Пока Карл слушал треск старой герцогини, он все больше проникался неуверенностью и тревогой, которые витали в душном воздухе фойе. Во взглядах, улыбках, обрывках разговоров чувствовалось ожидание, затаенное ожидание неминуемых и захватывающих событий. Король и безумие. Скорая катастрофа. Переворот. Эти слова Карл не раз услышал в этот вечер. Все вокруг были уверены, что через считанные недели, а может быть даже дни или часы королевская корона упадет с головы Людвига Вительсбаха. Все ждали и все желали этого, как ждут люди катастрофы, если они уверены, что им предстоит стать всего лишь зрителями захватывающего зрелища, а не его участниками или, тем более, жертвами.

Молодые ловеласы, беззаботные хозяйки великосветских салонов, убеленные сединами чиновники, военные в раззолоченных мундирах, изнуренные вдохновением и неумеренным потреблением абсента поэты - все открыто говорили о грядущих потрясениях как о чем-то, не подлежащем сомнению. А о короле упоминали с досадой, как говорят о старом, до смерти всем надоевшем родственнике.

Карл вошел в свою ложу, где, кроме него самого, никого не должно было быть, и упал в кресло, совершенно угнетенный услышанным. Начался спектакль. Карл рассеянно прослушал увертюру, а затем стал столь же рассеянно следить за происходившим на сцене, при этом опять же рассеянно улыбаясь дамам в ложах напротив…

Давали “Ниобею” д’Алемы. Ниобеей в этот вечер была Анжелика Фергюссон, молодая и очаровательная, сводившая с ума светских красавцев столицы и составлявшая опасную конкуренцию приме, от которой, как говорили, был без ума сам канцлер. Ария Ниобеи была неожиданно нежной и пронзительной, и Карл прикрыл глаза, как будто забывая обо всем, что довелось ему услышать и увидеть в этот вечер.

И тут кто-то положил руку на его плечо.

- Наконец, мы снова встретились, - услышал Карл голос, от которого его бросило в жар.

Он обернулся. Позади него стоял красивый человек с холодными глазами. Тот самый, что сидел в карете принца.

========== 2. ЗАГОВОРЩИКИ ==========

- Эй, ты закончил, болван? - нетерпеливо крикнул архиепископ служке, который с растерянным видом держал в руках ящик с отгоревшими свечами.

- Заканчиваю, монсеньер! - вздрогнув, отозвался служка. - Сию минуту заканчиваю!

- Шевелись, лентяй, и посвети мне! Меня ждут! И не вздумай никому ничего говорить. Слышишь – ничего и никому! - слова архиепископа гулко отзывались под сводами опустевшего собора. - Если скажешь хоть слово, окажешься в Гармштайне!

При слове «Гармштайн» руки служки затряслись, ящик с огарками едва не рухнул на мраморную плиту, под которой покоились останки одного из архиепископов, о чем свидетельствовала полустершаяся надпись на латыни. Отблески пламени заплясали на барельефе гробницы святого Себальда. Казалось, святой нахмурился.

Последние свечи были торопливо погашены, в соборе воцарился мрак. Служка схватил фонарь, стоявший между высоких колонн, и, освещая путь архиепископу, направился к маленькой нише в боковом нефе, откуда узенькая винтовая лестница спускалась в подземелье.

В небольшом подземном зале с низким сводчатым потолком тускло светила закопченная лампа. Обстановку составляли несколько грубо сколоченных стульев, которым скорее пристало стоять в крестьянском доме, нежели в кафедральном соборе. Два стула были заняты: на них восседали начальник королевской гвардии и канцлер королевства. При появлении архиепископа они и не подумали встать. Впрочем, архиепископа это как будто не удивило. Знаком он приказал служке удалиться и опустился на стул.

- Где вы пропадали? – грубо спросил начальник гвардии – человек неопределенного возраста с военной выправкой, бесцветными глазами и красноватым носом, покрытым лиловыми прожилками. – Здесь холодно и темно как в склепе, я чувствую себя покойником.

- Меня задержал королевский брат, - невозмутимо отвечал архиепископ.

- Принц Отто? – недовольно поморщился канцлер. – Так он был здесь?

- Он частенько приходит в собор.

- Проклятый безумец! – бросил начальник гвардии. – Как он мне надоел! Особенно в последнее время, когда он вдруг заинтересовался государственными делами. Лучше бы по-прежнему воображал себя обезьяной и лазил по деревьям!

- Мне тоже не нравится то, что в последнее время происходит с принцем. Тихий сумасшедший был бы более кстати, - заметил канцлер - пожилой толстяк с круглым лицом и большими добрыми, по-детски наивными глазами.

Он больше походил на сельского учителя или добродушного бюргера, нежели на первого сановника королевства.

- Полноте, - пожал плечами архиепископ. – Принц Отто безумен, но неопасен, потому что о его безумии всем известно. Хуже обстоит дело с королем. О его безумии догадываются многие, но далеко не все, и еще меньше тех, кто решается говорить об этом открыто.

- Помилуйте! – усмехнулся канцлер. – Да во всех светских салонах, во всех театрах и пивных только и разговоров, что о королевском безумии и скором перевороте! Ваше отшельничество сыграло с вами злую шутку, ваше преосвященство. Вы отстали от жизни.

Архиепископ метнул на канцлера недобрый взгляд, но тут же его лицо снова стало невозмутимым. Канцлер поднял левую бровь, как бы давая понять, что ему ясна причина этого взгляда. Руки архиепископа сжались в кулаки, но он промолчал.

- К черту промедление! – воскликнул начальник гвардии. - Мы и так потеряли слишком много времени.

- Успокойтесь, барон, - невозмутимо проговорил архиепископ. - Успокойтесь. Все в руках Господа. С его помощью нам удастся исполнить все, что должно пойти на благо королевства. Господин канцлер, мне хотелось бы выслушать ваше мнение.

- Я считаю также, господа, - проговорил канцлер с таким видом, как будто обсуждал вкусовые достоинства мюнхенских сосисок, - дело более не терпит отлагательств. Король толкает нас к гибели. Его траты непрерывно растут и становятся непомерными. На что идут деньги? На возведение замков, на покупку картин и статуй для королевских покоев, на строительство театров, на жалованье бесчисленным музыкантам, среди которых полно бунтовщиков и проходимцев. Все это требует невиданных прежде расходов, - канцлер причмокнул с таким довольным видом, как будто испробовал аппетитную сардельку. – А государственная казна истощена. Совершенно истощена.

По бледным, тонким губам архиепископа скользнула улыбка.

- Но, кажется, вы ни разу не говорили этого королю, господин канцлер, - заметил он.

- Вы правы, ваше преосвященство, ни разу, - добродушно согласился канцлер. - Скажу больше, я и не собираюсь докладывать о подобных вещах его величеству. Потому что это бесполезно. Совершенно бесполезно. Король не интересуется финансами.

- Неудивительно, - заметил архиепископ. - Его величество слишком увлечен музыкой и искусством. А также самим собой.

- И это весьма прискорбно, - с прежним невозмутимо-добродушным видом продолжал канцлер. - Впрочем, это еще полбеды. В конце концов, мало ли на свете монархов, истративших миллионы на всякие безделицы. Но, увы, его величество, время от времени вмешивается в политику, и его действия совершенно не сообразуются со скромными возможностями нашего несчастного королевства. Совершенно не сообразуются, - повторил он, аппетитно причмокнув. - Его величество, как вам должно быть, господа, хорошо известно, основательно испортил отношения с прусским королем и смертельно поссорился с австрийским императором. А его переписка с французским двором! Я читал копии писем, которые его величество отправлял в Париж. Право, господа, эти письма не оставляют сомнений, что у его величества помутился рассудок!

- Я тоже читал эти письма, - небрежно обронил архиепископ. – Согласен с вами, господин канцлер, их писал сумасшедший.

- Что еще за письма? – раздраженно спросил начальник гвардии. – Почему вы не дали прочитать их мне?

- В этом не было нужды, друг мой, - канцлер поморщился, как будто услышав жужжание надоедливой мухи. – В письмах этих была одна глупость. Что-то о революционерах, которые, как вообразил его величество, пытаются из Франции пробраться в наше королевство и которым якобы покровительствуетбарон фон Торнштадт…