Королевский любимчик! Будь он проклят!

Узкое, недоброе лицо графа фон Плетценбурга было неподвижным, бледные губы плотно сжаты, и лишь руки – худые и нервные – то сжимались, то разжимались, выдавая его тревогу.

Карл фон Плетценбург принадлежал к одному из высших аристократических семейств королевства. Едва ли не с детских лет он близок к нынешнему королю Людвигу, воспитываясь во дворце. И говорили, что с возрастом дружба короля и графа переросла в нечто большее и пересекла все запретные линии. Граф фон Плетценбург, никогда не отличавшийся храбростью, человек болезненный, изнеженный, сейчас занимал пост личного адъютанта его величества. Ему было присвоено звание полковника гвардии. Говорили, что король хотел произвести своего любимца в генералы, но этому резко воспротивилась армейская верхушка, не желавшая видеть в своей касте дворцового хлыща, к тому же, возможно, и извращенца. Тем не менее королевские милости сыпались на графа как из рога изобилия, и это вовсе не добавляло ему всеобщей любви.

Карета графа, наконец, пробилась через толпу и подкатила к сверкающему огнями театру. Сколько денег было затрачено на строительство этого грандиозного здания с мраморными колоннами, золотой отделкой, светильниками венецианского стекла, ложами, обтянутыми мантуанским бархатом, насколько тоще стала от этого бьющего в глаза великолепия казна королевства, было едва ли не государственной тайной. При любом упоминании об этих тратах королевский казначей начинал скрежетать зубами, а круглое, красное лицо канцлера вытягивалось и становилось бледным как полотно.

Карл фон Плетценбург выскочил из коляски и взбежал по ступеням театра так легко, как будто ему было восемнадцать лет, а не тридцать шесть. Огромное фойе, залитое огнями тысячи светильников, было заполнено разодетой в пух и прах публикой: повсюду были мундиры с золотым шитьем, камзолы, шелка, драгоценности, ожерелья. От всего этого рябило в глазах.

Королевский адъютант, сбросив плащ, под которым был раззолоченный гвардейский мундир, улыбался словно мальчик, сбежавший из пугающей его темной комнаты. Он порхал мотыльком, отвешивая поклоны направо и налево, говорил комплименты дамам, ловил на себе их улыбки, отпускал остроты и сам находчиво отвечал на них.

- О, я вижу, граф, вы на седьмом небе от счастья, - голос старой герцогини Брегерхофен напоминал скрип несмазанных колес телеги. – Неужели в Лебедином замке дела совсем плохи?

Карл вздрогнул, но отвесил герцогине изящный поклон.

- Его величество пребывает в дурном настроении, сударыня, - с натянутой улыбкой произнес он и попытался отойти от герцогини.

Но старуха с неожиданной для ее возраста ловкостью преградила ему путь.

- Его величество в дурном настроении? – повторила она, ехидно улыбаясь. – Да помилуйте, граф, что же в этом нового! Разве его величество когда-нибудь пребывал в хорошем настроении?

- Вы не поверите, сударыня, но мне доводилось видеть подобное.

- Право, граф, у вас нет таланта рассказывать небылицы.

- Сударыня, я в отчаянии. Позвольте же мне откланяться, ибо, боюсь, мое чувство юмора и впрямь притупилось за то время, что я провел в Лебедином замке. Мне не хотелось бы превратиться во всеобщее посмешище.

Старая герцогиня, ничего не отвечая, пристально смотрела на Карла и продолжала ехидно улыбаться. Впрочем, не такая уж она была старая, ей не исполнилось еще и шестидесяти лет. Но кожа ее давно высохла и пожелтела, отчего герцогиня походила на вяленую рыбу. Она преследовала Карла, где бы тот ни появлялся, и неизменно переводила разговор на тему его женитьбы, поскольку мечтала выдать за него одну из своих дочерей.

Правда, об этом мечтала не одна герцогиня. Граф фон Плетценбург, обладатель немалого состояния, владелец двух прекрасных замков, фаворит его величества, считался первым женихом королевства. Хотя, правильнее было сказать - вторым, ибо первым женихом, несомненно, следовало считать самого короля. Его величеству уже перевалило за сорок, но он ни разу не был женат. Давным-давно он был помолвлен с принцессой из дома австрийских Габсбургов, но свадьбы в итоге не случилось, и никто так и не узнал, что стало расстройством помолвки, хотя слухи ходили самые скандальные.

Что касается Карла, то он вообще никогда ни с кем не был помолвлен, хотя ему исполнилось уже тридцать пять и первые красавицы королевства с радостью пошли бы с ним под венец. Все это порождало самые разные пересуды в обществе. Карл отшучивался, говоря, что личным адъютантом короля-холостяка может быть только закоренелый холостяк. Но именно это обстоятельство давало почву для таких слухов, о которых в приличном обществе если и принято говорить, то лишь шепотом. Впрочем, Карл не обращал внимания на скандальные слухи, всем видом давая понять, что считает это ниже своего достоинства.

И сейчас он беззаботно отшучивался, отвечая на назойливые приглашения герцогини Брегерхофен непременно быть в следующий вторник у нее на балу, который она, вопреки общепринятым традициям, давала в июне. К сожалению, обязанности адъютанта вынуждают его именно в следующий вторник отправиться в Лебединый замок… О да, герцогиня его прекрасно понимает… Ах, он и сам безмерно сожалеет, но королевская служба есть королевская служба… Посмотрите, какое чудное колье у баронессы де Бриссак, очаровательной молодой супруги этого старого развратника, французского посла… И сама она сегодня восхитительна! А муж ее… только склонность к самому отъявленному разврату выдает в нем француза. Но если на него посмотреть, что, в сущности, можно найти в нем французского? Рыжий, с белесыми ресницами, тупым взглядом и манерами солдафона. Нет, положительно французская аристократия вырождается, это совершенно очевидно.

Кстати, говорят, что во Франции надвигается революция, вы слышали об этом, граф? Ходят слухи, что ее готовят эти ужасные иллюминаты или карбонарии, как там они называются? Ах, благодарение Богу, все эти чудовищные потрясения всегда обходили наше королевство стороной. У нас, правда, тоже случались бунты, но все это, право же, нетак страшно, как революция. Посмотрите, до чего довели эти революции Англию! А впрочем, если дела будут и дальше идти подобным образом, нам тоже не миновать чего-то похожего. Вы только подумайте, граф, как обнаглела чернь! Вы посмотрите, как распоясались эти мерзкие газетчики, что они себе позволяют! А что творится в театрах! Возмутительные постановки - одна за другой! Волнения в предместьях стали обычным делом, а полиция ничего не может с этим поделать! Ах, граф, вы же королевский адъютант, скажите, ради Бога, неужели его величество ничего не знает о происходящем? Или просто не хочет ничего знать? Нет-нет, граф, я вовсе не хочу сказать ничего плохого о его величестве, боже меня упаси, но все же… гм, его поведение выглядит странным, весьма странным. Даже более чем странным! И только не подумайте, граф, что я одна это говорю, напротив, все давно говорят об этом совершенно открыто! Его величество заперся в своем замке и никуда не выезжает, а министров принимает лишь изредка.И уж вам, граф, это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было. А эти странные поручения, которые его величество дает министрам? Нет-нет, граф, не отрицайте, странное поведение короля давно известно всем. Почему, например, он именовал министра иностранных дел барона Нисельштадта маркизом де Верне? Почему? И не говорите, умоляю вас, не говорите, что подобного не было. Ваша преданность его величеству хорошо известна и вызывает всеобщее уважение, но также хорошо известно, что его величество порой ведет себя так, как никогда не стал бы вести себя человек в здравом уме. Что, граф? Вы находите, что я говорю как революционерка? Помилуйте, вы еще скажите, что я говорю как иллюминатка или… или… как старая карбонария, прости Господи! Ах, граф, вы слишком много времени проводите подле короля, в этом его унылом замке, вы отстали от жизни. Я - революционерка! Ах! Тогда все наше высшее общество сплошь состоит из революционеров и иллюминатов! Потому что о королевском безумии говорят все! Да, да, граф, решительно все, причем совершенно открыто. Вот так. Что же, по-вашему, в этом странного? Разве король не дает повода для подобных утверждений? Ах, нет, граф, не возражайте, сумасшествие его величества совершенно очевидно для всех, и это несчастье, увы, страшное несчастье для нашего королевства, ибо оно, я имею в виду наше королевство, в любую минуту, в любую минуту может рухнуть в бездну! Клевета? Ах, граф, перестаньте! Какая клевета? Какие наветы? Нет, нет, безумие его величества можно считать абсолютно доказанным, и никак иначе, слышите? Никак иначе! К тому же, его брат, несчастный принц Отто давно признан сумасшедшим. Всем известно, что у него бывают ужасные припадки, во время которых он говорит невероятные вещи! А еще он воображает себя обезьяной, и все время пытается залезть на дерево, вы ведь знаете об этом, граф? Вдобавок теперь он не разлучается с этим ужасным, развращенным бароном фон Торнштадтом – это скандально, противоестественно, чудовищно… А королевская тетка, покойная принцесса Анна? Она воображала, что проглотила хрустальный клавесин! Что ж, значит, это родовая болезнь, просто родовая болезнь, проклятие рода Вительсбахов, если хотите. И я уверена, граф, что и вы в душе со мной согласны, хоть и делаете вид, что возмущены и шокированы моими словами. Ах, я прекрасно вас понимаю, граф, прекрасно понимаю, вас связывает положение при короле. Ваша преданность королю заслуживает восхищения. Я постоянно говорю об этом своим дочерям! Ах, милый граф, может быть, вы все-таки отложите свой отъезд и появитесь у нас на балу? Мои дочери будут без ума от счастья! К тому же, там соберется самое изысканное общество. Так придете? Нет? Вы не можете отложить свой отъезд? Ах, как жаль, граф, безумно жаль…