Руки Карла бессильно опустились.

- Вы, - упавшим голосом сказал он, делая шаг в сторону. – Герцогиня, что вы здесь делаете?

В ответ на графа фон Плетценбурга обрушился поток слов, слез и возгласов. Герцогиня Брегерхофен и ее дочки наступали боевым клином, норовя вместе повиснуть у Карла на шее, а тот, пятился словно затравленный зверь, бросая полные упрека взгляды на святого Себальда, фигурка которого, казалось, была готова взорваться веселым смехом.

- Я спряталась в этом храме, - голос герцогини звучал как иерихонская труба, от которой, некогда пали стены библейского города, и казалось, что тяжелый потолок собора не выдержит этого голоса и вот-вот обрушится, - я спряталась здесь подобно женщинам героической древности, которые укрывались в храмах в надежде, что враги их не тронут. Я взяла с собой только своих дочерей, - продолжала она, строевым шагом наступая на Карла, а за ней двигались две дочки, - я взяла с собой только своих дочерей, потому что рядом с ними, - тут глаза ее стали круглыми и, казалось, сейчас вылезут из орбит, - потому что рядом с ними не было мужчины, готового подставить свое плечо, прийти на помощь, спасти их от когтей мятежников, бунтовщиков, революционеров! Я сама спасла своих дочерей! Я, несчастная, брошенная всеми женщина, спасла своих несчастных, брошенных всеми дочерей, я привела их в этот храм в надежде найти убежище и встретила здесь вас, мой дорогой граф! Это судьба, - теперь голос герцогини гремел по меньшей мере как две иерихонских трубы. - Это судьба! Наша встреча не случайна, граф! Небо выбрало вас для того, чтобы вы, мужчина, спасли нас, несчастных, слабых женщин…

Карл в ужасе ринулся прочь, в злополучную дверь, через которую проник в главное помещение собора, а вслед ему несся разъяренный рык герцогини.

- Предатель! Изменник! Трус!

На сей раз Карл не позволил себе ошибиться дверью. Он вскочил на коня и помчался прямо к городским воротам, выходившим на северную дорогу, по самому кратчайшему пути, не обращая внимания на стрельбу вокруг, перескакивая через баррикады и завалы, пару раз едва не свернув себе шею и еще пару раз чуть не погибнув от пули. Никто не смог бы узнать в этом сумасшедшем, измученном всаднике холеного и изнеженного королевского фаворита. Пожалуй, только герцогиня Брегерхофен узнала бы его, но она под причитания своих дочек продолжала оглашать трубными звуками собор, насылая проклятья на голову предателя, бросившего на произвол судьбы трех слабых женщин, пока не сбежались перепуганные служки и не увели герцогиню под руки.

Карл вылетел из города и помчался по безлюдной ночной дороге. Бешеная скачка продолжалась более двух часов, и около трех часов утра он прибыл в расположение генерала фон Тасиса. Еще через час боевая кавалерия уже мчалась в направлении столицы, а за ней двигались тяжелые орудия.

Карл скакал в передовом отряде, напрочь позабыв про усталость. Под утро королевские войска ворвались в охваченный огнем город, и сражения закипели с новой силой.

Но Карл не участвовал в этих битвах. Едва возвратившись в столицу, он бросился в собор. Там было темно и пусто. Нигде не было видно ни герцогини, ни ее дочек, а самое главное, не было ни архиепископа, ни баронессы фон Торнштадт. Только святой Себальд улыбался Карлу, и улыбка его на сей раз была очень печальной.

Карл взглянул на святого, на мгновение замер, а затем, как будто вспомнив о чем-то важном, бросился на улицу, вскочил на коня и поскакал во весь опор прочь из города по дороге, что вела в Лебединый замок.

***

- Смотри! Свет, - часовой бросил встревоженный взгляд в окно.

- Ты о чем? – едва шевеля губами, спросил другой, лениво опиравшийся на причудливо разрисованную, чуть аляповатую алебарду.

Часовые стояли в большом пустынном зале приемов, погруженном в полумрак, возле высоких, белых с позолотой дверей, которые вели в королевские покои.

- Видишь огонек? В том самом окне!

- А! – первый часовой перестал опираться на алебарду, по залу разнесся звон его кованых каблуков. – Да, огонек… Нет, два! Черт бы их побрал!

- Никогда прежде не видел там два огонька сразу… Там и один-то редко появлялся.

Часовые помолчали. Стена замка в этом месте была изогнута буквой П, и в окно наискосок можно было разглядеть другое – высокое и узкое окно, в котором благодаря холодному и яркому лунному сиянию были видны темные линии витражей, а за витражами - два желтоватых огонька, похожие на огоньки свечей. Эти огоньки то сходились, то расходились, то один из них взмывал под самый потолок, а другой, наоборот, опускался, как будто огоньки эти были живыми существами, участвовавшими в игре, смысл которой понятен был только им.

- Черт! – первый часовой сдвинул брови и поскреб подбородок. – Что ещё там творится?

- Нечисть какая-то пляшет, - алебарда второго часового глухо стукнула о мраморный пол, звук этот растаял под высоким потолком, украшенным фресками, с которых на часовых надменно взирали герои древности.

Обладатель алебарды хмыкнул, но хмыканье это звучало неубедительно.

- Замолчи! – бросил через плечо его товарищ. – Не то и впрямь накличешь недоброе. Король наш – сумасшедший, а такие знают, где свои замки строить.

- Ты о чем? – голос его товарища звучал чуть слышно.

Стоявший у окна снова оглянулся, и ему показалось, что мужественные лица героев на фресках вытянулись.

- О том, что место здесь нехорошее. Сам знаешь, что тут по ночам может привидеться! Позапрошлой ночью в пруду белый лебедь плавал. Тот самый, что в королевском кабинете стоит.

- Это ты сам свихнулся, - тихо проговорил его товарищ, вцепившись в алебарду.

- А кто не свихнется, если охраняет чокнутого короля?

- Да тише ты! Вдруг услышат!

Первый часовой криво усмехнулся, бросил быстрый взгляд на тонущие в полумраке фрески, а затем снова уставился на окно с витражами.

- Никто не знает, что там… Смотри, третий!

И действительно, теперь уже три огонька танцевали за витражами.

- Король туда ходит время от времени. Говорят, там его тайная молельня, - сказал часовой с алебардой.

- Говорят… - товарищ его перешел на свистящий шепот. – Только еще неизвестно, кому он там молится.

- Тише! – снова глухой стук алебарды.

- Откуда ты знаешь, что на уме у сумасшедшего? А сегодня-то… сегодня там двое сумасшедших.

- Двое?

- Ну да, ведь здесь принц…

- Ах, да! И… он там?

- Там, - чуть слышно произнес часовой.

- А… кто же третий?

- А я почем знаю? В этом замке тайных ходов еще больше, чем обычных.

Часовые замолчали.

- У меня брат - санитар в Лебенберге, - заговорил, наконец, часовой с алебардой. – Так он мне такое про этого принца рассказывал…

- Тише! – схватил его за руку другой. – Шаги!

И действительно, в этот момент таинственные огоньки за окном с витражами исчезли, и раздались шаги – твердые и ровные, но к ним примешивался звук других шагов – шаркающих, как будто старческих. Затем наступила мертвая тишина, которая через несколько мгновений была прервана приглушенными голосами.

И снова звук твердых шагов, перемежающийся с шарканьем, и стон - долгий, болезненный стон, как будто пронесшийся по всему замку. Один часовой перекрестился, пальцы другого, вцепившиеся в алебарду, побелели. Оба застыли, глядя на высокие белые двери с позолотой. Шаги приближались.

Двери медленно отворились. Часовые вытянулись. Появился король. Вместо лица у него была белая маска, на которой сверкали голубые глаза, в полумраке казавшиеся холодными звездами. Правая рука была вытянута вперед, длинные пальцы шевелились, как будто пытаясь нашарить что-то невидимое. Часовые вжались в стену.

Король вел своего брата. Отто еле-еле переставлял ноги. Он был одет в черный камзол, глаза его походили на глазницы, безжизненные светлые волосы свисали до плеч. Рука принца цеплялась за плечо короля.

- Почему? – голос принца, глухой и хриплый, жутковатым эхом отзывался под сводами пустынного зала. – Почему ты меня ведешь, а не я тебя?