Это приводило короля во всё большее бешенство, он принялся хлестать Карла по щекам, затем накрутил его длинные локоны себе на руку, и при этом не переставал работать в нем.

И он видел, как член Карла поднимается, как фальшивая любовь в его глазах уступает животной страсти – низменной, даже отвратительной, но подлинной, той самой страсти, которую король не видел ни разу в своей жизни. И еще ни разу не испытывал. За почти два десятка лет совместной жизни эти два любовника преуспели в искусстве изощренных ласк, необычных поз, самых утонченных и порочных удовольствий. Но ни разу ни тот, ни другой не испытывали такой бешеной, бьющей через край, разрывающей их в клочья страсти.

Оба они рычали, бились в экстазе, пока не затихли.

- Если бы ты всегда был таким, Людвиг Вительсбах, - прошептал Карл, обнимая царственного любовника.

- Если бы ты всегда был таким, Карл фон Плетценбург, - тихо пробормотал король.

Они некоторое время лежали молча, не шевелясь.

Затем король молча поднялся, быстро привел себя в порядок. Карл так же молча последовал его примеру.

- Революция будет подавлена, - внезапно произнес король. – Фон Тасис всех сотрет в порошок.

- Но ничто уже не будет таким как прежде! – заметил Карл. – Ничто! Ты понимаешь это?

Снова воцарилось молчание. Король тяжело поднялся, отворил окно, в комнату ворвался свежий ветер и шум водопада.

- Карл, - король нахмурился, - я должен покинуть замок. Оставаться здесь больше нельзя. Ты видел лица моих гвардейцев? Они в любой момент могут мне изменить.

- Это правда, - холодно сказал Карл.

- Ты отправишься со мной.

- Неужели ты по-прежнему мне доверяешь? - голос Карла звучал безучастно. - Это крайне неосмотрительно.

- Я не собираюсь доверять тебе, Карл. Я просто беру тебя с собой.

Через четверть часа мерцающий поток сумерек подхватил короля Людвига и графа фон Плетценбурга и стремительно понес их навстречу наступающей ночи.

Они мчались верхом в направлении развилки, от которой одна дорога шла на юг, в земли Австрийской империи, а другая уходила на север, в столицу. Людвиг свернул на северную дорогу, и Карл не стал его останавливать.

На пути им не встретилось ни души. Королевство как будто вымерло, затаилось в ожидании скорой развязки. Была глубокая ночь, когда впереди показались огни и дым агонизирующей столицы. Карла охватил страх перед сиянием этих огней, которое казалось ему сиянием ада, готовым поглотить и его, и короля.

***

- Негодяи! – прима взорвалась такой колоратурой, что казалось, с гор вот-вот посыплются огромные валуны. – Негодяи! Как вы смели нас остановить? Вы что, не видите, что это сам канцлер?? А я? Меня вы разве не узнали?

Начальник австрийской пограничной заставы оставался невозмутим.

- По приказу его императорского величества граница закрыта вплоть до особого распоряжения. Никто не имеет право пересечь границу.

- Негодяи! – и снова произошло чудо: ни один камень не покатился вниз с горных вершин.

Но если альпийские горы оставались равнодушными к происходящему, то у их подножия, на пограничной заставе кипели страсти. Здесь скопилось бесчисленное множество карет, телег, повозок, всадников и пеших. Хлынувший через Альпы поток аристократов, буржуа, крестьян, ремесленников, напуганных разразившейся грозой, наводнил приграничные австрийские городки, стремительно приближаясь к Вене, а также вольному городу Зальцбургу. Теперь граница была закрыта, а поток все прибывал и прибывал, и, казалось, вот-вот плотина из погранзастав, воздвигнутая по приказу австрийского императора, будет прорвана.

- Что все это значит? – высунувшийся из кареты канцлер казался совершенно обессилевшим, что было совсем неудивительно, ибо в течение нескольких часов ему пришлось прослушивать колоратуры примы. – Почему его императорское величество приказал закрыть границу?

- Его императорское величество опасается, что в Австрию могут проникнуть мятежники, - невозмутимость начальника австрийского пограничного отряда казалась несокрушимой как Альпы.

- Какая глуп… - канцлер бросил это, не подумав о том, какие последствия для него мог иметь подобный отзыв о действиях его императорского величества.

Но положение спасла прима, снова затянувшая свою соловьиную трель:

- Негодяи! Негодяя-яя-и!

Поскольку адресат колоратуры был неопределенным, последствий эта трель не имела.

- Какие еще мятежники! – возмутился канцлер. – Его императорское величество введен в заблуждение! В Империи ищут убежища вовсе не мятежники, а те, кто спасается от мятежников!

- Его императорское величество опасается, что в Австрию могут проникнуть мятежники, - эту фразу начальник австрийского отряда повторял, должно быть, в тысячный раз за день.

- Сударь, вы разве вы меня не узнаете? – канцлер побагровел. – А я ведь вас прекрасно помню! Мы встречались с вами здесь, на этой самой заставе, два года назад, во время переговоров вашего императора и моего короля, которые обсуждали…

- Я прекрасно вас узнал, господин канцлер, - начальник отряда слегка поклонился.

- Так что же? Вам этого недостаточно? Пропустите же меня! Я направляюсь к его императорскому величеству!

- По приказу его императорского величества граница Империи закрыта вплоть до особого распоряжения.

- Проклятье! Вы это уже говорили!

- Это все, что я могу сказать.

Тут из груди примы вырвалась такая колоратура, что даже невозмутимый австриец отступил на два шага и заткнул уши.

- Да сделайте же что-нибудь! – взмолился канцлер. – Вы разве не видите, что здесь творится? Мы же все сойдем с ума! И вы вместе с нами!

Впервые на лице австрийского офицера появилось нечто, похожее на озабоченность.

- Единственное, что я могу сделать, господин канцлер, это отправить гонца в Вену с извещением о вашем прибытии. Но пока гонец доберется до Вены и возвратится, пройдут почти сутки. К тому же, - офицер говорил ровно и четко, словно автомат, - я не могу гарантировать, что ответ из Вены окажется положительным.

Офицер слегка поклонился, щелкнул каблуками и отошел, так что новая соловьиная трель обрушилась исключительно на канцлера.

Канцлер, не обращая внимания на присутствие примы, злобно выругался и откинулся на спинку кареты.

- Сделай что-нибудь, - казалось, что горные хребты, сжавшие долину, все-таки не выдержат этого крика и с ужасающим треском и грохотом разлетятся в стороны.

- Да замолчи же! – несчастный канцлер заткнул уши. – За-мол-чи!!

Но трель перекрыть было невозможно, она лилась как селевой поток.

Канцлер выскочил из кареты и бросился прочь, не разбирая дороги.

Взгляды скопившейся на заставе публики были устремлены на него: некоторые смотрели с сочувствием, другие со злорадством, третьи с ненавистью, а многие со страхом, ибо опасались, что прима вылетит из кареты вслед за канцлером и тогда спасения от соловьиных трелей не будет уже никому.

Канцлер с разбегу налетел на томного безусого французского виконта, стоявшего за одной из карет и разговаривавшего с каким-то неизвестным канцлеру человеком.

Виконт, которому едва не отдавили ногу, взвизгнул, отскочил в сторону и разразился потоком французских ругательств.

Несчастный канцлер, у которого потемнело в глазах, сначала побагровел, затем позеленел и, казалось, вот-вот упадет замертво.

Вид у него был такой больной, несчастный и жалкий, что виконт сжалился.

- Ах, сударь, - произнес он, томно закатывая глаза. – Какую боль вы мне причинили… За подобные вещи в Париже вас вызвали бы на дуэль… Но я все прекрасно понимаю. Нет, я не стану требовать удовлетворения…

Но канцлер даже не посмотрел на виконта, продолжавшего томно закатывать глаза. Он смотрел на его собеседника, судя по одежде, австрийского крестьянина, проживавшего где-то неподалеку.

- Ты должен знать тайные тропы через границу! – воскликнул канцлер, обращаясь к крестьянину. – Проведи меня, и я тебе хорошо заплачу.